Рене Аби был самым решительным из министров образования. По существу, его реформа намного шире чисто университетской: это была долговременная стратегия формирования европейского интеллигента нового типа. Аби заменил «дух энциклопедизма» культурным минимумом. По существу, его реформа завершала крах ренессансного идеала человеческой личности, гармонически развитой, разносторонней.

Но в час, когда топор был занесен, чтобы как «лишние» отсечь «ненужные» гуманистические ветви, они стали особенно дороги, углубился интерес к философии, Монтеню, Паскалю, Декарту. В этой «полемической любви» человеческий дух защищал себя самого от обеднения.

Известный писатель Робер Мерль (с которым я тоже беседовал шесть лет назад) помог мне понять одну не явную, но весьма существенную сторону реформы Аби. Речь шла не вообще об ударе по «духу энциклопедизма», а о вещи более определенной: об ударе но философии. «Древо философии» на ниве образования рубилось под корень. Философия, объясняли мне мои собеседники, полностью уйдет из дисциплин нефилософских, в основном естественнонаучных, и будет резко сокращена как самостоятельная дисциплина (за исключением факультетов и отделений, готовящих собственно философов). Философия будет съеживаться, начиная с лицея (соответственно наши старшие классы) и даже со школы второй ступени (ориентировочно наши пятые — седьмые), ибо, хотя и называется реформа университетской, она охватывает образование «от гребенок до ног».

Студенты, которые раньше сетовали на старомодный «дух энциклопедизма», теперь возмущались тем, что их хотят лишить «статуса интеллектуалов».

Парламент одобрил реформу. При ее обсуждении депутаты-коммунисты критиковали Рене Аби за то, что его нововведение враждебно истинной культуре; с трибуны парламента они говорили о том, что все университетские реформы ставят себе целью не сохранение духовного богатства нации, а сохранение социальной элиты.

Отмечу самую существенную, на мой взгляд, особенность законопроекта Савари, имеющую известное отношение к реформе Аби.

Искусственный отбор, который явно существует, несмотря на отсутствие конкурсных экзаменов при поступлении в университеты, и дает больше шансов детям из состоятельных семей, потому что немалую роль играет «досье» абитуриентов (то есть его анкетные данные), Савари хочет заменить естественным отбором, вводя экзамены между первым циклом обучения и вторым, то есть барьер отодвигается на два года, с тем чтобы торжествовали не «досье», а работоспособность и талант. Формально, юридически доступ в университеты открыт всем, кто окончил лицей. Но ряд маленьких и немаленьких хитростей делают это иногда неосуществимым.

Для основательного углубления в законопроект Савари понадобилась бы капитальная работа. При обсуждении его в Национальном собрании из Парижа уже подано было 1500 поправок. Консерваторы, которые настаивали на утверждении реформы Аби, теперь яростно наступают на демократические нововведения, вовлекая в это молодежь, умело играя на ее темпераменте и самолюбии.

Выделенная мною тенденция законопроекта Савари — курс на лучших — кажется мне наиболее существенной, потому что при торжестве таланта и трудолюбия, а не «досье» стихийно, как бы сам по себе будет возрождаться «дух энциклопедизма». Или, точнее и скромнее, что-то от «духа энциклопедизма».

…Каждое утро по пути из отеля «Расин» к Сорбонне я замедлял шаг у магазина марионеток, иногда останавливался.

Я думал о философе в лечебнице для душевнобольных, думал о Венсенском лесе, думал о том, что в массе социальных парадоксов второй половины XX века попытки усовершенствовать систему образования в Западном обществе занимают особое место.

