Он увидел женщину около статуи Юпитера. Повернувшись спиной к Гаю, она пела и простирала руки к звезному небу. Рыжие волосы опускались до талии. Волосы Друзиллы! Венок из искусственных белых цветов украшал голову. Сквозь белую тунику, почти прозрачную, просвечивало обнажённое тело. На руках блестели изумрудные браслеты — любимый камень Друзиллы.
Хрипло вскрикнув, Калигула бросился к ней. Прижался к её спине, вдохнул запах распущенных волос, осыпал плечи судорожными поцелуями.
— Друзилла, любовь моя! — всхлипывая, повторял он.
И слишком поздно заметил, что женщина почти равна ему по росту и на голову выше настоящей Друзиллы. А крепкие мускулистые предплечья нельзя спутать с тонкими руками покойной сестры.
— Кто ты? — злобно выкрикнул он и резко обернул незнакомку к себе.
Женщина прервала пение и, улыбнувшись, обернулась к императору. Белила и румяна щедро покрывали лицо, делая её неузнаваемой. Пунцовая краска, умело наложенная, придавала сходство рту с капризно изогнутыми губами Друзиллы. Брови, густые и сросшиеся на переносице, отличались от тонких бровей любимой. Пышные рыжие кудри, взбитые надо лбом, прикрывали их.
Это была Друзилла. Но не настоящая, а её подобие. Актёры на подмостках изобразили бы Друзиллу такой, разыгрывая для публики сцены из её жизни.
Калигула резко дёрнул рыжие волосы. Они оказались накладными. Парик свалился с головы ненастоящей Друзиллы и остался в руке Гая. Он брезгливо скривился и забросил рыжий парик в темноту.
Наваждение рассеялось окончательно. Незнакомка, оставшись без парика, тряхнула собственными волосами — чёрными, коротко подстриженными и мелко вьющимися. Густые брови, чёрные глаза, мускулистые предплечья, высокий рост… Это была даже не женщина, а мужчина. Калигула не удивился открытию: на подмостках театра женские роли играют двадцатилетние мальчики, поющие нежным бархатным голосом и делающие жеманные телодвижения.
Желая проверить, Гай потянулся к высокой груди. Он не ошибся: грудь, как и волосы, оказалась накладной. Гай опустился ниже и пощупал между ног у странного создания.
— Ты — мужчина! — уже не сомневаясь, воскликнул он. — Как ты посмел обмануть меня?
— Не обмануть, а облегчить твоё страдание я хочу, великий цезарь! — проговорил актёр. — Позволь мне стать твоей Друзиллой. Я знаю каждый её жест. Я изучил её походку, тембр её голоса…
Актёр приподнял руками край туники и прошёлся по траве, умело подражая походке Друзиллы. Гай захотел собственноручно придушить его. Движения актёра до такой степени напоминали о Друзилле, что казались оскорблением святыни.
— Ты кто? — исподлобья оглядывая мерзавца, спросил император.
— Ты не признал меня, Гай Цезарь? — усмехнулся тот. — Я — Мнестер. Актёр, чью игру ты недавно похвалил.
Мнестер! Наконец Гай узнал его. Узнал бесстыжие красивые глаза, за которые грека-лицедея любят и женщины, и мужчины.
— За то, что ты сделал, тебя ждёт смерть, — пригрозил Гай.
Мнестер не испугался. Он томно прикрыл глаза и снова запел голосом Друзиллы.
Гай зажмурился, чтобы не видеть актёра, притворяющегося возлюбленной сестрой.
— Молчи! — крикнул он. — Не истязай меня!
Мнестер пел о Эвридике, за которой после её смерти Орфей спустился в ад. Пел о любви, которая побеждает смерть. Песня проникала в уши Калигулы против его воли, напоминая о Друзилле. Одиночество снова показалось ему невыносимо горьким.
Раскрашенное до безобразного сходства лицо актёра Гай не видел, зажмурившись. Голос, казалось ему, существовал сам по себе. Голос Друзиллы сводил Калигулу с ума!
— Пой, пой! — хрипло потребовал он, когда Мнестер сделал паузу.
Только что он готов был убить актёра, а теперь умолял: не останавливайся!
Мнестер послушался. Сохраняя прежнюю мелодию, он выводил нараспев:
— Коснись меня! Почувствуй нежность моей кожи! Закрой глаза и предайся любви. Впереди я мужчина, но сзади ничем не отличаюсь от женщины.
