Так что, если бы мы решились прибегнуть к помощи «МИ-4», нам бы пришлось забрасывать в Косистый еще и горючее. Мало того, что это увеличило бы наши транспортные расходы, мы потеряли бы много времени и сил. Есть, правда, еще один выход — самолеты «АН-2». У них большой дефицит летных часов, а потому они готовы лететь с кем угодно, куда угодно и когда угодно. Правда, те времена, когда пилоты «АН-2» могли сами выбирать площадки для посадки, давно прошли (может, они и были потому, что, поскольку не было тогда вертолетов, не было и другого выхода), да и тех асов, что прежде, уже не осталось (вспомним хоть того же Ляхова), теперь на «АН-2» летают какие-то зеленые пацаны, которые, похоже, даже стесняются своей машины. И садиться они могут только на аэродромы либо на временные посадочные площадки, которые прежде должна принять специальная комиссия. Коля, правда, сказал, что у него уже есть два прыжка с парашютом и прыгать — это совсем не страшно, а даже приятно. Шеф сухо возразил, что прыгать с парашютом категорически отказывается: радикулит.

— Ну что же, Валера, — сказал Шеф, — пойдем завтра на поклон к производственникам. Неохота, конечно, унижаться перед этими жлобами, но, похоже, другого выхода просто нет. Тот самый «МИ-8», что остался, возит им на буровую трубы — я узнал. Прихватим коньяк, лимон, представимся; я надеюсь, мои работы они читали... А в крайнем случае — будем действовать именем Трофимука[7]. Я думаю, машину мы у них все-таки вырвем...

— Попробуем, — вздохнув, согласился Валера, — нам бы только геологов уговорить, а летчики, я думаю, согласятся нас везти с удовольствием... Наш рейс им очень выгоден: туда да обратно — вот и семь часов летного времени, полная суточная санитарная норма.

Пока суд да дело, я ходил в авиаотряд искать вертолетчиков с «нашего» «МИ-4», тех, что были с нами так дружны в семьдесят втором году и которых я описал во втором томе своих записок. Никого из них, к сожалению, сегодня в Хатанге нет: Юра — он теперь командир «МИ-8» — в месячной командировке в Косистом, и его машина как раз и стоит «на форме» (ах, как бы сейчас мне пригодилось наше старое знакомство!); Олег сам летает теперь командиром на «МИ-4» и работает на обслуживании вновь созданного заповедника на Бикаде, на юго-восточном берегу озера Таймыр, возит овцебыков в клетках — зверей, за большие золотые рубли купленных в Канаде. (Это очень свирепые и своенравные звери в несколько центнеров весом каждый. Между прочим, когда-то они заселяли Таймыр и острова по всей Арктике. У них очень теплая и дорогая шерсть и вкусное мясо.) А радиста Шуру списали подчистую из авиации за пьянку.

Шеф с Валерой, несолоно хлебавши, вернулись от производственников поздно ночью. Не помогли ни коньяк с лимоном, ни работы Шефа, ни грозное имя Трофимука.

Утром Валера ходил на гидробазу, узнать, можно ли до мыса Цветкова добраться водой. Вернулся разочарованный: устье реки Хатанги напрочь забито льдом, без ледокола пройти никак не возможно. Нам же ледокол, конечно, не по карману; да нам его никто и не даст.

Сегодня воскресенье, и по этому случаю в Хатанге большая культурная программа: два футбольных матча и вечер поэтесс Таймыра (диковинную афишку, возвещавшую об этом вечере, написанную на куске обоев, я после вечера снял со стены Дома культуры и храню ее в своей коллекции).

На футбол мы не ходили, но из разговоров узнали, что последний матч (между геологами и рыбаками) кончился тем, что футболисты сообща побили судью.

