Калигула задумался, почесав подбородок, поросший двухдневной рыжеватой щетиной.

— Я дам ему должность в далёкой провинции, — решил он. — Пусть убирается прочь из Рима. А ты поселишься во дворце.

— Так будет лучше всего, — облегчённо согласилась Друзилла.

В храме Юпитера установили позолоченную статую Гая Цезаря. Двадцать знатных всадников стали жрецами. Каждое утро они приносили на алтаре, посвящённом императору, особые жертвы: павлинов, фазанов и фламинго. Гай радовался: такие невероятные почести ему, который прежде был униженным запуганным подростком, зависящим от капризного настроения Тиберия!

Указ молодого императора достиг отдалённых провинций. Поспешно отливались статуи Калигулы. Кое-где отрезали головы древним статуям незначительных божеств и заменяли её соотвествующим изображением цезаря. Делалось это ради сбережения средств и времени. А Гай считал такую поспешность проявлением любви к себе.

Светало. Агриппине не спалось. Агенобарб стонал и вздрагивал во сне. Агриппина отодвинулась на край ложа, обхватив руками полнеющий живот. Как трудно носить ребёнка во чреве! Сначала — долгие, изнурительные недели тошноты; частые головокружения. Теперь постоянно побаливают соски. Потребность сходить по нужде возникает каждые два часа. И до смерти раздражают неприятные запахи.

Агриппина брезгливо принюхалась: от мужа снова воняло вином и дешёвыми гетерами. «Доношу ребёнка и попрошу о разводе», — тупо рассматривая противоположную стену, думала она. Агенобарб растолстел ещё сильнее. Крепкое прежде тело стало рыхлым, пористым. Он лежал рядом с хрупкой женой, словно гниющая, бесформенная кабанья туша.

Дождавшись рассвета, Агриппина завернулась в тёплую шерстяную столу и вышла из опочивальни. Присела на скамье в атриуме и протянула ладони к пылающему очагу. Со стороны портика донёсся шум. Кто-то при помощи рабов неуклюже выбирался из носилок.

— Кого это принесло в такую рань? — раздражённо поморщилась Агриппина.

Зацепившись краем столы за дверной косяк, в атриум вступила Домиция, сестра Агенобарба. Агриппина кисло улыбнулась свояченице.

— Ты пожаловала к нам в гости с рассветом! За что такая честь? — с лёгкой ехидностью спросила она.

— Мой Пассиен отправился в Сенатскую курию, — добродушно объяснила Домиция, не замечая скрытого презрения Агриппины. — Чтобы не скучать в одиночестве, я решила посетить тебя и брата.

— Спит твой брат, — скривилась хозяйка.

— Бедненький! — всплеснула руками гостья. — Он так устаёт!..

— С чего бы ему уставать?! — возмутилась Агриппина. — Ничего не делает! Только тратит состояние, которое предки копили веками!

Домиция промолчала, прикусив губу, и неприязненно взглянула на собеседницу: «Ей какое дело? Состояние ведь наше, а не её!»

— Как тебе живётся замужем? — равнодушно полюбопытствовала Агриппина. Каких невероятных усилий ей стоило это равнодушие!

Свояченица улыбнулась, краснея:

— Я счастлива. Пассиен такой милый…

Агриппина устало прикрыла веками дымчато-зеленые глаза. Исцарапать бы рожу этой противной Домиции!

Неожиданно она изумилась: как похорошела свояченица за истёкшие месяцы! Второе супружество пошло ей впрок. Исчезли прыщи, уродовавшие лицо молодой женщины. Тощие бедра красиво округлились. Темно-каштановые волосы причёсаны по-новому: тонкая золотая диадема приподнимает их на висках. Незначительное бесцветное лицо удачно накрашено.

— Крисп приставил к тебе умелых рабынь! — заметила Агриппина.

— Да! — влюблённо вздохнула Домиция. — Пассиен сам одевается со вкусом и меня научил.

— Наверное, чтобы ты не позорила его своим уродством! — обозлённая Агриппина перестала сдерживать бешенство.

Домиция обиженно вскочила со скамьи.

— Даже беременность не исправила тебя! — возмущённо заявила она. — Вот я пожалуюсь брату! Пусть тебя проучит!

