Может быть, стоит перестать пить, — мысленно иронизирую я, чтобы растравить в себе злость, гаснущую с каждым мгновением. Этот процесс совершенно мне не подвластен: такой Дима — вежливый, немного смущающийся и обходительный, слишком хорошо мне знаком. Именно эти качества в нем и пленили меня в свое время. Его такие естественные надежность и положительность.

Мы заходим в подъезд, поднимаемся на лифте до моего этажа. У меня даже мелькает мысль пригласить его войти, но в последний момент я себя останавливаю. Адиль ушел из моей квартиры не более суток назад, и как ни в чем не бывало приводить туда Диму, пусть и для простого разговора, будет неправильно.

Дима аккуратно прислоняет пакеты к стене на лестничной клетке, переминается с ноги на ногу. Я же вдруг думаю о том, насколько непросто двоим создать свой доверительный мир, и как легко в одночасье, можно его просрать. Просрать — это слово Адиля. Я стараюсь избегать подобных грубостей, но за неделю все же от него заразилась.

— Капюшон может быть снимешь, — не удержавшись, комментирую я. — В подъезде не холодно.

Дима опускает ладонь себе на макушку, будто действительно собирается скинуть капюшон, но потом вдруг натягивает его еще глубже.

— Да мне он не мешает.

Интуиция начинает сигнализировать о том, что здесь что-то не так, и заставляет внимательнее вглядываться в лицо, покрытое тенью.

— Что случилось? Покажи.

Даже на расстоянии в метр я чувствую его внутреннюю борьбу и неловкость. Интуиция уже не просто подает тревожные сигналы: она визжит сиреной. Хочется топнуть ногой и рявкнуть «Да ответь уже наконец!»

С беззвучным вздохом Дима медленно опускает капюшон и смотрит мне в глаза. Я же шокировано разглядываю пожелтевшие синяки под его глазами, рассеченную переносицу и выраженный отек под скулой.

— Не хотел, чтобы ты видела это позорище.

— Что это? — хрипло переспрашиваю я, хотя ответ уже назойливо ввинчивается в сознание.

— Можешь догадаться наверное. Я не поэтому приехал, не думай. И не для того чтобы кого-то обвинять. Мне на утро так паршиво было, что я самого себя измолотить был готов…

Дима делает неуловимое движение, будто желая приблизиться, но в итоге отступает назад. Его лицо кривится то ли от стыда, то ли боли.

— Пиздец я дурак, Даш. Не знаю, что в тот день было у меня в башке. Я всю неделю на нервяке был, поэтому видимо… Еще напился, а потом он приперся… Ты не думай, я не пытаюсь найти себе оправдания… Просто как-то объяснить, что ли, хочу… Хотя и сам до сих пор не могу понять. Как будто не я был — такое ощущение.

Мне хочется опереться о подоконник или о стену, чтобы колени не подкосились под тяжестью размножающихся мыслей. Это Адиль… Адиль, которого я просила не трогать Диму, в очередной раз наплевал на мои просьбы и измордовал его до неузнаваемости.

— У тебя сотрясение? — шепотом переспрашиваю я. — Ты поэтому не за рулем?

Дима отводит глаза. Нет, он не играет. Ему действительно неловко.

— Я в больницу не ездил, чтобы с ментами не приходилось связываться, но сотрясение наверное есть. Голова странная. Сейчас лучше уже. Я неделю дома валялся и витамины пил, — Он слабо улыбается, отчего отек на его щеке становится еще заметнее. — Ты как-то говорила, что при сотрясении нужно магний Б6 употреблять. Так вот, он реально помогает.

Я не знаю куда смотреть и о чем думать. В голове на повторе стучит: Адиль избил Диму… Не просто поставил ему пару синяков, а избил до сотрясения.

— Даш, я серьезно не поэтому пришел. По фиг с этими ссадинами. До свадьбы заживет.

Издав горький смешок, Дима снова накидывает капюшон себе на голову, чем заставляет мое сердце пронзительно заныть. Сейчас он снова передо мной как на ладони: понятный, честный и очень уязвимый.

— А для чего ты тогда пришел? — тихо и совсем без обвинений спрашиваю я. — У тебя целые сутки были, чтобы хотя бы поинтересоваться жива ли я и не отморозила ли себе ступни. Ты выкинул меня зимой в подъезд без обуви, денег и телефона. Если бы не сосед, я бы шла по снегу в босиком.