В другое время Калигула воспринял бы это, как оскорбление. Но не сейчас! Не сейчас, когда голос Друзиллы звенит в ночной прохладе, мягко мерцает луна и усыпляюще шумят верхушки кипарисов.
Мнестер отыскал парик и, встряхнув, натянул на голову. Повернувшись к Гаю спиной, обнажился. Прикрыл туникой срамное место, отличавшее его от Друзиллы и прочих женщин. И, призывно напевая непристойные предложения, побежал по саду.
На расстоянии узкоплечая фигура актёра походила на женскую. Накладные волосы дополняли сходство. Калигула, поддавшись порыву, бросился за Мнестером. Догнал его, повалил в траву. Худощавые ноги актёра на ощупь удивляли гладкостью и шелковистостью. Он выводил волосы притираниями и прижигал их горячей скорлупой ореха. Калигула ожесточённо ласкал Мнестера, целовал узкую спину и называл его Друзиллой.
— Продолжай петь, — в экстазе шептал он.
Утром Гай подарил Мнестеру пятьсот тысяч сестерциев. Перстень с большим изумрудом появился на правой руке актёра.
Он купил восемь рабов и обзавёлся роскошными носилками, о которых мечтал.
Бессонными ночами император часто призывал к себе Мнестера. Актёр обряжался в женскую тунику из прозрачного шелка, прятал лицо под маской с чертами лица Друзиллы и пел для Калигулы.
Гай целовал актёра, отдавался его неторопливым ласкам, разжигался похотью и думал о Друзилле.
LVI
Агриппина писала Луцию Кассию Лонгину.
«Юлия Агриппина приветствует Кассия.
Ты спрашиваешь о смерти Друзиллы? Никто не знает, отчего она скончалась. Гай Цезарь накануне похорон покинул Рим. Вернулся две недели спустя, грязный и заросший. С тех пор он зовёт именем Друзиллы всех женщин, которых целует: рабынь, гетер и новую подругу — Цезонию. Не только женщин: он зовёт Друзиллой луну и гистриона Мнестера, с которым часто делит ложе.
Иные говорят, что Гай сам убил её. Из ревности, застав с Марком Лепидом. Я думаю, что это ложь. Будь это правдой — Гай предпочёл бы убить Марка.
Неладное творится во дворце. Не знаю, что помутило рассудок брата: недавняя болезнь или смерть Друзиллы? Бывают ночи, когда Гай с мечом в руках гоняется за рабынями, обвиняя их в смерти Друзиллы. Я подпираю дверь тяжёлым сундуком, но даже так боюсь уснуть.
В Риме пахнет кровью. Тюрьмы опустели. Гай Цезарь велит бросать заключённых в пищу львам. Раньше такая участь предназначалась простолюдинам. Теперь голодным животным скармливают даже всадников.
Не возвращайся. Оставайся в Азии. Там спокойнее.
Будь здоров».
Кассий в далёком Эфесе читал письма Агриппины. Он постарел. В тёмных волосах появилась седина, уголки тонких губ болезненно ползли вниз.
После развода с Друзиллой Кассий не женился. Он перестал верить в женскую любовь. В каждой кокетливой матроне он выискивал постыдную тайну: одна бегает на тайные встречи с любовником, другая имеет раба для интимных нужд. Все женщины бесчестны и порочны, как Друзилла!
Редкие письма Агриппины были осколками прошлого, которое Кассий хотел забыть. Они резали душу и заставляли сердце истекать кровью. Но Кассий все равно ждал писем и с жадностью читал их.
Узнав о смерти Друзиллы, Кассий простил её. Презрение к бывшей жене постепенно исчезло и сменилось жалостью. Ненавидеть Калигулу он так и не перестал.
— Приветствую, Кассий, — в атриум наместника Азии вошёл посетитель.
Луций Кассий Лонгин отложил в сторону пергамент, исписанный мелкими буквами. Улыбнулся, стараясь укрыть тоску от постороннего глаза, и повернулся к гостю.
— И тебе привет, Валерий! — радушно отозвался он.
Мужчины обнялись, как старые друзья.
Валерию Азиатику было тридцать лет. Он принадлежал к богатейшей семье Эфеса. Любил греческие рукописи, породистых скакунов, цветущие деревья и жену. Отличался честолюбием. Эфес был слишком мал для него. Азиатик с упорством богатого провинциала рвался в Рим.
