Сколько бы ни говорила об этом каждый раз не могу сдержать чувства горечи в душе и на словах.

— Вы не знали об этом?

Я качаю головой. Я перестала слушать радио спустя три недели, пытаться дозвониться до кого бы то ни было спустя неделю — ровно настолько хватило заряда моего смартфона.

— Вы умудрились попасться нам в самом конце вашего пути, а до этого успешно проходили все кордоны.

— Нам просто везло.

У этого везения есть имя. Интересно, где он сейчас?

— Невероятная удача, вы так не считаете?

Я выгибаю бровь.

— Нет.

— Отчего же?

— Я смотрю на вас, мистер Хогарт и думаю, что ваша фортуна дает тысячу очков вперед моей.

Он закрывает папку, щелкает ручкой, убирая ее в нагрудный карман.

— В Америке у меня остались жена и двое сыновей. Они отправились погостить к родственникам и посетить Диснейленд.

Вот как? В этом причина его дотошности? Он хочет знать много ли шансов выжить у его родных? Я понимаю его надежды, но увы, не могу подарить ему их, пообещать, что с ними все в порядке.

— Тем не менее, вы здесь, мистер Хогарт, — повторяюсь я, наверное, жестко и очень холодно. — Не там.

Он поднимается. Вот и все сеанс окончен. Завтра, в это же время, все начнется заново.

— Если бы я могла выбраться оттуда еще до моего интересного положения я бы непременно сделала это. Вы считаете, что моей таинственный благодетель испытывает нежность к беременным женщинам?

Камера.

Я знаю ее размеры: десять шагов в длину и двенадцать в ширину. Я знаю, чем пахнет постельное белье и вода, бьющая из закрепленной в стене лейки, стекло зеркала и сами стены. Иногда, я чувствую запахи кофе и слабые ароматы парфюма от врачей, что посещают меня. Самые отвратительные — это амбре пота и грязных вещей. Раньше я не замечала за собой такой восприимчивости к запахам.

Это не фильм “Обитель зла” с его ярко-белой палатой.

Только не теперь, когда они прекратили исследовать меня, прикалывать к столу, словно я диковинная бабочка в альбоме энтомолога.

Они притушили свет и забрали все свои датчики, иголки, трубки, стеклышки.

Это темный квадрат помещения с прикрученной к полу мебелью, аскетичной душевой в углу, ярким светом и стеклом-зеркалом вместо одной из стен. Дверь без ручки, в потолке встроенный динамик из которого изредка, но раздаются короткие и очень четкие приказы.

Я вижу на нем паутину и кривлю губами — о ребятах в форме, особенно о тех кто носит гордое звание “медик”, я была куда лучшего мнения. Мне они казались ужасными чистюлями. Мой отец был именно таким.

“Клещам полезно бывать на свежем воздухе!” — так он говорил, когда спорил с домработницей.

Рекомендации из динамика, что делать и как вести себя раздаются все реже. Видимо первое время они опасались того, что я стану буянить, нападать на врачей и военных, кусать их и проявлять все признаки душевнобольной, то есть типичного гражданина зомби-мира. Удивляюсь, отчего они не входили ко мне в полном обмундировании химической защиты. Я такие костюмы видела в новостях — англичане как-то устроили цирк в Солсбери. Господи, как же давно это было!

— Скажите, как там дети?

Это я говорю уже в зеркало, опасаясь подходить к нему. Я боюсь начать разглядывать себя. Помню, как взглянула в его сторону в первый день своего нахождения здесь и чуть было не закричала, вовремя опомнившись и зажав рот рукой.

— С ними все в порядке?

В этом жесте, крике, виде, они все еще могли принять меня за монстра. Было чему испугаться. Я решила, что превращаюсь в одно из существ.

— Они живы?

Страшного в отражении было предостаточно и без моих криков — сильно исхудавшая, с синяками под глазами, воспаленными глазами и кажется, что с пятнами гематом по всему телу. Последнее, я явно придумала себе — во всем виноват свет в духе самых отвратительных примерочных в мире.

— Дайте мне поговорить с ними?!

Отражение, в первый день моего нахождения здесь, могло врать мне. Увидеть синяки, ссадины, красные глаза и болезненный вид после долгого пребывания в ледяной воде, кульбитов на яхте от сыплющихся сверху ракет, вполне себе нормально, если не сказать, что ожидаемо.

