— И слава богу, что запретил. Ты что, стрелять бы в него дробью стал? Так он бы тебя в лепешку потом раскатал. Надеюсь, ты в него камнями не бросал?

— Нет, за него же штраф огромный...

— Ну и на этом молодец.

После этого Петька ни в какое путешествие уже не просился и от лагеря далеко не отходил. Зато теперь в каждой птице, севшей на воду (это были преимущественно чайки), ему чудились то гусь, то утка. И поскольку ему самому охота категорически запрещена, он уговаривает меня стрелять по этим сомнительным целям. Я же лениво отбрехиваюсь.

Услышав шум лодочного мотора, выскочили мы с Петькой на гору и увидели, что в лодке сидят только две фигурки. Значит, несмотря ни на что, Константин Иванович остался с ночевкой возле истока Нижней Таймыры. Как же он там без еды и горячего чаю (термос с чаем тоже был в забытом узелке)?

— Остался, остался там Константин Иваныч, — упреждая наш вопрос, затараторил Леша. — Это хорошо, что мы днем чайку попить решили, развернули нашу авоську...

— Мы-то свою авоську с обедом захватили, — добавил Саша.

— А его-то узелок с едой — тю-тю, — продолжал Леша. — Стали мы уговаривать его вернуться вместе с нами, а он и слышать не хочет. Ну отдали мы, конечно, всю еду ему, сами перекусили так, чисто символически...

— Это еще большая удача, — говорит Саша, — что сегодня он сам свой рюкзак собирал и, значит, сам кругом виноват, а если бы собирал Леша, пыли было бы до потолка. Константин Иванович точно бы сказал, что Алексей сорвал ему важнейший полевой маршрут.

Пока на примусе согревался ужин, я вышел полюбоваться закатом. Северные краски и всегда пронзительны и чисты, а сегодня как-то особенно. Просто какая-то гигантская картина Рериха: сине-фиолетовые горы с белыми прожилками, темно-алая полоска заката в распадке между горами Бырранга и розово-голубые облака в безбрежном небе.

За ужином (сегодня Леша с Сашей ели особенно усердно) случайно выяснилось, что Саша со своим полевым отрядом в восьмидесятом году уже жил в этом балке (их выбросило на берег штормом точно в этом самом месте), и это, оказывается, их спички в мешочке с мукой (мука защищает спички от влаги), лучина для растопки, соль и чай (чаю, правда, всего ничего — на одну заварку) нашли мы на полочке.

— А зачем же вы тамбур-то ломали? — укоризненно спросил Петька.

— А вот это уже не мы, — отмежевался Саша, — когда мы уезжали отсюда, тамбур был цел.

— Значит, после вас был кто-то еще, — уточнил Петька, — но спички, соль и чай не тронул.

— Выходит, что так, — согласился Саша.

Всю ночь лил холодный дождь. У нас в балке тепло и сухо (печка топится непрерывно), но все мы вздыхаем в наших уютных мешках: каково там, в чистом поле, Константину Ивановичу.

На озере шторм, довольно сильный накат, сине-зеленые волны с белыми барашками влетают на узкую полосочку нашего берега, но Леше не терпится проверить сеть, хотя бы одну. И вот, выбрав момент, когда, по его мнению, стало маленько тише, мы с ним вышли на «резинке», чтобы проверить хотя бы «кормилицу». Ох, и досталось же нам! Лодка летала вверх-вниз, водяная пыль в момент промочила нас до костей, ветер пробрал насквозь до зубовного дребезгу, при всем том нужно было не только держать лодку носом к сети, но и выпутывать из дели запутавшуюся там рыбу. А рыбы было довольно много — двенадцать крупных муксунов. Ах, не зря говаривала моя бабушка, что, если бы родился я женщиной, моя жизнь была бы ужасна, так как уговорить меня на какое угодно безумство не составляет труда.

Весь день занимались хозяйственными делами: упаковывали вещи, разбирали образцы, готовили шлифы. Я же стряпал еду, и настряпал целую гору.

В глубоких сумерках, когда наступил на озере штиль, поехали еще раз проверять сети. В сеть-тунеядку опять попался здоровенный налим (неужели ничего, кроме этих треклятых «нельминых мужей» ловить она не может?!), правда, в этот раз преогромный и со здоровенной печенкой. В «кормилицу» же попались два чира (один весьма приличный), муксун, хариус и еще один (небольшой) «нельмин муж». Обоих «мужей», вырезав им предварительно печенки, бросили на радость чайкам и песцам.

