– Как шкодить, – ворчливо упрекнул он, – так все, понимаешь, горазды, а как отвечать, так, понимаешь… Что скажешь, Олег Аскольдыч?

И посмотрел на садиста и маньяка. Оборышев вздрогнул и тоже уставился. Олег Аскольдович? Ни-че-го себе! Вот это его перековеркало…

– Я связался с нашей епархией, – сухо доложил тот. – Владыка тоже склоняется к мысли, что нас постигла Божья кара…

– Кого? Меня? – взревели за столом. – Ты за базаром-то – следи! Знаешь, сколько я на храм пожертвовал?

Взревевшего одернули.

– У меня создалось впечатление, – как ни в чем не бывало продолжал Олег Аскольдыч, – что владыка совершенно спокоен…

– Да я думаю! – фыркнули за столом. – Им-то чего беспокоиться? У них вон бороды от самых глаз – поди различи, что у них там под бородами!

Одернули и этого.

– Что касается ученой братии, тут полный разброд во мнениях. Психотропное оружие, гипнотическое внушение, кодовые слова… Ну и так далее.

– Погоди, Олег Аскольдыч, погоди! А этот… Вожделея! Он-то сам что говорит?

– Ничего. В данный момент Егор Трофимович Вожделея находится в отделении реанимации. Больничный комплекс, травматология.

«Стало быть, все-таки нарвался… – просквозила скорбная мысль. – А ведь предупреждал я его… Господи, лишь бы Светка убереглась!»

– Выживет?

– Врачи говорят, да. Состояние стабильно среднетяжелое.

Квазимодо издал приглушенный досадливый рык.

– А сам что думаешь?

– Думаю, независимо от того, что с нами случилось, ситуация необратима.

– То есть?

– То есть, хотим мы того, не хотим, а придется приспосабливаться к новым условиям.

Последовал новый взрыв возмущения – и глава областной администрации был вынужден повторно треснуть ладонью по столу.

– Ты это… понимаешь тут… Как тут приспособишься?

Прежде чем ответить, Олег Аскольдович впервые помедлил, должно быть, подбирая слова.

– Ситуация, по-видимому, необратима, – с невозмутимостью, за которой мерещилось извращенное удовольствие, повторил он. – Но не смертельна. Кстати, в прямом смысле. Пока у нас по области, слава богу, ни одного трупа. Для сравнения: в Москве их час назад было уже три.

– Да что вы нам тут про трупы?.. – вскипел очередной потерпевший. – Вот с этим что делать? С этим вот! – И он ткнул себя скрюченными пальцами в совершенно инфернальное мурло.

– Боюсь, тут уже ничего не поделаешь, – с сочувствием отвечал Олег Аскольдыч. – Независимо от рода деятельности грешить все равно приходится, причем грешить профессионально. Не будешь грешить – прогоришь. То есть каждый из нас сейчас перед выбором: либо стать красавцем, но без штанов, либо в штанах, но…

Договорить не дали – и последовало третье по счету тресновение державной ладонью по столу.

– Предлагаю больше не упоминать о том, чего мы не в силах изменить, – выждав, сколько следует, вновь заговорил ужасный Олег Аскольдыч. – В конце концов, внешность – личное дело каждого. Главное сейчас – стабилизировать обстановку в городе. В частности, остановить самосуды. Силы полиции приведены в повышенную готовность, им даны соответствующие указания, думаю, порядок скоро будет восстановлен. Потенциальные жертвы берутся на учет, их, кстати, не так и много…

– Да что она сейчас сможет, полиция? – усомнился некто особо монструозный. – Даже и фоторобота не составишь! А уж словесные портреты…

– Словесные портреты – прежние.

– Да ладно, бросьте…

– Прежние, прежние. Такие критерии, как красота и безобразие, в словесных портретах не учитываются… – Олег Аскольдыч приостановился, окинул взглядом собравшихся. – А теперь я прошу внимания. – В голосе его зазвучали властные нотки, и чудовища, порожденные сном разума, невольно притихли. – Я разделяю ваши чувства, но поймите наконец: то же самое происходит сейчас по всей стране. Не исключено, что и во всем мире – еще не уточнял. Конечно, можно найти крайних… – Он бросил взгляд на Мстишу. – Найти, публично высечь, но симпатичнее от этого никто из нас не станет. Я советую отнестись к случившемуся, как к кризису, тем более что это и есть кризис… Собственно говоря, что произошло? Сменились критерии. Всего-навсего. Постарайтесь это понять, – мягко, как малым детям, втолковывал Олег Аскольдыч. – Возьмите любую из нынешних фотомоделей. В позапрошлом веке (да и в прошлом!) она показалась бы нам уродиной: костлявая, длинная, жердь жердью… Или, скажем, загар. Когда-то белизна кожи считалась первым признаком аристократизма. Теперь наоборот. Раз загорелый, значит, отдыхал где-нибудь на Гавайях…

