Тови нахмурился, выражение его лица потяжелело, но Вольский продолжил, добавив в голос больше человечности и без единого намека на браваду.

— Итак, мы оба колотим себя в грудь, как два старых дурака, но, тем не менее, мы должны решить, что делать дальше. Мы можем принять решение, как два противоборствующих адмирала, или же как люди, лицом к лицу. Мы можем использовать наши военные корабли, чтобы решить наш вопрос, или же использовать разум, или даже что-то иное. Один великий русский писатель как-то сказал: «Чтобы поступить действительно разумно, нужно нечто большее, чем разум». Мы должны найти это, найти оба, или же еще многим придется заплатить своими жизнями за нашу глупость.

Тови задумался. Да, теперь у них был способ уладить этот вопрос мирно, без потери человеческих жизней или кораблей. Если он вступит в бой, на который так спешил, что остается от его флота, даже если он победит? Но как он мог позволить кораблю, обладающему такой силой, выйти в Атлантику, через которую проходили жизненно важные для Империи морские пути, заполненные жирными конвоями, охраняемыми мощными соединениями военных кораблей, подобные тому, который они только что с таким риском попытались провести к Мальте. Если он позволит этому кораблю пройти, этим морским путями может быть создана самая серьезнейшая угроза. От его решения мог зависеть исход всей войны. Загадочный корабль был здесь и сейчас, прямо перед ним, и он подумал, будет ли у него подобная возможность снова. Он кашлянул и сказал то, что думал.

— Я должен обеспечить безопасность наших морских путей, сэр. Уверен, что вы понимаете это.

— Адмирал, я понимаю, что сейчас настал одиннадцатый час, и вы опасаетесь, что может настать полночь, так что позвольте мне сделать вам предложение. Я ищу перемирия в этой нашей личной войне посреди войны полномасштабной. Вы достаточно заняты борьбой с немцами и итальянцами, верно? Поэтому я прошу вас оставить мой корабль в покое и предоставить нам право пройти через пролив в открытое море. Если вы хотите знать мои намерения, я прямо говорю вам, что у меня нет никаких враждебных вам целей, и я не намереваюсь вступать в сражения с вашим флотом или флотом какой-либо иной страны. Что же касается безопасности ваших конвоев, я должен оставить этот вопрос вам, но даю вам слово, что мой корабль не атакует ни одного грузового судна любой стороны этого конфликта. Это мое слово. — Он прервался, позволяя Николину закончить переводить, глядя на лицо Тови в поисках ответа.

— Все, чего я хочу — это найти какой-либо островок мира посреди бушующего моя этой войны и подумать о том, как мне снова вернуть своих людей домой. Чтобы выразиться формально, я прошу вас о безопасном проходе в обмен на обещание нейтралитета. Я намереваюсь держаться от вашей войны в стороне настолько, насколько это возможно. Да, я понимаю, что в условиях мировой войны это будет затруднительно, но где-то должен быть остров, на котором я смогу выспаться и обрести душевное спокойствие. И если я никогда больше не увижу, как кто-то погибает в море, особенно вследствие моего приказа, я буду счастлив. Это все, чего я хочу, адмирал. — Он кивнул. — Ну и, возможно, хорошую тарелку борща и иногда бутылку хорошей водки, — он улыбнулся, заметив, что последнее замечание Тови встретил явным пониманием.

Взгляд британского адмирала на мгновение обрел твердость. Тови завел руки за спину, пристально глядя на рыжие обломки мавританских укреплений. Он понял, что «Капитан Немо» сказал ему нечто важное этом комментарием насчет замка. Возможно, больше, чем хотел.

Его взгляд словно устремился куда-то вдаль, словно он внезапно увидел отдаленные времена, неизвестное будущее, в котором эта война давно стала историей… Как давно стала историей сама Британская имения, и уже другие люди ходили по скалистым берегам этого острова, не думая о войне. Возможно ли это?… Он знал, что Адмиралтейство посоветовало бы ему сделать — что они на самом деле приказали бы ему сделать. Сомервилль столкнулся именно с этим в Мерс-эль-Кибире, когда предложил французскому флоту присоединиться к Империи, и после получения отказа получил приказ уничтожить их корабли. Конечно, они отказались, как отказался бы он сам, окажись на их месте. Да, гордость ведет к падению, но может быть добродетелью в той же степени, как и пороком, и он не сомневался, что этот адмирал окажется столь же гордым и решительным человеком, если ему придется его испытать.

