Когда-то по молодости лет я упорно пытался начать новую жизнь с понедельника. До обеда меня хватало, а дальше все шло как раньше. Однажды осенило: а что, если начинать новую жизнь с утра? Ежедневно! И знаете, почти получилось: в течение месяца я жил до обеда по-новому, а после обеда по-старому. Потом надоело – махнул рукой и больше не рыпался.

А теперь вот появились «клопики».

Так что есть и от них какая-никакая, а польза. Не подглядывай они за мной, вряд ли бы я столь вызывающе вел здоровый образ жизни, всем назло корячась по утрам на перекладине турника. Наконец-то в долгом списке моих привычек завелась хотя бы одна хорошая. Курить бы еще бросить…

Раздается звонок в дверь. Накидываю халат, иду открывать. Соседка по этажу. Не та пенсионерка справа, что беспокоилась насчет исчезновения пауков, – другая, бальзаковского возраста. Постбальзаковского. Та, что слева. Утренний марафет наведен, звездчатые глазенки гневно растопырены.

– Вы что себе позволяете!

– А что я себе позволяю?

– Нет, но как вам это нравится! – возмущенно взывает она к потолку прихожей, где, слившись с побелкой, наверняка притаились все те же ползучие объективчики. – Расхаживает средь бела дня нагишом – и спрашивает!

– Вообще-то на мне халат.

– Сейчас – да!

– И это моя квартира. В чем хочу, в том расхаживаю.

– Ой… – презрительно кривится соседка. – Вот только не надо мне ля-ля… Зря стараетесь! Вы вообще не в моем вкусе. «Ничо смотрюсь?» – с ядовитым присвистом передразнивает она меня.

– Идите к черту, девушка, – миролюбиво предлагаю я. – И «клопиков» своих, если можно, прихватите…

– Моих?!

– Ну не моих же…

– Именно что ваших! – взрывается она. – Вы – эксгибиционист! Вы их сами по стенам рассаживаете!

Моргаю, шалею, потом начинаю хихикать самым неприличным образом – и никак не могу остановиться.

– На порносайт выложу… – злобно шипит соседка. Отступает на шаг и хлопает моей дверью, словно своею собственной. От сотрясения на голову мне с потолка падает «клопик»-переросток. Со стуком рикошетирует на пол, белый, как таблетка, шустро переворачивается и суетливо ползет к стенке, до которой, между прочим, полметра. Подсадить, что ли? Нет, не стоит. Сам доберется. И так вон уже меня из-за него в эксгибиционисты определили!

На порносайт выложит! Туда еще поди пробейся – на порносайт… Не думаю, чтобы кого-то привлекла такая скукотища, как утренняя гимнастика. Хотя бы и нагишом.

Я поворачиваюсь и в задумчивости иду в кухню готовить яичницу из двух яиц.

Та-ак… А куда же это, хотелось бы знать, запропала моя любименькая чугунная сковородочка? На конфорке нет, в холодильнике тоже. Да и что ей там делать, в холодильнике? Наверняка стоит где-нибудь на виду, ухмыляется втихаря… И свалить, главное, не на кого – живу один: ни кошки, ни жены.

Для того чтобы предмет исчез, мне, как правило, достаточно его переложить или хотя бы передвинуть. Может, машинально засунул в сушилку для посуды? Тоже нет. Странно…

Податься некуда – врубаю компьютер, вызываю на плоский обширный экран общий план моей кухоньки, командую обновить картинку… Эк сколько вас, оказывается, за ночь понаползло – весь монитор в красных метках, как из пульверизатора брызнули! А которые тут со вчерашнего дня шпионят? Ага… Стало быть, ты, ты и ты… Остальные либо новички, либо выбрали невыгодную для наблюдения позицию.