Днем прилетел Большой Геологический Начальник из Новосибирска, благостный интеллигентный вельможа, тихий, улыбчивый, с мягкими, вкрадчивыми манерами. С ним — мама и какая-то бледная худосочная девушка с грустными глазами и очень большим горбатым носом (референт, секретарь или просто любовница?). К нам Начальника привел Хозяин базы ИГиГ СО АН СССР[8], которую содержит в Хатанге этот институт. Начальство со свитой отобедало с нами на улице, возле вагончика (Колю срочно посылали за тундровыми цветами, а походные раскладные столы застелили чистыми полотенцами — скатерти у нас нет); я получил множество комплиментов за обед (согудай из сигов, солянка из муксуна, оленина по-суворовски), а Начальник пообещал завтра лично посетить производственников и попросить у них для нас вертолет.

Нынче в Хатанге стоит небывалая, какая-то среднеазиатская жара. Наш вагончик буквально раскаляется (солнце-то жарит круглые сутки), а снизу — вечная мерзлота: такая вот получается термопара.

Вечер поэтесс Таймыра в Доме культуры начался с опозданием на час, потому что к объявленному времени, кроме нас с Колей, в зале не было ни одного человека. Титаническими усилиями местного начальства удалось собрать за час двадцать пять человек. Поэтесс оказалось две: долганка Евдокия Аксенова и ненка (а вот ее-то фамилию я и позабыл записать). Вначале две те самые интеллигентного вида долганки, которые просились с нами в самолет в Красноярске, по бумажке прочитали биографии поэтесс. (Сперва было я подумал, что они-то и есть поэтессы, и усовестился: надо же, кого мы не взяли с собой — поэтесс, но вскоре выяснилось, что это просто девушки из краевого культпросветучилища.) Поэтессы на своих языках прочитали довольно звучные стихи (их никто и не думал переводить), а потом толстые пионерки (судя по всему, дочери директора клуба) по-русски прочитали стихи и спели песни о том счастье, которое пришло в тундру в наше замечательное время. Все это сопровождалось игрой на баргане. Барган — это музыкальный инструмент, на котором играют, вставив его в рот; исполнитель зубами зажимает конец инструмента и пальцем дергает струну из оленьей жилы, при этом рот исполнителя служит резонатором. Звук получается глухой, дребезжащий, но очень интересный (кстати, исполнители современной рок-музыки частенько используют в виде украшения музыкальные «кружева», очень похожие на музыку баргана, с гораздо большей силой звука, разумеется). И хотя более трех нот исполнителям извлечь не удавалось, музыка была прекрасна в своей дикости и первозданности. Впрочем, наслаждаться долганской музыкой мешал современный вокально-инструментальный ансамбль, который долго и утомительно настраивал свои гитары в фойе дома культуры. Запомнился культурный мальчик, игравший на бас-гитаре. Он не мог просто бросать окурки на пол, для этого приходилось ему выходить на улицу. Он пересекал зал мимо поэтесс и долганок с барганами в зубах, деловито выплевывал окурок и возвращался назад (вновь через зал, разумеется).

Неподалеку от нас, в таком же, как у нас, вагончике живет маленький пузатый старик радист, лысый, с огромной седой бородой, всегда одетый в тельняшку и полусползшие с живота брюки. Пытались узнать его частоту, позывные и время выхода в эфир, чтобы иметь лишний (запасной) сеанс связи — не говорит.

— Оформляйте меня на полставки, как другие экспедиции делают, тогда — пожалуйста. Буду каждый день выходить на связь, а так — дудки! Дураков нет.

— Откуда они у нас, полставки-то? — грустно говорит Валера. — Мы же не производственники, у нас денег — кот наплакал.

— Ну а на нет и суда нет, — разводит руками пузатый радист.

— А если у нас, не дай бог, несчастный случай? — встреваю я.

— А мне что за дело? Платите, будет вам гарантия от несчастного случая.

Вот такой, значит, нынче разговор. Да, это вам не Кирилл Головенок. Нет, не те, не те сейчас времена!

Альберт с Валерой с утра ходили на прием к командиру эскадрильи, а Шефа с собой не брали: он очень портит все отношения с начальством своим обостренным чувством значительности. Вернулись ребята окрыленные: на завтра нам обещан «МИ-8». В два часа дня все они (Шеф настоял в этот раз, чтобы и его взяли с собой) ушли на диспетчерский час, надеясь, что нас поставят в план на завтра. Но вертолет у нас отобрал райком партии, при этом нас заверили, что послезавтра мы непременно улетим.