В Сорбонне я беседовал со студентами и с их наставниками — интеллектуалами старшего поколения. Они чувствуют себя «последними из могикан». После удара по «духу энциклопедизма», нанесенного реформой Аби, рассуждают они, поставлено под удар и сохранение духовного богатства в новых поколениях — нарушено то равновесие в духовной жизни нации, которое может иметь в будущем непредвиденные последствия. В мощном индустриальном и «постиндустриальном» обществе, убеждали меня собеседники, к «элите» относятся как к социальной экзотике, забывая, что это тот «сосуд», в котором сохраняется и настаивается истинная культура. Кажется, что он имеет чисто музейную ценность. И лишь на дистанции долгих десятилетий может стать очевидным, что утрата этой «социальной экзотики» повлекла за собой ряд невосполнимых и совершенно неожиданных утрат во всех областях жизни, в том числе и экономической, казалось бы, далекой от судеб «энциклопедизма». Обеднение духовной жизни воздействует на экономику не непосредственно, а опосредованно, через падение моральных ценностей. Первой утрачивается ценность наиболее родственная уму: интеллектуальная честность, а потом и все остальные виды честности.

В беседах с ними сама собой рождалась историческая масштабность. Та самая западно-буржуазная экономика, которая на заре существования вызвала к жизни — через рост культуры городов — все богатство человеческой индивидуальности, теперь может себя утверждать лишь на могильной плите, под которой это богатство покоится. Личность, родившаяся в Европе в эпоху Возрождения, понимал я все полнее, переживает уникальный момент: быть или не быть.

Нередко мы говорили об интеллектуальной жизни страны. В суждениях на эту тему и молодых и пожилых моих собеседников чувствовалась ностальгия. Начиная с Декарта, объясняли они мне, фоном духовной жизни во Франции был универсализм и интеллектуализм. Утрата этого «фона» может вызвать самые неожиданные последствия. «Не исключено, — высказал не лишенную остроумия мысль один из моих собеседников, — что сегодняшняя резкая девальвация франка имеет отношение к девальвации духовных ценностей».

Министр образования во Франции — видимо, самый нестабильный из высоких постов в стране. Ален Савари — пятнадцатый с 1960 года. Дело не в том, что этот пост занимали неспособные или некомпетентные люди. Нестабильность высокого поста обусловлена самой ситуацией, при которой все по видимости «целесообразные» меры, рассчитанные на то, чтобы уменьшить число безработных молодых людей с высшим образованием и остановить девальвацию диплома, обедняют духовную жизнь общества и личности.

Законопроект Кристиана Фуше… Законопроект Эдгара Фора… Законопроект Рене Аби…

Законопроекты, реформы, нововведения.

Строятся баррикады; депутаты поднимаются на трибуну парламента. И при этом более сотни тысяч молодых французов ежегодно получают дипломы и попадают на рынок труда, насчитывающий уже два с лишним миллиона безработных.

Несоответствие системы ценностей индустриального капиталистического общества и системы ценностей, исторически определившейся в «старом добром» европейском образовании, обернулось массой несостоявшихся, разбитых человеческих судеб. Попытка восстановить «равновесие», не останавливаясь перед духовными, гуманистическими утратами, оказалась бесплодной, хотя за нее заплачено достаточно дорогой ценой.

Во Франции (и шесть лет назад, и совсем недавно) я думал о том, что некогда в старой России Тимофей Николаевич Грановский по поводу резкого увеличения в Европе после революции 1848 года числа реальных учебных заведений и широкого введения в образование естественных и математических наук говорил, что «безрассудно было бы восставать против явлений, в которых выражается существенная потребность, но, удовлетворяя этой потребности, не следует терять из виду других высших благ и целей воспитания…», ибо «можно вообразить целый народ отличных математиков, погруженных в глубокое варварство».

Французское общество — думающее и ищущее, не его вина, что «постиндустриальная цивилизация» не содержит в себе возможности конструктивных ситуаций и решений в этих поисках.

Индустриальные магнаты хотят получать из университетов «современный человеческий материал». Сторонники «ренессансных традиций» отвечают им, что университеты играют не утилитарную, а общекультурную роль в судьбах нации и требовать от них, чтобы они откликались на все колебания индустриально-капиталистического мира, — то же самое, что заставлять мудреца стать плясуном на канате.