— Я знал, что ты меня слышать не захочешь. — Смолкнув, он шумно втягивает воздух, словно ему требуется усилие, чтобы продолжать говорить. — Мне так херово было, Даш, ты не представляешь. Ты же знаешь меня… Знаешь, какой я… Что я так себя не веду. Я места себе не находил и поэтому Робсону позвонил с просьбой к тебе заехать.

Я впиваюсь глазами в тень под капюшоном. Так это он обо всем рассказал Роберту? Дима, а не Ксюша?

— Я приехал попросить прощения. Так как я себя повел — так мужики себя не ведут, и я это признаю. Если бы мог отмотать все назад — я бы это сделал. Наверное, надо было дать себе время побыть с той… новостью и не торопиться. Но мне так хреново стало, когда я представил свою жизнь без тебя. Как будто свет выключили, клянусь. Было на помешательство похоже. Я просто хотел, чтобы ты во чтобы ни то стало осталась со мной рядом… Надо было приходить к тебе со взвешенным решением.

Опустив голову, он подпинывает скомканный фантик, валяющийся на полу, и издает задушенный смешок.

— Задним умом все конечно умные, да? А имеем то, что имеем.

Я молчу. В груди и в легких жжет. Это с болью испаряется обида. Потому что я знаю, что Дима говорит искренне. Не один Адиль не умеет врать.

— Хорошо, — еле слышно отвечаю я. — Будем считать, что это паленое пиво на тебя так подействовало.

— Прощаешь?

Я киваю, потому что не могу выговорить «да». В горле застрял комок размером с теннисный мяч — так много немой надежды слышится в этом коротком слове. Если Дима просит прощения, значит смог и меня простить. Почему-то сейчас я в этом не сомневаюсь.

— Ладно, не буду тебя больше задерживать, — он меняет тон на непринужденный и с улыбкой кивает на стоящие вдоль стены пакеты. — Что там на этот раз? Утка?

— Курица, — не сумев выдавить ответную улыбку, сиплю я.

Дима не дает мне взять пакеты, и сам доносит их до квартиры. Возле двери мнется, будто хочет сказать что-то или спросить, но в итоге, махнув рукой, быстрым шагом уходит к лифту.

Очутившись в квартире, я еще долго не могу заставить себя сесть, расхаживая из угла в угол. Голова взрывается, в груди тянет, нервы натянуты до предела. Я дважды набирала Адилю, но его телефон будто в издевку продолжает молчать.

На что он рассчитывал, когда избивал Диму? Думал, я не узнаю? А если бы он в полицию пошел и заявление написал? Сотрясение мозга — это ни черта не шутки! И я ведь просила его. Просила! Выходит, мои слова для него пустой звук?

Меня будто перенесли в прошлое, когда я вот так же, поскуливая от злости и бессилия, ждала Адиля после очередной разборки с ментами. Он — та самая горка, которая несла меня шестилетнюю вниз, до крови сдирая кожу на теле. Стихия, не поддающаяся контролю. Непредсказуемый, всегда поступающий лишь так, как угодно ему.

Господи, да возьми ты трубку, — в отчаянии цежу я, в очередной раз вдавливая палец в контакт с его номером.

Это отдельный вид пытки — быть настолько на взводе и не иметь возможности прояснить ситуации. Где он, черт возьми? Сказал, что будет у матери. Тоже солгал? Поехал еще кому-то бить морду? Или трахается со своей стриптизершей?

Влетев на кухню, я залпом осушаю стакан воды и наконец заставляю себя сесть. Хватит пороть горячку. Веду себя как девятнадцатилетняя взбалмошная Даша. Надо постараться успокоиться и дождаться, пока Адиль перезвонит. «Если он конечно снова не сбежал из города, — ехидничает писклявый голосок.

Усилием воли я заставляю себя запихнуть мамины гостинцы в холодильник, а после иду умываться. Звук льющейся воды немного отрезвляет, и мысли сами собой перетекают к Диме. Все-таки я не ошиблась: он хороший человек. Даже в груди теплеет оттого, что годы дружбы и все хорошее, что было в наших отношениях, не оказалось перечеркнутым чередой взаимных ошибок. Мы оба нашли силы попросить за них прощения и остаться людьми.