В письмах, полученных после опубликования «Урока», была четко выражена мысль об общественной ценности нравственных исканий личности. Читатели напоминали о том, что в Отчетном докладе на XXV съезде КПСС в ряду высоких достижений советской литературы названо и овладение темой нравственных исканий современника.
Они важны и для взрослых, и для детей, ибо в настоящих людей вырастают дети лишь в атмосфере гуманизма, духовного и нравственного богатства.
А теперь вглядимся в один портрет…
Портрет читателя
В первом письме ко мне Ольга Господинова писала о том, что надеется с помощью умных, добрых книг радикально перевоспитать самую неблагополучную часть юного населения небольшого подмосковного города, в котором она живет, и советовалась относительно выбора наиболее сильно действующей на умы и души художественной и философской литературы.
Было ей тогда пятнадцать лет.
Через год во втором ее письме ощущалась большая сосредоточенность на самой себе, хотя и в нем немало говорилось о литературе.
«Я читаю сейчас Данте и Петрарку, Булгакова и Заболоцкого, Бредбери и Пастернака… Хотя в шестнадцать лет трудно ориентироваться в литературном мире.
Открыть, чего мне особенно не хватает? Умного мудрого собеседника! Вам нравится Ремарк? А „Петербургские сновидения“ в театре имени Моссовета? А рисунки Нади Рушевой? А новые стихи Беллы Ахмадулиной? Успели ли вы побывать на „Беседах с Сократом“ в театре имени Маяковского?
У нас в школе однажды висело объявление: „Ищу философа!“ Открыть секрет? Я его написала и повесила.
Когда какой-нибудь вопрос начинает очень мучить, я иду пешком по бульварному кольцу, заглядывая в лица прохожим, но философ почему-то не попадается… Спасибо всем хорошим писателям за книги, которые они пишут, за доброту и человечность.
Я иду по Страстному или Тверскому бульварам, а мимо несутся машины и троллейбусы, студенты и школьники, молодые матери и пенсионеры, все, все куда-то торопятся и спешат: к открытию магазина или в очередь на выставку, в библиотеку или театр, в институт или филармонию. Дети спешат вырасти, студенты спешат выучиться, молодые специалисты спешат стать немолодыми, пенсионеры и те перестали медленно гулять по бульварам! Мне иногда хочется повернуть какую-нибудь ручку и остановить все, как в кино. Почему люди не видят друг друга, почему бы всем не остановиться, не посмотреть на соседей? А что у него? Отчего у него губы, как на картинах Пикассо? Отчего у той женщины седая прядь в волосах, а у этого малыша заплаканные глаза? Отчего?»
Еще через год она опять написала о том, что ей нужен добрый, умный, внимательный собеседник.
«Мне уже семнадцать лет… Я понимаю, если каждый ваш читатель будет требовать внимания, то у вас ни на что больше не останется времени. Я все понимаю и все-таки…
Сегодня расскажу вам о нашей семье. Моя мама — ленинградка, после блокады осталась одна, выросла в детском доме, училась в ремесленном училище, потом в техникуме, потом сама в ремесленном училище воспитывала ребят, потом кончила институт. Хорошая, добрая женщина, несколько уставшая, всегда верящая в добро, в людей и потому часто ошибающаяся. Мой отец — человек более трезвого ума. Когда за чрезмерное доверие к трудным подросткам ему „посоветовали“ уйти из училища, где он учил, воспитывал ребят вместе с мамой, он ушел и стал инженером. Теперь мирно делает работу, которую, по-моему, любит, играет с ребятами во дворе в футбол, много читает, много шутит и требует от нас с братом честности без малейших поблажек к себе, добросовестности в любом деле и некоторых успехов в учении.
Вот такая у нас семья. Нам с братом с ранних лет разрешалось свободно мыслить, критиковать поступки родителей, читать любую литературу, заниматься, чем мы хотим (математикой, физикой, боксом, баскетболом, судомоделированием, рисованием).