Ужинал я вчера поздно, часов этак в одиннадцать… Копирую коды нужных «клопиков», ввожу дату, время, прокручиваю отснятый материал… Стоп! Теперь помедленней. Ну конечно! Поставил вымытую сковородку на подоконник и накрыл тарелкой – попробуй угляди ее теперь без современных технических средств…

Если хотите, облейте меня презрением, но нынешнюю власть я уважаю. По-настоящему мудрый правитель никогда не станет делать того, что могут с успехом проделать сами подданные. Взять, скажем, Оруэлла с его Министерством правды (или какое там у него министерство слежкой занималось?). Мало того, что пришлось каждое помещение оснастить за казенный счет телевизором с видеокамерой – к этой механике же еще и штат наблюдателей нужен, и каждому наблюдателю, будь любезен, содержание обеспечь! Так, пожалуй, и по миру пойдешь… То ли дело теперь! До сих пор не пойму, расценивать ли случившееся как свидетельство великого ума наших государственных мужей или же, напротив, полного отсутствия такового. Всего-то навсего позволили ввозить «клопиков» беспошлинно, благо Китай и Америка у себя их запретили. А русского человека хлебом не корми – дай подглядеть, чем сосед занимается. В итоге ни копейки из бюджета не потрачено, а вся страна – под колпаком у всей страны.

Ох, какой, помню, поднялся визг в парламенте, когда до самих наконец дошло, что они натворили! Однако поздно было визжать – уж больно крутые бабки закрутились. Всем пришлось приспосабливаться: от домохозяйки до министра…

Сам я ни разу эту электронную мелюзгу никому не подпускал, и не потому, что сильно порядочный, – скорее, из экономии: зачем тратиться, когда можно и к чужим объективчикам прицепиться? Вот и цепляюсь. Тем, кстати, и живу…

Размышления мои вновь прерывает дверной звонок. Отправляю вымытую тарелку на проволочный стеллажик сушиться, иду к двери. На сей раз Мирон с третьего этажа. Седоватый клинышек бородки, торчащий почему-то не вниз, а вперед, оскаленные кривые зубы, горестный вопрошающий взгляд сквозь большие старорежимные очки. В руке – непрозрачный пластиковый пакет с цилиндрическим содержимым. Не рановато ли?

– Трудишься или?.. – осведомляется он.

– Или. Проходи.

Мы проходим в кухню. Вернее прохожу один я – Мирон обмер в дверном проеме.

– Да что ж ты опять делаешь! – болезненно охает он. – Где веник?

– Под турником. В углу.

Пакет бережно ставится на порожек кухни, а мой закадычный друг исчезает в коридорчике. Вернувшись во всеоружии, принимается обметать стены и потолок. Дробно сыплются белесые «клопики», особенно хорошо различимые на темном ламинате. Всех их Мирон беспощадно сметает в любезно предложенный мною совок и топит в унитазе, не поленившись спустить воду три раза подряд.

– Ну вот, – удовлетворенно объявляет он, хищно оглядывая кухоньку, не затаился ли где еще один механический свидетель. – Теперь Большой Брат тебя не видит.

– Он меня и раньше в упор не видел, – хмыкаю я, включая электрочайник. – Кому я на фиг нужен?

Мирон смотрит на меня с жалостливой гримаской.

– Наивный, ой наивный… – сетует он. – Видит он тебя, видит! Причем за твой же счет…

– Ага, жди! – ухмыляюсь я. – За чей угодно, только не за мой. Ни разу эту дрянь не покупал…

– Вот именно! – Мирон таинственно округляет глаза. – Значит, подозрительная ты личность, если не покупал ни разу. За такими-то вот и следят… Ты пойми, – переходит он на жутковатый шепот, – там… – Оглядевшись, воздевает палец к обезвреженному потолку. – Там наверняка списки уже составляются. Черные…

Воды в чайнике мало, вскоре он издает громкий щелчок. Мирон вздрагивает, ощерившись при этом еще сильнее.

Смешной он человек. Родился в двадцатом веке – в нем и застрял. Иногда я спорю с Мироном, но этак, знаете, деликатно, без нажима, чтобы, боже упаси, ненароком не переубедить. Допусти он на миг, будто никакие спецслужбы его не пасут, смысл жизни окажется утрачен, а самооценка упадет ниже государственного уровня. Нет, пусть уж и дальше воображает себя значимой фигурой.

– Черные, говоришь? – Я разливаю чай, открываю сахарницу, втыкаю в нее ложечку. – Слушай, а по какому принципу они составляются? Кто вообще в эти списки попадает? Тебе с лимоном?

– В том-то и штука, что неизвестно! Все засекречено!.. Ты же знаешь, я с лимоном не пью, – добавляет он, запоздало понизив голос.

– Да ладно тебе… Как ты теперь что засекретишь?

В принципе я неплохо осведомлен, как и что можно засекретить в наши дни, но хочется соседушку поддразнить.