Вошли, представились Маше (так зовут нынешнюю подругу Кеши), выложили гостинцы, уселись за стол. Очень вкусной оказалась нерпичья печенка, изжаренная в нерпичьем же жире (я впервые тогда попробовал это замечательное кушанье), да и жирные северные утки (кряквы), тушенные в собственном соку, тоже были превосходны.

Вмазали за знакомство, причем Маша не только не отказалась, но, напротив, следила за тем, сколько наливают ей в кружку, с напряженным вниманием.

— У тебя, Кеша, я видел, медвежья шкура новая, — сказал Валера. — В прошлый раз не было.

— А-а, это я медведя, кстати, в тот год взял, как вы у меня были, — ответил Кеша. — Только вы уехали, на другой же день и взял. Здоровенный парень был, поболее тонны, однако. Из-под собак я его брал.

— В одиночку полярного медведя брать, — покачал головой Шеф, — ну, не знаю! Вон ведь махина какая, сила!

— Да и что же что сила! — опять улыбнулся Кеша. — Гитлер, однако, тоже вон какая сила был, поболее медведя. А взяли, ничего; поднапружились и взяли. Собаки у меня на мишу сильно злые. Они у него одно слабое место знают — какое, при всех сказать не могу, — вот и хватают за него. Миша вертится, от боли ревет, ничего не видит. Ну вот, тут-то я его и беру.

Выпили еще по одной за охотничьи успехи.

— А медведя здесь много? — спросила Тамара.

— Самое медвежье тут у меня место, — солидно сказал Кеша. — На конце Моржовой косы к концу лета, когда льды уйдут, у меня всегда моржовые лежбища бывают: моржи со всей округи собираются. Ну вот медведь тут и крутится. Сам-то он моржа взять не может, не по силе ему взрослый-то морж, он поболее миши будет, а вот на моржат миша зарится. Как пустит он страху в лежбище, моржи-то на суше неповоротливые, вот и бывает, что одного-двух моржат сами и задавят. А потом и двуногие звери, летуны в особенности, за клыками ко мне приезжают. На суше моржа убить ничего не стоит: подошел вплотную, карабин ему в ухо сунул — готов. Топором бивни вырубят, а всю тушу бросят. Вот мише и пожива. Он же жоркий, миша-то, за раз килограммов сорок жира схлебать может.

— А ведь белого медведя стрелять нельзя, — сказал я, — он в международную Красную книгу занесен. А морж — во всесоюзную Красную книгу.

— Знаю-знаю, — засмеялся Кеша. — На мишу у меня есть уже два заполненных акта о нападении на человека. Только число проставить и месяц. При таких актах его стрелять можно. А моржа нам одного в год бить разрешают: песцам на приваду. Да у меня их там штук семь уже набитых летунами валяется. — Затем Кеша пожевал в нерешительности губами и добавил: — И вот еще что: женщинам поосторожней с мишей надо, много несчастных случаев на Севере с женщинами бывает, в то самое время, понимаете? Медведь запах крови за несколько километров чует и просто теряет от него голову, ничего не боится. Так что тут надо в лагере сидеть у костерка и чтоб всегда карабин, а еще лучше собачки под рукой.

— Ну, об этом нам могла бы и Маша сказать, — заметила Тамара, — не при всех и не за столом.

— Машка, что ль? — махнул рукой Кеша. — Какой с нее спрос, с Машки-то! А дело серьезное.

— А как с рыбой нынче? — спросил Шеф, меняя тему разговора.

— Покамест рыбы нету. Какая нынче рыба, вон он, лед-то какой — торос! Сейчас бы нам денька хоть на два запад ударил, вся бы бухта чистая была. Все бы тогда у нас было: и рыба, и нерпа, и морж. И уток бы взяли, и гусей сколько надо. Птицу-то тоже проще с воды брать. А рыба в этом году, однако, богатая быть должна. Больно много нынче нерпы. А это примета верная: ежели нерпа есть, то и рыба будет.

После этого мы выпили еще пару тостов, и Кеша понес совершенную околесицу. Чтобы не портить добрососедских отношений, мы встали, откланялись и ушли, а Валера остался, чтобы прогулять Кешу по косе (то есть протрезвить его, насколько это возможно).

Возвращаясь домой, вспугнули огромную стаю уток. А на льдине, совсем недалеко от берега, лежали и с любопытством пялили на нас свои круглые глаза три большие нерпы.