— Просто увидеться!

В одну из ночей я думала: что если инфицированные люди просто ничего не могли сказать нам из-за того, что произошел какой-то паралич голосовых связок? Может быть они умоляли помочь им? Позже, они просто сходили с ума от боли или от того, что никто не понимал их?

— Я прошу вас ответьте мне! Скажите что с ними все в порядке!

Странные мысли, буйная фантазия, но так я стараюсь не думать о четвертом пассажире “Essence”[1], что исчез словно его никогда и не было. Иначе, я расплачусь, а это новый повод для агрессии и раздражения. Я знаю что он где-то здесь, на этой посудине и никуда не денется пока моя нога не коснется большой земли.

Я надеюсь, что это так. Очень.

Мне не хватает Паоло. Мне нравилось наблюдать за мальчиком, за его спокойными занятиями: чтением, рыбалкой, рисованием, письмом. Это созерцание настраивало меня на мир лад. Но не Лиз. Ее судьба беспокоит меня, но я не хочу ее видеть. Вот так. Мое сердце так и не смогло сжалиться над ней, простить и воспринимать, как прежде. Ее слова, что я им не мать до сих пор ранят меня. Нет. Меня не отпускает тот факт, что ей было плевать на то, что я подумаю и почувствую при этом. Не имело значения, что я уже сделала для них, ведь меня никто не просил, вдобавок ко всему я не посоветовалась с ними!

Что она рассказала им в своем желании выбраться наружу? Не сделала ли она хуже? Не заперла ли навсегда в этой плавучей крепости? Я не знаю.

Рафаэль. Мне его не хватает. Я жутко скучаю по нему. С ним было интересно, а еще он внушал уверенность в завтрашнем дне, успокаивал одним лишь видом и тем, что знал все и вся.

“Кроме этикета!”

До того, как стал бесить меня. Иногда на меня накатывает и я думаю о том, что отныне не имею совершенно никаких прав на его поддержку, участие, помощь и сострадание. Цифры номера, которые я повторяю про себя каждое утро и вечер, вижу закрыв глаза, они тоже не для меня.

“Дудки! — тут же едко и вредно возражает внутренний голос. — Он должен мне, как минимум на две жизни вперед!”

____________________

[1] Сущность (англ.) — название второй яхты.

Тем не менее, он выполнил все, что от него требовалось. Раф сделал куда больше — он исполнил мою новогоднюю мечту, задуманную, как и положено в полночь, когда один год сменял другой.

— Будьте вы людьми!

Мой взгляд перемещается на живот. Мне кажется, что я угадываю его округлость.

— Хоть с кем-нибудь!

Я отворачиваюсь. Я еще слишком худа и не могу спокойно смотреть на свои худые руки и острые локти, но тем не менее с высоты своей паранойи, мнительности или сумасшествия ощущаю движение внутри и иногда под пальцами.

“О, милая! Ты со мной!”

Меня разлучили с детьми. Рафаэль покинул меня. Джейк понятия не имеет где я. Я не уверена в том, что он захочет иметь дело со мной после всего. Этим людям нужна моя кровь, костный мозг, образцы всех органов и прочие анализы.

Стоило только подумать о том, что все закончится вот так безрадостно, в палате-одиночке, наедине с паутиной и зеркалом внутри меня словно что-то толкнулось, коснулось моих пальцев, как будто говоря: “ а как же я? Я ведь с тобой!”

“Спасибо тебе!”

Я отхожу от зеркала, отдергиваю рубашку, в очередной раз раздражаясь тому факту, что хожу полуголая под прицелом объектива, перед персоналом и двумя мужчинами.

На самом деле мне страшно. Я боюсь остаться и родить здесь, боюсь сойти с ума, так и не увидев ни воли, ни ребенка.

— Мы обязательно выберемся отсюда, — я глажу себя по животу, пытаясь ощутить хоть что-то, врезаясь в его плоскую поверхность пальцами, — нам только и нужно, что потерпеть.

— Я хочу знать какой срок.

Впервые, я позволяю себе это — схватить одного из врачей за рукав. Правда, тотчас же выпускаю, отшатнувшись от холодного блеска глаз, которым меня наградила эта докторша.