Он хотел найти остров, подумал он. Таинственный остров, на котором он мог бы отдохнуть и подумать. Что же, внезапно подумал он, Наполеону мы уже предоставили такую возможность. Он хотел бы бросить якорь на собственном острове Святой Елены. Серьезное желание этого человека избежать дальнейшего конфликта было очевидным и заслуживающим доверия. Возможен ли был такой выход?

— Адмирал, я склонен верить вам, когда вы заявляете о своем желании избежать дальнейших боевых действий? Вы просили меня рассмотреть вопрос о перемирии — могу ли я простить вас рассмотреть вопрос о союзе? Могли бы мы стать друзьями, а не бессмысленными врагами, которыми были до сих пор?

Вольский улыбнулся, так как долго думал о возможности подобной встречи и знал, что такой вопрос неизбежно возникнет. Дело принимало серьезный оборот, и он понимал, что его ответ будет иметь критическое значение. Он посмотрел Тови прямо в глаза.

— То есть, будет ли у вас палочка-выручалочка, способная к применению как в пользу друзей, так и против врагов? — Улыбнулся он. — Я полагаю, в обоих случаях будет только хуже. Нет, адмирал. Я не могу присоединиться к вашей войне. Мы сражались только потому, что нам пришлось сражаться с итальянскими и немецкими кораблями и самолетами, а теперь и с вами. Довольно долгое время я полагал, что вы считаете нас немецким кораблем. Итальянцы и немцы теперь могут считать, что мы британцы. Но, как бы то ни было, я полагаю, что нам не стоит занимать какую-либо сторону в этой войне. Мы уже нанесли больше вреда, чем оно того стоило.

— Я понял, — сказал Тови, не будучи удивлен таким ответом. Теперь вопрос стоял перед ним. Союза не будет — но будет ли война или мир с этим человеком и его таинственным и ужасным кораблем? Имея в своем распоряжении четыре линкора, Тови полагал, что у него имеются все средства, чтобы победить, но у него не было иллюзий относительно того, что эта задача будет легкой или что он вообще даже доживет до ее успешного выполнения. Вступив в бой он точно потеряет корабли и людей. Затем ему в голову пришла идея. Он понимал, что это может стоить ему нынешней должности, даже звания вообще, однако ни то ни другое, похоже, того не стоило.

— Мы уже не раз сталкивались с подобной дилеммой в отношении кораблей французского флота, — начал он. — Они уютно устроились в Тулоне, однако появилась информация, что «Страссбург» прорвался оттуда, — он посмотрел на Вольского и понимающе улыбнулся. — Таким образом, согласны ли вы рассмотреть возможность отправиться в нейтральное государство в сопровождении кораблей Королевского флота и быть интернированы на время войны?

Это не стало для него неожиданностью, однако Вольский, улыбаясь, покачал головой.

— Адмирал, как вы полагаете оставить подобный корабль в спокойной обстановке где-либо при подобных обстоятельствах? В каком порту он мог бы бросить якорь, не опасаясь, что люди отнесутся к нему с очень и очень большим любопытством и не станут задавать те же вопросы, что пришли в голову вам? Нет. Подобные вопросы должны остаться без ответа, а еще лучше, чтобы их не задал никто и никогда. Мы должны иметь свободу передвижения, чтобы гарантировать, что так и будет.

— Но вам, тем не менее, определенно будут нужны топливо, еда, вода и припасы для вашего экипажа.

— Мы имеем все топливо, которое нам может понадобиться, и даже более, — он понял, что Тови не осознает этого, так что подготовил небольшую белую ложь, небольшое vranyo, чтобы сгладить этот вопрос. — Мы можем превращать морскую воду в пар в любом количестве, так что топливо не является для нас вопросом[68]. Что же касается пищи и воды, мы добудем их сами, с минимальным привлечением посторонних.