— Смотри, как бы твой собственный муж не проучил тебя! — запальчиво отозвалась Агриппина.

— Как же! Пассиен тебя послушается!

— Может, и послушается! — Агриппина улыбнулась с лукавым прищуром.

Злорадно посмеиваясь, она покинула атриум. Домиция осталась на мраморной скамье. Она преувеличенно оскорблённо отвернулась и тайком вытерла слезу краем столы. «Пусть смоет всю свою красоту — не настоящую, а наносную!» — думала Агриппина.

Она вернулась в опочивальню и с презрением взглянула на храпящего Агенобарба. Схватила с прикроватного столика кувшин, в который рабыни наливали воду для утреннего омовения.

— Просыпайся! — крикнула она, плеснув воду в ненавистное, сонное, измятое лицо.

Агенобарб испуганно дёрнулся и открыл заплывшие мутные глаза. «Неужели этот взгляд когда-то казался мне прекрасным?!» — неслышно простонала Агриппина. Прозрачные струйки стекали по рыжевато-тёмной спутанной шевелюре мужа, по красному оплывшему лицу.

— Ты с ума сошла? — откашлявшись, заревел он.

Агриппина отшвырнула в сторону пустой кувшин.

— Явилась Домиция! — вызывающе заявила она мужу. — Иди в атриум и развлекай её беседой!

— А ты не можешь? — язвительно спросил Агенобарб.

— Не желаю! — получил он откровенный ответ.

Выругавшись, Агенобарб поднялся с ложа. Нащупал ступнями затерявшиеся сандалии. Отрешённо глядя в потолок, почесал жирную волосатую грудь. Агриппина наблюдала за ним, презрительно оттопырив нижнюю губу.

— Вижу, тебе уже пора носить нагрудную повязку, — сухо засмеялась она. — Грудь, как у кормилицы.

Агенобарб хмуро посмотрел на жену. Избить бы её, чтобы заткнулась! Но так лень бегать за ней, напрягать кулаки… Тело вдруг отяжелело, словно налилось свинцом. Задыхаясь, Гней Домиций повалился на кровать. Судорожно схватился за ворот нижней туники и открыл рот, как рыба, выдернутая из воды.

— Помоги мне… — слабо прошептал он.

Агриппина налила в чашу воду, слегка разбавленную вином, и грубо сунула под нос Агенобарбу.

— Пей! Тебе стало плохо, потому что много пьянствуешь и объедаешься сверх меры!

Агенобарб промолчал, жадно припав к питью.

За время своего правления император Октавиан Август давал гладиаторские игры двадцать три раза. Скупой Тиберий — всего лишь дважды. Покойник и другим не позволял устраивать бои в Риме. Любители кровавых зрелищ были вынуждены пешком ходить в Фидены — городок в двадцати стадиях от вечного города. Однажды расшатанные деревянные скамьи подломились, не выдержав веса беснующихся зрителей. Тысячи людей погибли в давке. А полгода спустя римляне снова толпились в Фиденах, предвкушая занятное побоище.

Гай Цезарь повелел объявить об устройстве гладиаторских боев.

— Спешите смотреть! — торжественно объявляли на римских улицах. — В первый день до сентябрьских календ император Гай даёт игры! Будет звериная охота, а затем — гладиаторы из Большой школы!

В первый день до сентябрьских календ Калигуле исполнялось двадцать пять лет.

С вечера предыдущего дня плебеи заполнили амфитеатр, расположенный на юге Марсова Поля. Бедняки зараннее занимали нижние скамьи, для того чтобы поутру продать места богатым всадникам. Сенаторы обыкновенно сидели на подиуме, где для них были установлены гранитные кресла. А напротив входа на арену возвышалась отделанная мрамором ложа. Оттуда будет смотреть на гладиаторов император.

Калигула вступил в амфитеатр в сопровождении трех сестёр.

— Слава Гаю Цезарю! — восторженно взвыла толпа, протягивая руки к высокой худощавой фигуре в лиловом плаще.

Гай с улыбкой поднял правую ладонь. Показавшись народу, он уселся в мраморное кресло с высокой спинкой и положил руки на подлокотники, украшенные львиными мордами. Темно-красная подушка лежала на мраморном сидении, для удобства императора. Калигула жестом поманил распорядителя игр.