На глаза телохранителям попался сенатор Аспренат — испуганный, дрожащий, с кровавыми пятнами на измятой тоге.

— Вот убийца! — крикнул, указывая на сенатора мечом, светловолосый германец Одоакр, взятый для охраны императора из селения, расположенного близ города Треверы.

Аспренат, забыв о гордости римлянина, повалился в ноги варвару.

— Я не виноват, — дрожащим голосом повторял он. — У меня даже нет оружия!

— Оружия нет, а кровь на тоге — есть! — ломанной латынью ответил Одоакр, уперев острие ножа в грудь сенатора.

Аспренат не успел ответить. Свистящий взмах меча — и его голова покатилась по земле. Кровь фламинго и впрямь оказалась для него дурным знамением.

Шум, крики и топот ног, раздающиеся за окном триклиния, потревожили Цезонию. Отставив на стол серебрянное блюдо с лакомствами, она недовольно велела рабыне, прислуживающей за столом:

— Посмотри, что случилось.

Рабыня-египтянка послушно приоткрыла оконную ставню и выглянула наружу.

— Ну что там? — раздражённо спросила Цезония.

Светло-коричневое лицо рабыни побледнело до цвета топлёного молока. Не произнеся ни слова, она повалилась на колени к ногам госпожи.

— Глупая! — выругала её Цезония и, ударив ногой египтянку в бок, поднялась с ложа.

Матрона выглянула в окно, намереваясь выяснить причину беспорядка и попросить Гая наказать виновных. И впрямь: кто смеет нарушать послеобеденный отдых супруги цезаря?

— Императора убили! — больно ударил её в уши пронзительный крик.

Цезония пошатнулась.

— Нет! Это не может быть правдой! — пролепетала она.

Она выбежала во внутренний двор. Солдаты в красных туниках беспорядочно сновали мимо неё, ругаясь и сквернословя. Цезония вглядывалась в их озабоченные лица, пытаясь понять, что произошло. Страшный крик больше не повторялся, но в ушах Цезонии он звучал до сих пор. Жалкая, потерянная, она прислонилась к одной из колонн, окружающих двор, и молилась богам, чтобы услышанное ею оказалось ошибкой. И тут Цезония увидела Гая.

Два германца несли его тело на тёмном шерстяном плаще. Цезония смотрела на знакомую до боли руку — худощавую, крепкую, поросшую рыжеватыми волосками. Эта рука, прежде обнимавшая её, теперь безжизненно свисала с самодельных носилок.

Дойдя до фонтана, германцы опустили на землю свою ношу и отступили на несколько шагов. Отчаянно вскрикнув, Цезония метнулась к Калигуле.

Его лицо застыло в гримасе горечи, удивления и боли. Зеленые глаза, не мигая, смотрели в небо. Полуденное солнце отражалось в остекленевших зрачках. Цезония, всхлипывая, провела дрожащей ладонью по щеке Гая и ощутила холод смерти.

— О Гай! — простонала она. — Почему ты не послушал меня? Почему не убил всех своих врагов?

Цезония гладила его окоченевшие руки, целовала губы, на которых выступила кровавая пена. Никогда прежде матрона не задумывалась: любит ли она Калигулу? Он был императором — самым могущественным и богатым человеком в Риме. Честолюбие и жадность толкнули Цезонию извести Друзиллу и занять её место. Лишь сейчас она поняла, как сильно привязалась к Гаю, как невыносима будет жизнь без него.

Рядом громко причитала рабыня. Матрона с ненавистью посмотрела на неё. Чужие рыдания раздражали Цезонию: никто не сможет оплакать Гая, как она.

— Принеси мою дочь! — велела Цезония египтянке. Каждое слово причиняло ей боль. Плача, она до крови искусала губы.

Полуторагодовалую девочку принесли к матери. Цезония обняла маленькую Друзиллу и прижала к себе. Вместе с дочерью она прилегла около Гая, положив растрёпанную голову на его окровавленную грудь.

Полчаса пролежала Цезония рядом с Калигулой посреди опустевшего двора. Солдаты, рабы и патриции в страхе разбежались. Несмышленная Друзилла играла, сидя рядом с матерью. Девочка опускала пальчик в кровь отца, растёкшуюся по земле, и рисовала закорючки. Взрослому такая забава показалась бы зловещей. Но ребёнок полутора лет ещё не понимает значения смерти.

