— Да кто же кролика жарит? — удивился Шеф. — Кролика тушат. Каноническое блюдо: кролик тушеный. — Но спички дал.

Кролик у меня вышел на славу: и вкусен, и красив. Однако Шеф, хотя и уплетал его за обе щеки, был хмур и неразговорчив.

— Что, невкусно? — спросил я его.

— Вкусно, вкусно, — пробурчал он. — Да дело-то не в этом. Я все о другом думаю: летим мы сегодня или нет? Только это сейчас и важно, остальное — чепуха и пустяки. Эх, надо было нам поодиночке вылетать, распределить груз по частям и по одному пробиваться в Хатангу. Черт, дотянули до последнего момента!..

И вот мы уже в аэропорту. Наш самолет из Абакана прилетает в половине второго ночи, а сейчас только девять часов, но мы решили подготовиться к штурму заранее и основательно. Сперва мы перетаскали все наши вещи из камеры хранения к стойкам регистрации (Шеф сразу же предупредил, что у него небольшой порок сердца, и врачи категорически запретили ему таскать какие-либо тяжести). Затем Валера побежал трясти своими замечательными удостоверениями к начальникам и, к нашему неописуемому удивлению, добился успеха: начальник смены заверил его, что мы полетим в первую очередь. Однако опытный Валера решил подстраховаться и с другой стороны: он пошел уговаривать толстую начальницу регистрации, предварительно выяснив, что зовут ее Галей, а меня послал за коробкой шоколадных конфет для нее. Конфет я конечно же нигде не нашел (попробовали бы вы купить коробку шоколадных конфет в Красноярске в первом часу ночи!), но добыл большую плитку шоколада «Басни Крылова». Валера игриво сунул взятку толстой регистраторше со словами:

— Несладкая тут работенка у вас, Галя. Нате-ка вот, подсластите.

Галя засмеялась и шоколад приняла.

И вот по радио объявили, что самолет, следующий нашим рейсом, прибыл из Абакана. Толпа пассажиров тотчас ринулась к стойке регистрации (мы — в первых рядах!), но все служители аэропорта (и Галя тоже) заняты регистрацией рейса Красноярск—Рига, а на наш рейс не обращают ни малейшего внимания. А желающие улететь до Хатанги все прибывают. Вот стоят две интеллигентного вида долганки, возвращающиеся с учебы домой; какая-то молоденькая нганасанка, скорбно прикрывая рот платком, сует телеграмму о смерти (ей лететь на Попигай); рядом со стойкой регистрации с самого утра сидит молодая тетка в платке, с тремя детьми и необъятным багажом, а в довершение всего появились еще два летчика в форме полярной авиации и какая-то развеселая компания служащих Хатангского рыбзавода с огромным фанерным ящиком (как он влезет в самолет?). А регистрации на наш рейс все нет и нет.

Наконец, после многочисленных понуканий, свирепого вида служительница (и отнюдь не Галя!) начинает регистрацию, причем всем своим видом показывает, что хочет управиться с этим канительным делом как можно быстрее. Разумеется, мы были первыми. И вот уже наши билеты в горсти у сердитой регистраторши, и верная наша Галя кричит ей из-за своей рижской стойки:

— Тоня! Геологов отправляй первыми, про них тут все знают!

И вот уже схватил Валера мешок с картошкой и по ногам пассажиров поволок его на весы, но строгая начальница вдруг насупила брови и заорала, но не нам, а почему-то Гале:

— Что-о-о-о?!! У них же рейс не проставлен! Да вы что все, обалдели тут, что ли?! Мне загрузку дали две четыреста. Дай бог всех очередных отправить. Ну, у кого в билете проставлен этот рейс?

И веселая компания служащих Хатангского рыбзавода, которая явилась всего каких-то полчаса назад, схватила свой страшный ящик и через головы людей бросила его на весы.

— Еще?!

И еще нашлись пассажиры на этот рейс, которых мы прежде и в расчет-то не принимали, поскольку стояли они в сторонке у стеночки и к стойке продираться не пытались. Мы с тоской смотрели на тощую стопочку посадочных талонов, которая таяла у нас на глазах.

— Все?

Повисла длинная пауза, терпеть которую не было сил. Потом оформили нганасанку с похоронной телеграммой. Потом летчиков полярной авиации с их служебными билетами.

— Теперь с детьми. С детьми есть?

