– Слушаюсь, мой господин, – прошептал маг. Лицо его посерело. Он протянул руку к окровавленному трупу Гильнара… рука задрожала, будто пытаясь повернуться к королю, но маг не был властен над собой.

– Да, еще всех этих девок! – добавил король. – Мне плевать, что они видели и поняли, но мне неприятно видеть их в постелях друг друга. И не испорти мебель!

Вспыхнуло тело итаманца. Потом – девять факелов полыхнуло в кроватях.

И потом, с секундной заминкой, обратился в пепел Эглис.

– Мне кажется, или он сделал это нарочно? – задумчиво спросил король. Все кровати превратились в пепел вместе с лежащими на них девушками. – Но заклятие не давало ему свободы воли…

– Нет, мой господин, – сказал слепой мальчик. – Он был силен, но не всесилен. Он просто спешил выполнить все твои приказы сразу.

Стражники вокруг опустили свое оружие. Маги погасили огни заклинаний, расцветающие в руках.

– Наверное, ты прав, – сказал король задумчиво. – Заклятие жизни и смерти нерушимо. Но варвар был силен… наверное, зуб тролля и впрямь дает защиту от магии. В какой-то миг мне стало страшно.

– Я был начеку, король, – сказал слепой мальчик.

Король грустно посмотрел на него.

– Ты прав, мой маленький друг. Я много раз убеждался, что не зря нарушил волю отца и помог тебе выбраться из темницы. Ты лучший шпион королевства. Ты спасал меня много раз.

– Я устал, – негромко сказал мальчик. – Король… отпусти меня. Я слышу голоса отца и матери, зовущих меня с той стороны жизни. Я устал предавать и устал убивать предателей. Пусть это будет моей последней службой моему спасителю.

Король молчал.

– Никто не знает, как отвратительно прожить целую жизнь в детском теле, – сказал слепой мальчик. – Никто не знает, как видят мир мои незрячие глаза… человек поседел бы от ужаса, но я не человек. Я ублюдок, порожденный человеком и демоницей. Отпусти меня, король. Дай покой и мне, как дал его своей матери.

– Не могу, Атард, – почти ласково сказал король. – Ты слишком ценен для меня.

Лицо мальчика исказила злая гримаса.

– Так или иначе, но я обрету свободу, король. Мой долг уплачен, и я свободен! Я ходил в храм Бхеда и молил его о помощи… и Бхеда указал мне путь!

– Не глупи, Атард! – король повысил голос. – Я предал мать и отца, братьев и сестер, друзей и любимых. Я приносил жертвы Бхеда золотом и кровью. Бхеда – мой бог, и все предатели мира не способны причинить мне зла!

– Бхеда обещал, – упрямо повторил мальчик.

Он исчез и возник за спиной короля. Собака-поводырь завыла.

Король обернулся первым, опередив даже тренированную стражу. И кинжал, скрытый в рукаве короля, ударил слепого мальчика в сердце.

Мальчик стоял, пошатываясь.

– Ты мог успеть, – сказал король.

– Я не хочу… убивать… я хочу умереть… – мальчик улыбнулся странной улыбкой, и на его губах запузырилась кровь.

– Она красная! – воскликнул король с внезапным ожесточением. – Ты врал мне всю жизнь, маленький паршивец!

Он оттолкнул мальчика и ударил его по лицу.

Атард рухнул.

А в следующий миг собака-поводырь, одним прыжком преодолевшая расстояние до короля, взвилась в воздух – и ее челюсти перекусили королю хребет.

Ударили разряды магии. Взвились в воздух мечи, вонзились в тело собаки арбалетные стрелы. Собака умерла, в последней судороге разжав челюсти.

Но верховный король, упавший рядом со своим лучшим шпионом, был уже мертв.

Слепые глаза мальчика нашли лицо короля, и он прошептал так тихо, что его услышал только мертвый:

– Бхеда плакал…

Бог предательства Бхеда не плачет о предателях, он сам предатель.

Бог предательства Бхеда не плачет о преданных, он сам предан.

Но иногда из закрытых глаз Бхеда стекают злые и едкие слезы – это слезы зависти. Потому что даже в мире, где он властвует безраздельно, для настоящего предательства нужен кто-то, ему неподвластный. Кто-то, кто не предаст. Слезы текут по его лицу, прожигая кожу, и на лице выступает алая морось – потому что кровь красна даже у демонов и богов.