Цезония очнулась, услышав мужские голоса. Около десяти преторианцев остановились в опустевшем дворе, глядя на неё и Гая. Женщина приподнялась и повернулась к ним. Узнала трибуна Кассия Херею и центуриона Юлия Лупа.

— Посмотрите, что сделали с императором, — жалобно простонала она, протягивая руки к солдатам. — Пролили его благородную кровь. Тело его бросили посреди грязного двора. Нету ни кедрового масла, ни нарда, ни кипариса, ни чёрных носилок — ничего, что закон повелевает оказывать мёртвому…

Преторианцы молча глядели на неё. Распустившиеся волосы Цезонии слиплись от крови и грязи. Узкое лицо покраснело от слез. Голос охрип и потускнел.

— Отыщите убийц, — умоляла она. — Я собственными руками вырву им сердце из груди!

Кассий Херея вздрогнул, услыхав это.

— Убей вдову Гая! — тихо велел он Юлию Лупу.

Молодой центурион прошептал в ответ:

— Я не могу убить женщину.

— Однажды ты сделал это по велению Гая, — рассердился Херея. — Сделай ещё раз ради нашей безопасности. Или хочешь, чтобы Цезония вырвала тебе сердце? Она может! Разве не знаешь? Цезония опоила императора зельем, вызвавшим безумие! Она толкала его на убийства невинных!

Луп неровными шагами двинулся к Цезонии. Не отводя глаз от тонкой женской шеи, на которой нервно билась голубая жилка, он вытащил из ножен короткий меч. Цезония поняла: напрасно она искала сострадания у преторианцев. Они убили Калигулу, и её ждёт та же участь.

— Я предупреждала Гая! — мучительно закусив губы, прошептала она.

Совет, данный ею утром, всплыл в памяти Цезонии: «Убей всех, чтобы не осталось никого, желающего отомстить!» Она вовремя замолчала: такое признание лишь ускорило бы её смерть. Цепляясь за отчаянную надежду выжить, Цезония пустилась на последнюю хитрость.

— Я всегда говорила Гаю: «Умерь жестокость! Правь империей мягко и справедливо!» — говорила она, просительно, убеждающе глядя на Лупа.

Центурион молча остановился рядом с женщиной, полулежащей на земле. Посмотрел на неё сверху вниз и занёс меч.

Цезония смирилась. Перестав умолять, он выпрямилась с былой гордостью. Стоя на коленях около тела Калигулы, она склонила голову и убрала с шеи спутанные волосы.

— Убей меня одним ударом, центурион! Я не хочу умирать мучительно, как Гай! — властным тоном велела Цезония, в последний раз проявив себя императрицей.

Юлий Луп, размахнувшись, нанёс удар. Зачарованным взглядом он следил, как голова Цезонии покатилась, разбрызгивая кровь. Точно так же катилась голова Марцеллы, убитой Лупом по приказу Гая Цезаря. Обезглавленное тело, в последний раз конвульсивно дёрнувшись, упало на труп императора.

Увидев, что случилось с матерью, громко заплакала маленькая Юлия Друзилла. Детский плач угнетающе подействовал на заговорщиков.

— Убей её! — крикнул Херея визгливо, как торговка, предлагающая на рынке зелень.

— Ребёнка?! — возмущённо спросил Луп. Тяжело дыша, центурион отирал лицо от крови Цезонии.

— Отродье Калигулы! — ответил Херея. — Чудовищное семя нужно истреблять прежде, чем оно вырастет!

Юлий Луп попятился, пряча меч за спину и качая головой.

— Гай Цезарь заслуживал смерти, но не дитя, которому ещё не исполнилось двух лет! — жалобно скривился он.

Херея потерял терпение:

— Мы не должны останавливаться на полпути! Нужно уничтожить всю семью императора! Нельзя оставлять в живых тех, кто позже захочет отомстить!

Он схватил плачущую девочку за ноги и с силой ударил её о стену. Пискнув в последний раз, маленькая Друзилла, любимица отца, замолчала. Херея проломил ей голову.

Застыв посреди двора, преторианцы тоскливо разглядывали три трупа — дело их рук. Солдаты молчали. Слова застревали в глотке и казались святотатством.

Со стороны амфитеатра, в котором публика все ещё ждала продолжения зрелищ, раздался вой.

— Должно быть, германцы затеяли резню! — вслух подумал Кассий Херея. — Идём в караульное помещение. Там решим, как поступать дальше.