Нежно и осторожно Тадам взял ее сзади, держась за ветви рогов и подстраивая свои движения под первобытную дикость ритма кормления. Рыча и оставляя в страсти следы когтей на изогнувшейся в экстазе спине жены и ее покатых боках, он чувствовал себя неизмеримо более животным, чем когда-либо ранее за всю свою жизнь, и знал наверняка, что его любимая чувствует то же, что и он сам. Наконец их вздохи, стоны и возгласы слились в единую мелодию, подчиненную тактам удовольствия сосущего груди малыша, и они насытились друг другом одновременно – все трое.
Потом они долго лежали, обнимая друг друга, и каждый из них согревал теплом своего тела сонно урчащий плод их взаимной любви.
Начиналась новая жизнь.
В суете первых месяцев отцовства Тадам едва не пропустил день, когда треснула разбитая ударом изнутри скорлупа.
Неделя за неделей пролетали так быстро, что он не успевал замечать течение мимолетных дней. Работы прибавилось – хотя состав семьи увеличился формально лишь на треть, ее потребности возросли вдвое. Лис была всецело поглощена ребенком. Она не оставляла его одного ни на минуту и не сводила глаз с прочной оболочки яйца, словно силясь рассмотреть за ее матовой поверхностью родные черты.
– Как ты думаешь, любимый. На кого из нас он будет похож больше? – спрашивала она мужа по десятку раз за день.
– На тебя, – отвечал Тадам, видя, как лицо жены освещается счастьем после каждого такого ответа. Он знал, что это не может быть правдой, но любил делать свою женщину счастливее. Иногда для этого было достаточно совсем немногого – как и на этот раз.
Они нечасто появлялись теперь вместе на людях – гораздо реже, чем обычно, и даже реже, чем в период беременности Лис, которая ужасно стеснялась своей погрузневшей фигуры и практически перестала покидать дом до того момента, когда пришел наконец ее срок. Лис боялась простудить малыша, и все попытки объяснить ей, что внутри сверхпрочной оболочки их дитя находится в совершеннейшей безопасности до той самой поры, пока не окрепнет достаточно для того, чтобы от нее освободиться, натыкались на категорическое «нет» с ее стороны.
– Всему свое время, – строго говорила она, и взгляд ее оленьих глаз был полон укора. В конце концов Тадам смирился. Однако ему постоянно приходилось пресекать попытки жены сломя голову – сейчас же, немедленно! – в лучших традициях чисто женской логики кинуться за одеждами для их чада в ближайший магазин товаров для новорожденных. Доходило до ссор, основным – и единственным работающим наверняка – аргументом со стороны Тадама было то, что не стоит приобретать одежду для малыша хотя бы до той поры, пока его пол не будет точно определен.
А какой может быть пол у биокерамического яйца, скорлупа которого прочнее камня?
Супруге же, поглощенной заботой об их совместном ребенке, совершенно ни к чему знать правду об их действительном финансовом положении.
Тадам считал себя хорошим мужем, свято оберегающим свою женщину от всех опасностей жизни – включая опасность разочарования в нем самом.
Он надеялся также, что станет не менее образцовым отцом, – ведь беречь покой ребенка должно оказаться гораздо более простым делом, чем утаивать часть правды от его матери. Не так ли?
А что может быть проще, чем обмануть ребенка, если уж научился обманывать его мать?
Все эти перспективы казались сейчас весьма отдаленными, и Тадам постепенно втянулся в ритм новой жизни, зарабатывая свои невеликие деньги, целуя жену по возвращении домой и выслушивая от нее очередное предположение относительно пола их драгоценного отпрыска.
Жизнь шла своим чередом, не оставляя времени на созерцание ее стремительного течения.
Однако сегодня все изменилось – вновь.
– Милый, милый! – встретил его на пороге задыхающийся крик жены. Ворвавшись в детскую комнату – с обоями в паровозиках, плюшевых медведях и мультипликационных мышатах, а как иначе? – Тадам понял, что она плачет от счастья.