— Есть, — сказала тетка в платке, встала с чемодана и подняла вверх спящего грудного ребенка, чтобы сердитая дамочка смогла его как следует рассмотреть. (А между тем талонов осталось всего ничего: может, четыре, а может, всего три.)

— Давайте багаж сюда! — скомандовала сердитая дамочка и искоса посмотрела на нас.

Но тетка в платке регистрироваться не могла, потому что сопровождавший ее потный пожилой мужик (скорее всего, дед этих детей, хотя черт его знает, может, и отец), весь день проторчавший у стойки, теперь, в час ночи, запропастился неизвестно куда. Какие-то доброхоты, правда, сунули было на весы огромный куль, обшитый мешковиной, но, во-первых, это оказался куль какого-то студенческого стройотряда, во-вторых же (и это было главным), мужика тетка бросить одного никак не могла: у него с собой не было ни билета, ни документов и всех денег — пять рублей.

— Ладно, — сказала сердитая регистраторша, — полетите завтра. К завтрему ваш кавалер, глядишь, и отыщется.

— Да какой кавалер! — захныкала детная мамаша. — Погодите маленько, а? Может, он через пять минут найдется. Мы ведь уже вторые сутки сидим. С детьми ведь, а? А завтра самолета нету, только послезавтра.

— Хорошо, жду пять минут, — смилостивилась регистраторша и посмотрела на часы.

Мы тоже посмотрели на часы. Тетка, оставив детей на попечение добровольцев, кинулась на привокзальную площадь, но никого там конечно же не нашла.

Прошло шесть минут.

— Ну ладно, давайте, — скомандовала нам сердитая регистраторша.

Мы опрометью бросились к своим вещичкам и в считанные секунды перекидали все четыреста с гаком килограммов через весы в служебное отделение.

— Может, вы кого-нибудь из нас возьмете? Скажете, что и мы с вами, — грустно попросила интеллигентная девушка-долганка. — Там один посадочный талон остался. У нас с собой никаких вещей нет — вам меньше за багаж платить придется.

Мы ничего не успели ответить ей — за нас ответила регистраторша:

— Все! Полная загрузка. Даже семнадцать килограммов лишних у этих геологов. Снять кого-нибудь из них?

Мы затаили дыхание.

— Ладно, — из недр железного ящичка ответил какой-то усталый голос, — семнадцать килограммов — пустяк. Нехай летят.

Я кинулся в кассу платить за багаж (двести семьдесят три рубля тридцать четыре копейки). Не тут-то было! У кассы стояла плотно сбитая толпа. С третьей попытки я ее протаранил (уже объявили посадку на наш рейс!), работая локтями, коленями и едва не зубами.

— У меня нет мелочи, — заявила мне кассирша, — идите меняйте рубль.

— Да какая там мелочь! — заорал я. — Квитанцию давайте! Квитанцию! Никакой мелочи мне не нужно!

Слегка поколебавшись, кассирша сдачу мне все-таки выдала (почти полностью).

К окошечку кассы была плотно прижата нганасанка с похоронной телеграммой: билет она купила, а вот выбраться из толпы не могла. Я явился ей как избавитель.

Валера поехал вместе с грузчиками, чтобы погрузить наши вещички в «АН-24» (помочь, а главное — присмотреть). Мы с Шефом, взяв авоськи с овощами и бутылками, пошли на посадку. И тут вдруг появился тот самый пропавший мужик: теперь он был слегка навеселе, пиджак его был расстегнут, галстук съехал на сторону, на лице была улыбка.

— Где же тебя черти носили, ирод?! — заплакала тетка в платке.

— Так всего две кружечки пива, Валя, — оправдывался мужик, — я же тут сварился, в горле сухость образовалась. Две кружечки — это же пустяк, всего ничего.

Продолжения этой сцены мы не видели — нас увели на посадку.

Валера уже ждал нас в самолете. Наши вещички плотно забили оба багажника: и передний, и задний, да так, что летчики могли пройти к себе в кабину только боком. При этом часть вещей пришлось положить даже на сиденья. Но никто по этому поводу не протестовал и не возмущался: видимо, на северных рейсах это типичная картина. Как обычно, мне везет на всякие приключения и на неожиданных знакомцев. Вот и здесь рядом со мной оказался пьяный словоохотливый мужик, летавший из Диксона в Абакан хоронить мать. Сперва он, одну за другой, прямо из горла выпил три бутылки пива, затем, осоловев, начал рассказывать, причем нес совершенную ахинею: