Задумка, вроде бы, хорошая. Лестница добротной оказалась и по ней Леда легко добралась до щели в крыше. Правда, пришлось еще долгонько расшатывать доски, пока не выломала пару, едва увернувшись, когда те полетели вниз. Наконец, на руках подтянулась и выбралась девушка на волю. Только радовалась рано, прыгать с края крыши очень уж высоко, можно и ноги переломать, а иначе по стене никак не спуститься. Может, конечно, дюжему мужику эта задача и легкой бы показалась, но Леда рисковать не осмелилась. Выбрала местечко, где дранка крепче, уселась на теплое дерево и затосковала.

Издалече доносилось женское пение, вскоре добавились к нему и басистые мужские голоса, ни дать, ни взять церковный хор. А ведь как хотелось Леде посмотреть на этот красивый ритуал с поклонением Хлебу. Предки наши — славяне похожие традиции имели, костры, правда, на Ивана Купалу жгли, в самый разгар лета, а не ближе к осени. Эх, видно, пройдут гуляния без «чужеземки», разве что Радсей хватится. Годару не до того, вряд ли даже с охоты вернулся. Поля — дело крестьянское, у воинов праздники свои.

Одно хорошо было на крыше — светло и свежо, и почти не страшно. Сюда-то, поди, и сам «хлевный дух» не доберется, смеялась Леда и тут же вслух одергивала себя:

— Не обижайся, дедушка-суседушка, потерпи уж незваную гостью еще немного, кто-нибудь да вызволит меня из этой передряги. А кому-то за такие проделки ой, как влетит! Жаловаться, конечно, не стану, но и не скрою, где все забавы проскучала, и по чьей вине.

Время уже за полдень перевалило, смолкли вдали еле слышное пение и громкие возгласы, неясный звон колоколец и женский смех, знать, разошелся народ по домам до вечерних костров. В наступившей тишине, под стрекот кузнечиков и пересвист жаворонков вскоре разморило и Леду. Подложив руки под голову, прилегла она на покатую крышу, нежась под ласковым солнышком, не больно-то мягко, да придется и так обойтись. Долго лежала, глядя в чистую высь над собой — ни единого облачка синеву не тревожило, а потом в сторону лугов у самого Гнездовья взгляд перевела. И обомлела…

Из-за леса показался в небе какой-то странный летательный аппарат, и на самолет-то не похоже, и не дирижабль. О них Леда вообще смутное представление имела. Просто видно было — летит к поселению какое-то большое и жуткое… неужели, птица огромная… нет… дракон! Мамочки, да это ж дракон, как из книжки!

Леда вскочила на ноги, и чуть было не провалилась обратно в сарай, наступив на хлипкую доску. Руками взмахнула, невольно вскрикнула. А потом просто встала во весь рост и, прижав руки к груди, наблюдала обреченно как невероятное Крылатое Существо быстро приближается к заброшенному загону и одинокой сараюшке у края вытоптанного пастбища. Сомнений не было — заметил Он маленькую женскую фигурку на крыше и теперь летит именно к ней.

Это было поистине чарующее зрелище — наяву видеть в небесах Живого Дракона. Или Змея, как уж честнее сказать? Леда о названиях и не задумывалась сейчас, словно в раз дара речи лишилась. Дракон был огромный и величественный, гораздо больше вблизи, чем она могла прежде себе представить. Все книжные и кинематографические образы вмиг померкли перед обликом реального летающего Создания. Прекрасен? Безусловно! Грозен? Сомнений нет! Опасен? Безмерно!

Холодок страха по спине пополз задолго до того, как обдали потоком ветра могучие крылья и дыхание перехватило, когда поняла, что свершится сейчас… Отшатнулась назад, отвернула побелевшее лицо, а потом подхватили ее поперек тела словно стальные крючья, подняли вверх. Но когда башмачки Леды, наконец, оторвались от деревянной опоры крыши, и Чудовище взмыло в небеса, сжимая безвольное тело в лапищах своих, девушка погрузилась в забытье. Не перенесла близости Крылатого Исполина, уж слишком реален был… слишком велик.

Очнулась Леда на чем-то мягком и душистом. Не открывая глаз, провела рядом рукой — трава сухая… сено… Вот и стебелек щекочет лицо, махнула ладонью, чтоб отвести от щеки и задела чужую руку. Распахнула глаза, и Он сразу же отстранился, будто в смущении, что его за недобрым делом застали, глухо сказал:

— Только зря напугал тебя… Теперь и вовсе бояться будешь! И так-то все по углам пряталась… А я — то сам, хорош… Как отрок хвастливый! Показаться хотел, это ж надо статься такому! Лишь бы поверила.