И опять дует все тот же противный северо-восточный ветер. Изморось, холод. Весь день нынче занимались устройством и оборудованием лагеря. Прямо против наших палаток, совсем недалеко от берега в полынью уселась здоровенная стая уток. Коля схватил ружье и в резиновых сапогах полез в торосы. Уток он конечно же не добыл, но при этом чуть не свалился в торосящиеся льды (как бы мы тогда его, интересно, оттуда вытаскивали?!) и совершенно расстроенный вернулся обратно.

Под одобрительным взглядом Шефа Валера непрерывно понукает меня:

— Не стой без дела! Это потом сделаешь, сейчас не до этого... Да брось ты эти дрова... Иди за камнями, палатку крепить... Да не туда, там камень мелкий, ступай вверх по ручью...

Огрызаться неохота, поэтому молчу, сохраняя силы.

Часов в одиннадцать Шеф заявил, что нынче после обеда все мы отправляемся за мясом: оленем, ленными гусями, а также любой другой съедобной дичью, какая только попадется.

— Без свежего мяса на Севере не наработаешь, так что этот поход прошу рассматривать как неотъемлемую часть производственного процесса.

В обед к нам в лагерь явился хмурый Кеша. Предложили ему опохмелиться, но он отказался:

— Нет-нет, в тундре я не пью. Вчера — это так, для знакомства. Тут только начни — ни песцов, ни хрена не будет, да еще и замерзнешь к едрене Матрене. Вот в Хатангу приеду, там и попью, а здесь — ни-ни... Вон Витька Осипов[10] за весь прошлый сезон дюжину песцов добыл. Зато спиртик попивал...

— А вы в прошлом сезоне сколько добыли? — спросила Нина Кузьминична.

— Я в прошлом годе на пять семьсот сдал, за вычетом аванса, конечно... Нам ведь сети, продукты, одежду — все авансом дают, а потом мы за это рассчитываемся. Вот у меня, значит, пять семьсот в остатке вышло. На руки, чистыми.

— А это много или мало? — поинтересовалась Тамара.

— Это средне, — пожал плечами Кеша. — Бывает и больше.

— Как в этом году с гусями? — спросил Шеф. — Много их?..

— Есть нынче гусь в тундре, — подтвердил Кеша. — Он ленной сейчас, летать не может, только плавает да бегает. Мы намедни пошли с Марией, да вдвоем разве много их возьмешь? Их же окружать надо, а мы собак-то на поводок не взяли, они уток увидали да и удули в тундру. А без собак, да вдвоем нешто много гусей возьмешь: с десяток, должно быть, добыли, и все. Вас-то вон сколько, хороший загон устроить можно, собак моих возьмите, ведите их на поводке и только когда гусей загонять будете, тогда отпустите.

— А ружье у тебя можно одно взять? — попросил Валера. — А то у нас на всех одно ружье да один карабин.

— Вообще-то охотник свое ружье никому отдавать не должен, — вздохнул Кеша, — примета такая: потом из того ружья ничего не добудешь... Но тебе, Валера, так уж и быть, я дам, но с условием: ты его из своих рук выпускать не будешь.

— Слово! — поклялся Валера.

Затем Шеф разложил на столе карту и с помощью Кеши стал выяснять, где же располагаются те благословенные озера, у которых и воды не видать — так забиты они ленными гусями. И тут выяснилось, что Кеша, который, безусловно, всю тундру на много километров в округе знает как свою ладонь, карту читать совершенно не умеет, так что пришлось нам объясняться с ним на пальцах. Кое-как уяснив себе местоположение этих водоемов, взяли на поводок Кешиных собачек (всех, кроме Цыгана — он уж совсем стар), прихватили с собой все имеющиеся в наличии мешки и рюкзаки и — давай Бог удачи! — полным составом отправились за мясом.

Прошарашились мы по тундре часа четыре, но никаких озер так и не нашли, хотя, по Кешиным рассказам, ходу до них было не более часу. Не встретили мы ни одного оленя, ни одного зайца, ни одной куропатки, ни одной утки и ни одного гуся. Словом, никакой дичи вообще! И когда мы уже повернули назад, поняли, что озерами по своей географической малограмотности, Кеша, видимо, считал речку Цветкова, которая бойко бежала по кочковатой тундре, а в трех местах разливалась довольно широко. Вот эти-то разливы и считал Кеша озерами. Но когда мы поняли это, наши собачки уже были спущены с поводков и свободно носились по тундре, распугивая все живое на несколько километров вокруг. Правда, гусей на дальнем, противоположном берегу «озера» мы заметили, но, пока добрались туда, птиц уже и след простыл — они попрятались в необозримом кочкарнике. Попробуй, найди их тут без собак!