Только приготовил я икру-пятиминутку (икряным оказался большой чир) и изжарил налимьи печенки, как пришел в лагерь Константин Иванович, голодный, усталый, но весьма довольный.

— Ну вот и все, — улыбаясь, сказал он, — конец полю, и нет вопросов. Завтра собираемся, а послезавтра нам уже заказан вертолет.

— Послезавтра уже домой? — радостно спросил Петька.

— Ну, это как бог даст, — солидно заметил Леша.

— И начальство, — добавил мудрый Саша. Поздно ночью устроили банкет, посвященный окончанию полевого сезона, распив последнюю припасенную бутылку водки.

— Рядом с моим каменным ложем, — рассказывал Константин Иванович, закусывая жареной налимьей печенкой, — чаячье гнездо было. Эх, понаблюдал я за ними! До чего же здорово они своих птенцов воспитывают! Вот это, я понимаю, вариант! Прямо за шкирку хватают клювом и со здоровенного обрыва — вон его, хочешь жить — лети! Вот как они их летать учат. Но это только в ту пору, как поймут — пришло время, далее тянуть нельзя, пора готовиться в дорогу. И что удивительно, ни один птенец не разбился. Орут от ужаса благим матом, глазенки вот-вот наружу выкатятся, но ведь машут крылышками и летят! Летят, понимаешь! Нет вопроса! А мы со своими детьми возимся, возимся... — Он махнул рукой и с усмешкой посмотрел на Петьку.

С утра холод, ветер, дождь с ледяной крупой. Петька решил достать наконец-то из-под полатей свое тесто (еще первого числа он завел его для беляшей). Правда, испугавшись грандиозности стоящей перед ним задачи, он объявил, что будет готовить нынче не беляши, а пышки, но, правда, замечательные.

Провозился он с этими якобы пышками долго, а пышек особенных не получилось: тесто у него не выходилось, ни печь, ни жарить он не умеет, но что-то такое он все же изладил. Все ели и даже изредка одобряли. За рвение и страсть.

Поздно вечером при довольно сильном ветре сняли бездельную семидесятку (излишне и говорить, что была она пуста): стояла она довольно далеко от берега на якорях (все тех же зеленых брезентовых пробных мешках, набитых песком), и, если завтра все-таки придет вертолет, а ветер будет сильным, нам снять ее не удастся. Да и толку-то от нее!.. Сеть просушили, прочистили и упаковали в мешок. А в «кормилицу» попалась только одна маленькая, но очень красивая кунжечка, ярко-оранжевая, с темными пятнами на брюхе.

В семь часов вечера пытались связаться с Хатангой, чтобы узнать, поставлены ли мы на завтра в план. Но радист РЖЖЕ на связь не вышел, поэтому мы не знаем, будет или нет завтра нам вертолет, но этого мало — мы даже не знаем, лежит ли вообще наша заявка в авиаотряде и какова там обстановка. В Игарке же (с главным «клычком» связались мы без особого труда) никто ничего толком не знает.

Итак, на сегодня мы заказали вертолет, но будет он или нет — кто знает? Погода для вертолета между тем просто замечательная: ясно, холодно, ветер северный, на небе ни облачка. Снега нет, но вся тундра покрыта толстым слоем инея, наш ручей во многих местах замерз, а на озере ледяное поле продвинулось от берега метра на три-четыре. Константин Иванович тем не менее купался, а Леша мылся у ручья (нашел глубокое местечко, где и разбил лед) до пояса.

В семь утра был сеанс связи (ах, с каким интересом мы ждали его!), но он не принес никакой ясности: с Хатангой связаться опять не удалось (да жив ли он вообще, этот РЖЖЕ?), а игарский радист по-прежнему ничего не знает. Сеанс связи перенесли на час дня, а за это время наш главный «клычок» пообещал позвонить или связаться по рации прямо с Хатангским авиаотрядом.

Но в час дня нас никто не услышал: было очень плохое прохождение радиоволн. В семь вечера родной «клычок» услышал нас, но ничего путного сообщить не смог: РЖЖЕ на связь по-прежнему не выходит, с авиаотрядом связаться тоже не удалось (только с утра там можно застать на месте начальство).