Через полусомкнутые веки, через дрожащие ресницы смотрела Леда на широкую спину мужчины, сидящего рядом, и пыталась осознать, что он и впрямь сейчас нес ее в когтях, будучи Змеем. Чудеса-а! И какое-то теплое, благодатное чувство разливалось в душе, заставляя губы улыбаться. Хорошо, что Сам спиной сидит и не видит… А Годар вдруг повернулся, пристально глянул в лицо и удивленно выдохнул:

— Думал, ты плакать будешь, уж не знал, как еще повиниться перед тобой, а тебе смешно… Не пойму тебя.

Леда объяснить постаралась, да уж очень откровенно вышло:

— Красивый Он все-таки. Страшный и красивый. Дух захватывает. Жаль, ничего не помню. И не надо. Не хорошо так-то, в лапах… Иначе бы если как.

Высказалась и замерла. Зажмурилась даже от неясных образов, что толпились в голове. А губы продолжали улыбаться. Не это ли Его распалило…

— Смеешься, значит? Ах, так!

Даже опомниться не успела, как накрыл ее губы своими, обхватил ладонью голову, приподнял к себе. Горячий был поцелуй Змея. Горячий и сладкий. Все желания потаенные разбудил, растревожил душу. Леда вроде бы сперва и оттолкнуть хотела, коснулась его плеча, да провела пальчиками по длинным волосам — «и не жесткие вовсе, с чего взяла…»

И когда дальше стал целовать, опускаясь к шее, уже обе руки в его черные кудри запустила, не то отстранить от себя, не то обнять.

— Годар, подожди…

А хотела ли остановить? Самой бы про то понять, просто много всего в этот раз случилось, не ожидала такого, думала до ночи одна просидеть или до самого рассвета даже. Разве могла помыслить, что вызволит ее Сам Князь, да еще в таком обличье. Ум можно потерять, а не то, что стыд. Так разве ласки Его принимать стыдно, если сердце призывно стучит и тело в Его руках само тает? Но упрямо шепчут уста:

— Подожди, Годар…

Тяжело вздохнул, отодвинулся чуть и лег рядом на сено. Теперь оба в небо глядели. Померкли голубые краски, подернулась высь сизоватой дымкой, только край Солнечных теремов за лесом еще мягким золотом освещался. Скоро уляжется Солнышко на покой и тогда вспыхнут на лугах костры, вновь побегут меж людьми незримые нити старинных песен, крепко повяжут Родичей воедино.

Вместе сеяли хлеб, вместе славили, убирать тоже сообща станут. И за длинными столами после соберутся большие семьи, на всех будет ломаться Первый каравай. Даже самым меньшим по кусочку достанется. Хоть и на ногах еле стоит малышка, а уже частица Рода — крохотная веточка, все заслуги и горести его таящая, от самых глубоких корней.

— Скажи, а не больно тебе… становиться таким? — тихо проговорила Леда, не смея даже головы в его сторону повернуть. Еще горело лицо и все дрожало внутри.

— Нет. Теперь-то привык уже. Прежде было немного. Помню…

— А рисунок зачем? Кто делал?

— Не знаю. Всегда при мне, я родился таким.

— Не может быть! Это ведь…

Замялась. Неловко его вопрошать. Годар усмехнулся:

— Ну, посмотри уже на меня, я глаза сомкну, притворюсь спящим.

Леда засмеялась, глубже зарываясь в рыхлое сено.

— Это еще стыдней, за сонным подглядывать!

— Я-то смотрел на тебя… прости уж… долго смотрел…

Задумалась, вдыхая теплый, горьковатый запах сухой полыни, и как только попала в стог эта трава — не жалуют ее косари. А после чуть приподнялась на руках и обернулась к Годару на его голос:

— Спела бы, что ли… Люблю песни твои. Все люблю. Особенно про того Крылатого, что девицу унес.

Девушка даже руками всплеснула, вот так поворот!

— А бранился-то у печи!

— За то осерчал, что брата нежила, не мог более видеть вас!

— Да он мне как брат… Ай, ты сказал, что глаза закроешь, а сам!

— Ты отрада очей моих, ладушка, как же на тебя не глядеть-то? Мука…