— Ты только не обижайся, — снова начал он. — Знаешь, что меня зацепило?… Ты в шахматы играешь? (Стивен кивнул). Ну так представь: была задача — мат в три хода. Мы знали, кого заматовали, — Леклесса, и какой фигурой — Кэрриганом, и всего-то нам нужно было прокрутить два хода назад, и то для очистки совести. А получилось, что мы все раскручиваем и раскручиваем целую партию, странную, полную какой-то абсурдной логики и жестокости. Где спокойненько жертвовали и пешками, и фигурами. Сначала я сказал себе: «Ладно, такая это партия, под названием Шоу-бизнес…». Но теперь вот думаю: а если бы мы начинали не от леклессовского мата, от какого другого — на любом поле, неужели увидели бы в совсем других партиях схожую картину?

— Ага, — решил разрядить партнера Стивен. — Особенно — в Сицилианской защите.

— Перестань! — возмутился Джим. — Я это очень и очень серьезно. Вот сейчас сижу и со страхом жду E-mail от ребят, которых послал в «Стар Девелопмент». Честное слово, я уже боюсь новых открытий…

Маккензи словно накликал. Тут же заговорил компьютер: «You got a mail!». Партнеры впились в экран. Он был испещрен цифрами, смысл которых заключался в одном: основные деньги компания «Стар Девелопмент» заработала на печально кончивших свои дни исполнителях, после их смерти. А главным плательщиком была отнюдь не «Алитер», а рекординговая компания «Вирджиния».

— Посмотри! — комментировал Джим. — В общей сложности она заплатила «Стар Девелопменту» 65 миллионов долларов. Представляешь: сколько заработала? — Полмиллиарда!

— С чего ты взял?

— Да хотя бы по аналогии с этим контрактом, — и Джим открыл на экране просканированный «Р-25». — Видишь: «Вирджиния» платит 7 процентов от прибавочной стоимости от выпуска дисков Эдварда Прайда… И та же формулировка, что с «Алитером», — «маркетинговые услуги»… Ну вот, кажется, и я нашел себе последнюю работенку на завтра. Поеду в Феникс, узнаю, что за маркетинговые услуги такие. Все. До послезавтра… Да, — спохватился Джим, — ты видишь: никаких следов, что «Стардев» что-то поимела от убийства Леклесса…

«Вот и все: век кончается. И тысячелетие, — размышлял Гарри Пельц. — Когда-то, в детстве пытался себе это представить, все думал: доживу — не доживу. И думал, что вечность впереди. А вот дожил. Ну и что? И вообще: век и тысячелетие — это только по христианскому календарю. Для буддистов, евреев или мусульман никакой такой круглой даты нет. Так-то оно так, но если, например, француз едет из Монреаля в Нью-Йорк, он все равно отмечает, что осталось 200 миль, 100… И даже не думает переводить мили в километры. Впрочем, с веком и тысячелетием круглой цифры не получается. Это я так думаю. А другие считают, что Миллениум наступил как раз на круглой цифре. Тоже правы: как хочешь — так и считай. Хочешь — привяжи свою жизнь у одной дате, хочешь — к другой…

Но, наверное, не к таким датам нужно свою жизнь привязывать. И вообще — не к датам. Пусть они будут на кладбище, а жизнь нужно привязывать к близким людям. Мама, Рэйчел, маленький Майкл… Потом?… Последние двадцать лет у меня, кажется, совсем никаких нитей не было. Существовал, ездил по миру, блуждал по музеям, встречался, расставался, возвращался в Вегас, играл в покер. Континенты, страны, города, отели, лайнеры, самолеты… Есть, что вспомнить, но можно и не вспоминать, а тысячи фото выбросят без разбору, потому что никого они не греют. Кому интересен Гарри Пельц на фоне буддийского храма или в компании аборигенов, если самому себе он неинтересен?

Целых двадцать лет! Что же было? Дни рождения и свадьбы племяников, похороны братьев и сестры? Все-таки! Собирались семьей. Какие ни разные, а радовались вместе или горевали… Что еще?… В 95-м, встреча на Арлингтонском кладбище… Эй, солдаты, кто живой через 50 лет после Победы?…

Опять я о кладбище! Когда тело Майкла опустили, я видел эти оборванные нити — в руках могильщиков. Их вытащили из-под гроба, и были они оборванными с обоих концов — ни прошлого, ни будущего. Кажется, за эти мои 20 лет я все похоронил, кажется — и себя.