Лис в последнее время часто плакала, по причине и без, и по тональности и громкости ее рыданий Тадам давно научился различать уровни депрессии, в которую она погружалась под гнетом забот.
Она протянула ему навстречу сложенные лодочкой ладони, в которых покоилось яйцо.
– Видишь? Ты видишь?..
По гладкому боку яйца змеилась трещина. В следующий миг новый удар изнутри сделал ее шире.
Потом следовали еще удары. Один за одним.
– Что ты видишь, любовь моя? – спросила его шепотом Лис.
– Я думаю, то же, что и ты, ангел мой, – шепотом ответил Тадам.
– По-моему, это ухо, – сказала Лис после минуты, потраченной на тщательное разглядывание того, что лежало сейчас в половинке расколотой сферы, которую она держала в руках.
– Определенно ухо, – согласился с ней муж.
– Как ты думаешь, оно нас слышит? – спросила Лис, разглядывая содержимое яйца со всех сторон.
– Надеюсь, что да, – ответил Тадам. – Если ты – только ухо, то со стороны судьбы крайне цинично лишить тебя еще и слуха.
– Э-эй! – Лис помахала уху, а потом рассмеялась и расплакалась одновременно. – Мы любим тебя, малыш!
Глядя на нее, Тадам тоже помахал уху рукой.
– Кстати, козелок у него точно твой! – сказал он жене и улыбнулся в ответ вспыхнувшему в ее глазах счастью.
Тут ухо заплакало, и его пришлось кормить грудью, чтобы оно успокоилось.
– И ничего страшного в этом нет, – говорила ему Лис месяц спустя. – Нет причин впадать в панику и поддаваться тоске. У Салкиных, которые живут ниже по улице, малыш в первый год больше всего был похож на шмеля, весь такой толстый, мохнатый и в черно-желтую полоску. А Герепановы из дома напротив так и вовсе родили ногу… правую, если мне память не изменяет. И ничего ведь, вышли из положения! Пусть не сразу, пусть постепенно – но они ведь купили все, чего недоставало при рождении, и скорректировали облик детишек. На то Центры и нужны. Иначе выходило бы, что взносы мы им платим совершенно впустую!
Тадам угрюмо кивал, проклиная про себя тот день, когда легкомысленно отказался учиться на эмбриомеханика, избрав для себя более перспективную, как казалось в юности, стезю мультифунк-ционалиста-универсала… что на деле оказалось лишь более куртуазным наименованием простого разнорабочего.
Эх! Вернуться бы на пару десятков лет назад… И доход был бы иным, и собственное умение должным образом программировать модификации развивающегося организма сейчас бы очень пригодилось. На одних только взносах бы экономили круглую сумму. Это ж не тот случай, когда сапожник без сапог… Это ведь – эмбриомеханик!
Самая ценная и востребованная специальность в эпоху торжества генной инженерии, эмбриотехники и трансплантологии…
Кто ж знал-то еще пару десятилетий назад, что все так обернется?
Победа над зловещим призраком реакции отторжения пересаженных органов и тканей организмом-реципиентом привела к бурному всплеску интереса к изменению человеческого тела. Движение модификаторов захватило весь мир, не оставив равнодушным никого.
Человечество менялось и видоизменялось, используя для большей приспособленности к условиям жизни, среды обитания и профессиональной деятельности весь необъятный арсенал биосферы Земли, накопленный за миллионы лет эволюции. Пересаживалось все, всем и ото всех – для достижения большей функциональности индивидуумов и просто для красоты.
Вскоре неизмененные человеческие тела стали редким явлением среди полчищ модификантов. Женщины-кошки, люди-пауки, кентавры и минотавры, русалки, грифоны и горгульи… Шагнув из глубин безудержной человеческой фантазии в реальный мир, совсем скоро они заполонили его, перестав удивлять друг друга и удивляться чему-либо вообще. Приспосабливаясь к любому местообитанию, любой деятельности и любым нормам общественной морали простой заменой органов, частей тел и изменением внешнего вида, человечество быстро заняло все возможные экологические ниши, вытеснив из них большую часть их естественных обитателей.