И тогда огромный пес, лежащий у ног Бхеда, встает на задние лапы и шершавым языком слизывает ядовитые слезы с лица бога.

Поздним апрельским вечером 192.. года у пустыря на окраине Москвы, где расположились цыгане, остановился мотоцикл. Приехавший на нем молодой человек снял защитные очки, вынул из коляски туго набитый портфель и двинулся через лабиринт палаток и крытых телег. Табор уже спал; запахи просыпающейся земли мешались с дымом. В темноте тускло светились угли остывающих костров – будто багровые зрачки многоглазого чудовища. Молодой человек шел туда, где метался, освещая сгорбленную тень, единственный лепесток еще не погасшего пламени.

Древний, как египетская гробница, цыган повернулся на его шаги, широко распахнул слепые глаза, белесые, будто подернутые пылью. На его лице виднелись следы машинного масла.

– Добрая ночь, барон, – тихо сказал молодой человек.

– Ночь добра к знающим, – прошелестел цыган. – Тебя ждут. Проходи.

Механический вой, полный бессмысленной тоски, пронесся над пустырем, вспышка мертвого синего пламени озарила табор и тут же погасла; запахло озоном. Молодой человек чуть вздрогнул и зашагал к жестяному ангару на краю поля. Стены ангара изнутри были обшиты толстыми досками, однако они не могли заглушить утробный металлический шум, – будто ворочалось внутри какое-то огромное металлическое животное.

Молодой человек на секунду заглянул внутрь. Там в темноте что-то чавкало, булькало и стонало, там скрежетал металл и неестественно свежий, как после бурной грозы, воздух пах мазутом. Человек покачал головой и двинулся дальше, к времянке, на которой красовалась табличка: «Добровольное общество содействия науке и технике». За спиной снова ударил электрический разряд; человек нахмурился и толкнул дверь.

Единственная комната была освещена лишь несколькими свечами, расставленными на круглом столе. Здесь было холодно, намного холоднее, чем на улице, так что изо рта молодого человека вырвалось облачко пара. Вокруг стола на ящиках сидели, кутаясь в пальто, несколько темных фигур.

– Где вы пропадаете, Ларин? – сердито спросил из полутьмы низкий женский голос.

– Мадам. Господа, – он кивнул, и светлые волосы легко рассыпались по лбу. – Прошу меня извинить. Я еще раз проверил расчеты – они совершенно верны.

– Вальпургиева ночь, – скрипуче хихикнул кто-то. – Какое совпадение!

– Никаких совпадений, – возразил ему шаляпинский бас. – Древние знания…

– Бросьте болтать чепуху, господа, – лениво проговорила женщина. – Все ли готово?

– Да, – кивнул молодой человек. – Но, господа…

– Перестаньте трусить, Ларин, – оборвала его женщина. – Все будет хорошо.

Она коротко хохотнула – зло и холодно; и будто в ответ, из ангара снова донесся пронзительно-отчаянный вой.

Липы на бульваре уже подернулись легкой зеленой дымкой; солнце ласково скользило по крышам трамваев и лакированным бокам автомобилей, каталось желтым шариком на боку бочки с квасом, согревало землю. Тарасов присел на свободную скамью, вытащил из кармана французскую булку и запечатанный стаканчик варенца. Жизнь была хороша. Над бульваром висел сизый дым выхлопов, оглушительно вопили воробьи, и даже чумазые физиономии двух беспризорников, валяющихся на газоне, были мирными и благостными.

Тарасов скормил остатки булки голубям и раскрыл газету. Он успел прочесть передовицу, когда на серую бумагу упала тень, и скамья чуть скрипнула под тяжестью присевшего на нее человека. Слегка пахнуло камфарой; покосившись, Тарасов заметил потертое, но чистое черное пальто, грузные колени, обтянутые серыми брюками, и вновь погрузился в газету.

Однако долго читать ему не пришлось. Почувствовав пристальный взгляд, Тарасов опустил газету и внимательно взглянул на соседа. Это был пожилой мужчина с аккуратной бородкой и интеллигентным лицом, на котором читалось плохо скрытое волнение. Старика явно терзали какие-то сомнения. Он то и дело вздыхал; бледные пальцы в веснушках нервно крутили трость. Встретив выжидательный взгляд, старик слегка повел плечами, будто решаясь на что-то.