Зак вгляделся в дальние вспышки.

— Нет, Джул. Я совершенно уверен, что вспышки на северной стороне реки. Это ребята Уингфилда. Пушки наши. Пушки белых людей, которые хотят быть свободными.

Наступление на Портленд началось.

Было 22 октября. За окнами кабинета Уэйна Хилла стоял ясный, золотой и бодрящий осенний день — идеальный день для празднования «Дня Независимости Северо-Запада».

Минуло уже пятнадцать лет с того кровавого утра в Кёр-д‘Ален, когда возмущённые белые люди наконец-то взялись за оружие, чтобы ударить по кровавым лапам Сиона, который покушался на жизни их детей. И десять лет с тех пор как трёхцветный флаг был поднят после конференции в Лонгвью, и Северо-Западная Республика провозгласила свою независимость.

Хилл всё ещё не мог полностью поверить в фантастические изменения на Родине после революции. Куда бы Хилл теперь ни шёл, он видел чистый, спокойный и процветающий мир, который преодолел все препятствия на пути построения устойчивого, справедливого, милосердного, безопасного и бесстрашного общества и государства, сильного верой в судьбу своей земли и её народа. Несмотря на санкции и нехватки первых лет, постоянные угрозы войны и вторжения из остальной части мира, вопреки непрерывным крикам ненависти в СМИ, визгу политиков либерал-демократических стран мира, оставшихся сионизированными, и все трудности, каждый год белые люди сотнями тысяч ВОЗВРАЩАЛИСЬ ДОМОЙ, на Северо-Запад.

Они бежали через колючую проволоку и минные поля Ацтлана, Канады и Соединённых Штатов. Прятались от вертолётов и патрулей с приказами «расстреливать на месте». Пробирались в грузовые трюмы судов и в отсеки самолётов, нарушавших блокаду. Люди использовали все мыслимые ухищрения, чтобы как-нибудь приникнуть со своими семьями в страну, где их настоящее и будущее были завоёваны и защищены мечом, и за которую при необходимости они были готовы умереть, чтобы жить среди своих и только среди своих собратьев.

Кабинет, облицованный дубовыми панелями, где Уэйн Хилл теперь сидел за столом из полированного северо-западного дуба, у камина с потрескивающими горящими дровами, находился в городе Олимпия, прямо через улицу от здания парламента, которое с тонкой иронией воспроизводило облик здания Капитолия в Вашингтоне. Именно здесь в первые дни после Лонгвью было созвано первое Национальное собрание. Сам Хилл был теперь Директором Бюро государственной безопасности или БГБ, как оно было всем известно. И Хилл и его сотрудники на службе в основном носили гражданскую одежду, но в этот День независимости он был в форме БГБ, которая внушала и страх и уважение как на Родине, так и во всём мире. Простые сапоги, китель и фуражка рядового Добрармии без всяких значков, знаков различия и из наград только медаль Участника Войны за независимость — отличие всех ветеранов того героического времени.

Хилл и его отдел в значительной степени обеспечивали нынешнее процветание, уверенность в будущем и безопасность народа Северо-Западной Американской Республики. Американцы и мировое еврейство все прошедшие десять лет строили козни против новой страны. Это было похоже на жизнь в прекрасном доме с гнездом кобр в подвале. Но каждый раз, когда еврейская змея поднимала голову, чтобы ужалить, Хилл, его сотрудники из БГБ и сотни других сильных белых рук самых разных людей разбивали голову пресмыкающегося. До следующего раза.

«Помните», — всегда внушал Хилл своим новым сотрудникам, — «евреи всё ещё гораздо богаче нас, их рабы более многочисленны, их ресурсы громаднее, и они ещё намного сильнее нас. Они могут позволить себе делать ошибки. А мы — нет. ЗОГ достаточно победить нас лишь однажды. Мы должны побеждать каждый раз».

Раздался стук в дверь кабинета.

— Войдите.

Дверь открылась, и вошёл генерал спецслужбы Уильям Джексон в полной форме, отделанной серебристым кантом, с нарукавной повязкой со свастикой, кортиком и в форменной фуражке. Под мышкой Джексон держал папку для бумаг.