Чудовища ужасного вида, напряженно слушавшие оратора, ожили, переглянулись. И то ли движение это вышло у них как-то совсем по-человечески, то ли испуг прошел, но не такими уж и звероподобными показались Оборышеву они на сей раз. Секрет, должно быть, заключался в том, что не с кем их было сравнивать. А может, просто успел привыкнуть.

– Я полагаю, – закруглил неторопливую речь Олег Аскольдыч (он тоже не то чтобы похорошел, но хотя бы стал узнаваем), – все рано или поздно утрясется само собой. Но, поверьте, в наших интересах, чтобы утряслось как можно скорее. Стало быть, что? Стало быть, задействовать средства массовой информации: газеты, рекламу, телевидение – и помаленьку-полегоньку ориентировать население на то, какая именно внешность в данный момент соответствует…

– Мы ж тут все разные… – осмелился возразить кто-то.

– Несущественно, – заверил Олег Аскольдыч. – Важно дать понять, что сейчас НЕ является нормой. Все остальное – приветствуется…

Главный Квазимодо издал трубный носовой звук (присутствующие замерли) и страшно воззрился на Мстишу.

– Все понял? – рявкнул он. – Иди работай. Приучай народ к своему рылу…

Когда отпущенный с миром Оборышев вернулся домой, давно стемнело. Света навстречу не вышла. Она сидела в кухне, уронив руки на скатерть, лицо – на руки. Заплаканный ангел.

– Ланочка… – Мстиша кинулся к жене, оторвал от стола, осмотрел лоб, скулы. Слава богу, ни синяка нигде, ни ссадины. – Ну что ты, родная, что ты?

Всхлипнула, утерла слезы.

– Мстиша… – покаянно призналась она. – Меня уволили…

Выдохнул с облегчением.

– Всего-то? Ну и черт с ними! Другую работу найдешь…

– Не найду, – со страхом сказала Светлана, и ангельские глаза ее вновь наполнились слезами. – В том-то и дело, что не найду… Знаешь, за что меня?

– За что?

– За это! – И она, застонав, двинула себя кулачком в лицо, чудом не разбив свой очаровательно вздернутый носик. – Как увидели, как вскинулись… Директрису позвали! Нам, говорят, амбициозные нужны, деловые… А не лохушки всякие…

– Кто?

– Лохи! Женского рода… Пошла к хирургу – там очередь…

– К какому хирургу?

– К пластическому…

– Ты что, дефективная?! – заорал Мстиша. Светлана вздрогнула. Спохватился, заворковал, оглаживая с нежностью ангельское личико: – Не вздумай… Даже не вздумай, Светка… Ты мне такая нужна, именно такая…

– Безработная? – с горечью спросила она.

– Да черт с ней, с работой! Выживем, Свет! Уж меня-то с моим рылом теперь точняк не уволят… Сам губернатор сказал! – Запнулся, застигнутый внезапной мыслью. – А что за очередь у хирурга? Неужели…

– Да нет. Одни дуры богатые. Все в истерике. Чуть не побили…

– А что хирург? В смысле – ты его спрашивала?

– Говорит, бесполезно. Говорит, это как с отпечатками пальцев: сколько кожу с подушечек ни срезай, все равно потом то же самое нарастет…

– Почему он так уверен? У них же в практике подобных случаев не было!

Ангелочек шмыгнул носом, судорожно вздохнул.

– Не знаю… Может, просто отделаться хотел побыстрее…

Умолкла, поникла, должно быть, переживая заново сегодняшний день.

– Ну почему? – с болью произнесла она. – В чем я виновата?

– В том-то и дело, что ни в чем, – угрюмо ответил муж.

– Господи, – растроганно сказала Света. – Какой ты у меня добрый… – Отстранилась, расширила глаза. – Слушай! А ты, по-моему, похорошел…