Первые книги были куплены родителями на их первую зарплату, библиотека наша росла вместе со мной. Всегда у нас были интересные книги, первый во дворе хула-хуп, бадминтон, интересные настольные игры. С трех лет нас водили в театр, цирк, зоопарк, в пять — прибавился исторический музей и кино, в семь — Третьяковка, в двенадцать — планетарий и все музеи Москвы. Родители любили нас и любили интересно жить…»
Это письмо она не закончила и не отправила — постеснялась, наверное, потому, что стала старше и ей стало труднее общаться с незнакомым человеком. Она передала это письмо мне, когда мы познакомились. А познакомились мы, когда ей было уже восемнадцать и она поступила в Московский педагогический институт — к моему удивлению, на физический факультет. По письмам мне казалось, что она увлекается исключительно литературой, искусством, философией и далека от точных наук. Но я ошибался — выяснилось, что она ставит точные науки на первое место в познании мира.
Мы беседуем с ней долго, откровенно, мне интересен этот человек, который несколько лет, с восьмого класса, писал мне и лишь сейчас решился познакомиться.
Когда она уходит, я записываю ее мысли о жизни. Я дам сейчас отрывки из этих торопливых — пока услышанное не ушло из памяти — записей.
Я сейчас переживаю страшный и трудный момент. Мне кажется, уходит что-то лучшее во мне… Я чувствую это по мелочам. Вот на вокзале вижу: стоит старая женщина с собакой, высоко подняла поводок, и в этой же руке зажат кошелек с деньгами. Деньги падают, падают, и она не замечает этого… А я иду мимо, в толпе, и лишь через несколько минут до моего сознания доходит то, что я увидела. Я бегом возвращаюсь, поднимаю упавшие деньги и думаю о том, что год, а тем более два года назад я бы наклонилась и подняла их моментально. Я не могла бы не отозваться мгновенно. Что-то уходит, уходит, а я не хочу, чтобы уходило…
Я с десяти лет билась на кулаках с мальчишками, которые обижали девочек. У нас класс был тяжелый, особенно мальчишки… Я и кулаками, и литературой стремилась их перевоспитать, но ничего у меня не вышло… Я ведь и в педагогический пошла назло им, назло: не удалось из вас вырастить настоящих людей, я из ваших детей выращу их! Я вернусь в мою школу и буду бороться до конца. И с учителями бывали конфликты, но, конечно, неглубокие. Учительницу раздражало, что я люблю Наташу Ростову за то, что она увлеклась домашней жизнью, пеленками и мужем. Наша учительница — ужасная максималистка, ей хочется, чтобы Наташа была на баррикадах или в Сибири, а мне очень нравится, как Толстой кончил роман. Я люблю, когда люди мирно счастливы…
С родителями нам повезло… Я вам об этом уже писала в том неотправленном письме. Года два назад мне и брату Саше показалось, что они начали остывать, что ли, что они не такие рвущиеся-мятущиеся, как раньше. И мы уже хотели дать им бой, но потом поняли, что они ничуть не остыли, только не обо всем нам рассказывают, охраняя наш покой. Но мы заставили их рассказывать обо всем. У нас в семье есть такой вечерний традиционный час, посвященный конфликтным ситуациям. Мы рассказываем родителям о конфликтных ситуациях в школе, а они — о конфликтных ситуациях у себя на работе, и Саша иногда дает отцу умные, дельные советы, как эти конфликтные ситуации разрешать. Ему сейчас шестнадцатый год, у него хорошая математическая голова. Хорошие, хорошие родители… Интеллигенты в первом поколении…
Меня избрали в комсомольское бюро факультета как раз тогда, когда в Румынии было большое несчастье — землетрясение. И вот я подала мысль: помочь отстроить школы. Я подсчитала, что если устроить несколько субботников, то можно собрать большие деньги, ведь каждому из нас ничего не стоит заработать в день три-четыре рубля, а в общей сумме это сотни и тысячи. Потом была мысль устроить в Лужниках конкурс детских рисунков на асфальте, чтобы в один из воскресных дней тысячи малышей явились с папами и мамами, им роздали разноцветные мелки и они рисовали. И вообще хочется, чтобы было как можно больше праздников, особенно для детей. Нам говорят: учитесь, не отвлекайтесь. А как интересно отвлекаться! Я в 1976 году под Ростовом одна восемь тонн помидоров собрала! И как я была счастлива, когда шла по Москве и видела — торгуют моими помидорами!