— Привет, Билли. Я вижу, ты нарядился для своей речи, — усмехнулся Хилл.

— Ну да, мой выход через несколько минут, — кивнул Джексон. — Комитет радиовещания и телевидения Республики передаёт мою речь по правительственному каналу.

— А что твои конкуренты? — улыбнулся Хилл. — Вестерн 50-х годов по четвёртому каналу и мультики по детскому?

— Точно, четвёртый канал как всегда на День Независимости показывает ’’Храброе сердце», а некоторые из новых мультиков действительно очень хорошие, — ответил Джексон. — Смотрел «Кэппи Жидок»?

— Да, видел. Мне нравится, — согласился Хилл. — Ты знаешь, что его прямо скопировали со старых мультфильмов «Дорожный бегун»? Кэппи всё время пытается спереть у кого-нибудь деньги, золото или драгоценности, а его всё время взрывают, протыкают, бросают крокодилам, сталкивают с берега и всячески колотят помощник Дог и его друзья-животные. Малышам это нравится. Наши спутники и интернет-станции передают мультик по всему миру, и каждую неделю кто-нибудь в Конгрессе США вопит благим матом.

— Слушай, я хочу, чтобы ты кое-что посмотрел, — уже серьёзно произнёс Джексон. — Хотелось отложить всё до окончания праздника, но, в общем, надо просто покончить с этим. Сегодня великий день, десять лет после Лонгвью, и во время речи мне об этом не хочется думать, настолько это великий день.

— Звучит довольно мрачно, — нахмурился Хилл. — Что случилось?

— Джексон глубоко вздохнул.

— Помнишь, много лет назад, когда ты был в Третьем отделе в Портленде, где-то на второй год войны, то клялся-божился на стопке «Майн кампф», что где-то в Первой бригаде шпик? А мы все думали, что ты хватил через край.

— Я и сейчас считаю, что был прав. Были все признаки, — ответил Хилл.

— Ну, оказалось, что ты действительно был прав, — смущенно вздохнул Джексон. — Помнишь, когда мы, наконец, взяли Портленд, то проверили, что осталось из документов разных тайных полицейских агентств, работавших в городе, и почти все документы были на компьютерных дисководах. Мы нашли немного. У них было достаточно времени, чтобы уничтожить или стереть большинство документов, а многие диски и резервные копии погибли во время обстрелов, перестрелок и тому подобного. Мы также полностью конфисковали и описали содержимое всех частных сейфов в банках Портленда. Всё это делалось в спешке, у нас был миллион разных других дел, мы не знали, не готовится ли враг контратаковать… чёрт, ты же помнишь, как всё было.

— Конечно помню, — кивнул Хилл.

— Один из сейфов, которые мы захватили, арендовала некая Елена Мартинес, детектив-лейтенант из старого портлендского бюро полиции. Помнишь группу, в которую входили негритос с мексикашкой из отдела преступлений ненависти, которых звали Обезьяна и Мами?

— Ещё бы, — ответил Хилл.

— Ну вот, с какой-то целью, вероятно, для шантажа или своего рода прикрытия своего зада, эта Мартинес накатала целое личное дело стукача, отпечатала на полицейском принтере, судя по последней строке и дате на страницах, а потом вложила в папку и спрятала её в сейф для хранения ценностей, — пояснил Джексон.

— А после всё устаканилось, и Партия наконец нашла время направить группы чиновников просмотреть массу документов, захваченных во время войны за независимость, в том числе содержимое всех конфискованных в Портленде сейфов. Но ты же знаешь, что у нас всегда не хватало рук, всегда были более срочные дела. И каким-то образом, не могу понять как, но эта папка оказалась внизу стопки, потом затерялась или была неправильно зарегистрирована или бог знает что ещё.

— На десять лет? — недоверчиво спросил Хилл.

— На десять лет. Думаю, бюрократия — единственное сионистское проклятие, от которого мы до сих пор полностью не избавились. Может, папку смотрела какая-нибудь девчонка, отбывающая трудовую повинность, думая о своём дружке, или парень перед обедом, или не знаю, кто ещё, или папку просто не зарегистрировали. Но кто бы это ни был, он просто не понимал, что держит в руках.