Меня что-то держит? Я что-то еще хочу увидеть, узнать?… Да! — вдруг обрадовался Гарри. — Маленький Джозеф, маленькая Рэйчел! Что будет с ними? В эти 20 лет они как раз и росли. Вот только меня не было рядом. Разве что пару раз они приезжали, а еще восемь лет назад я вместе с ними ездил в Мексику… Кажется, все. Жаль, что так получилось. И все было бы иначе, если бы не эта потаскушка, их мать. Слава богу, что за эти годы я ее почти и не видел…

— Мистер Пельц, — растормошила его Анна, — приехала жена Майкла, Грета!

Пораженный Гарри, просто рванулся из кресла. К нему подходила печальная и красивая, чем-то похожая на Мелинду, женщина.

— Здравствуйте, папа. Мне сказали, что я должна на неделю укрыться у кого-нибудь из родных. А у меня, кроме вас, никого нет.

У Киршона в Нью-Йорке сразу все не заладилось. Прямо из аэропорта он приехал в штаб-квартиру ФБР, а там ему сказали, что ни Келли, ни Корн пока не арестованы, их еще не нашли, хотя уже подключили и полицию.

— Думаете, смотались? — спросил Стивен.

— Похоже, что да, — ответил агент-фотограф. — И вряд ли скоро мы их найдем.

— Что ж так пессимистично?

— Следов нет никаких. Как сквозь землю провалились.

Получалось, что зря Стивен приехал, нечего ему в Нью-Йорке делать, пока не обнаружат этих двоих. И, возможно, хорошо, что они сбежали: лишнее доказательство, с которым можно будет дожать кого-нибудь из них. Стивен понимал, что прямых улик нет. Как нет и ясности, кто все-таки помог Кэрригану надавить на курок.

«Нужно разобраться до конца с Плоткиным», — решил Стивен и для начала заглянул в адресную книгу. Офис врача-психиатра на Ист 64-й еще существовал, только имя врача было Генри Коэн. Позвонив и убедившись, что доктор на месте, Стивен направил свои стопы на Ист 64-ю.

Доктор Коэн оказался маленьким подвижным человечком, лет 55, с длинной бородой, делавшей его еще более низкорослым, похожим на лукавого гнома. Когда Стивен сказал ему, что интересуется доктором Плоткиным, тот, весело улыбнувшись, сообщил, что на этом свете интересоваться им уже бесполезно. Ибо умер доктор в 1993 году. Каждый приличный психиатр это знает, поскольку доктор Плоткин был солидной фигурой.

— Кроме того, я с ним поддерживал отношения, мы переписывались, перезванивались, — сообщил доктор Коэн. — Он жил в Вене, вы это знаете?

— Да. А отчего он вдруг уехал на старости лет?

— Тут две причины. Во-первых, ему был предложен пост вице-президента Всемирного общества фрейдистов, а, во-вторых, нашлась его жена Хельга, с которой он расстался в 1937-м. К ней он и уехал.

— Она жива?

— Пять дней назад была жива. Я ее поздравлял с Рождеством.

— То есть, ей можно позвонить…

— Да, если знаете немецкий.

— Я не знаю. Но мне кажется, что вы… Вы могли бы быть моим переводчиком?

— Час моей работы стоит двести долларов, — неожиданно сказал доктор. — А еще и звонок в Вену…

Остолбеневший Стивен вынул две стодолларовые бумажки. Доктор весело рассмеялся: «Ну вот и разрядились. А то вы слишком уж озабоченный. Спрячьте ваши деньги. Я беру только за работу». И стал набирать телефон Хельги.

Хриплая старушка сказала, что ни о каком Леклессе или Кэрригане она никогда не слышала. Что после смерти доктора Плоткина, по его завещанию, все его бумаги она передала в Музей Зигмунда Фрейда. Кроме одного конверта: доктор Плоткин распорядился отдать его по первому требованию… полиции США.

— Вот это да! — поразился, положив трубку, доктор Коэн. — Послушайте, инспектор, вы не посвятите меня немного, что там за история с Леклессом и Кэрриганом? Если это связано с психологией, может быть, я окажусь полезным…

Стивен снова вытащил две бумажки по $100, и они оба расхохотались.

Когда Стивен закончил рассказ, доктор, после некоторого раздумья, произнес: «В это трудно поверить…»