– То есть, все то время, пока он осматривал Калугина, вы были с его женой на кухне? – проговорил майор с некоторой подозрительностью и, получив удовлетворительный ответ, сказал то, что все это время не давало ему покоя: – А теперь, постарайтесь, напрягите свою память получше. Вам необходимо вспомнить одну маленькую деталь. Возможно, не такую и важную для вас, но очень важную для нас. Когда вы заглянули в комнату, револьвер?… Где он валялся? Не припомните?

Минуту, а может и больше, Савельев молчал. Видно напрягал память. Потом заговорил хотя и не слишком уверенно:

– Знаете, я ведь в комнату не заходил. Заглядывал в нее из коридора.

– Мы это знаем, – кивнул Туманов. – Наш криминалист определил это по вашим следам. Да и жена погибшего тоже самое говорила. Но все-таки, попытайтесь вспомнить. Где валялся револьвер?

– На ковре, – ответил реаниматор, видя, что его ответ не удовлетворил любопытство сыщиков.

– Хорошо, – сказал Федор. – Задам вопрос иначе. На каком расстоянии он валялся от лежащего на ковре человека? – спросил опер.

– Знаете, довольно далеко. Человек лежал возле стола. А револьвер, по-моему, почти около шкафа.

– А шкаф стоит возле стены? – подсказал Грек.

Реаниматор кивнул.

– Точно. Возле стены.

Федор припомнил место положение лежащего на ковре Калугина. Когда сыщики вошли в квартиру, револьвер лежал рядом с его правой рукой. И на его рукояти остались отпечатки пальцев убитого. Но Грек прав, шкаф стоит возле стены и расстояние до него не менее трех метров. Стало быть, кто-то постарался сначала вложить рукоять револьвера в руку Калугину, а потом бросить его рядом. Ведь так должно быть при самоубийстве. И если жена, Людмила Калугина и этот краснощекий юноша не делали этого, то остается еще один человек, с которым сыщикам надо повидаться.

– Ну что ж, я благодарю вас. Можете быть свободны, – кивнул Туманов на дверь, в которую великовозрастный юноша тут же поспешил исчезнуть.

Илье Макееву полные женщины не нравились. В излишней полноте, ему виделось что-то безобразное, портящее женскую форму, чего уж тут говорить про красоту. И поговорку, что хорошего человека должно быть много, он считал кощунственной по отношению к женщинам.

Ему нравилась худенькая брюнетка Олеся, работающая фельдшером с ним на «скорой помощи». Веселая, компанейская девушка, с которой и поговорить приятно. Ну и все такое. Под всем таким, Макеев имел в виду заниматься с Олесей сексом у себя дома, чтобы на работе никто ничего не знал про их отношения и не распускал сплетни.

Но неделю назад фельдшер Олеся перешла работать в стационар, а вместо нее Макееву дали парня, реаниматора по профилю, прибывшего к ним на стажировку. От такой замены Илья Макеев был не в восторге.

В то дежурство у них то и дело ломалась машина, и пока водитель ковырялся в моторе, Илья, оставив практиканта одного, умчался в диспетчерскую, обхаживать толстушку Любочку Тамилину. Она была самой молодой из трех диспетчеров. Две другие, были такими мымрами преклонного возраста, что Илья Макеев не решался с ними даже заговорить. То ли дело Любочка. Обделенная мужским вниманием, она была рада всякому, кто проявлял к ней интерес.

Илья Макеев старался вовсю. Насколько это было возможно между вызовами и ремонтом машины, забегал в диспетчерскую, садился к столу толстушки и плел ей такие байки про любовь, что у той только щечки краснели. Кажется, она была готова всецело отдаться Макееву прямо тут и возможно отдалась бы, если бы не те две мымры старушенции, бросающие на врача Макеева косые взгляды. Только самому Илье было наплевать на них, он знал, чего хочет. Не скупясь на нежности, нашептывал толстушке Любочке на ушко приятные словечки, при этом, не забывая прислушиваться ко всем телефонным звонкам, поступающим в диспетчерскую районной «скорой помощи».

Заранее предупрежденный о времени, когда все произойдет, Макеев утром чуть свет опять приперся в диспетчерскую и подсел к Любочке поближе, позволив себе даже положить руку ей на колено.

От этого прикосновения толстушка задрожала и, пользуясь тем, что их никто не слышит, тихонько спросила Илью:

– А почему ты раньше меня не замечал?

Упрек был справедливым, потому что и в самом деле Илья старался не обращать внимания на вечно улыбчивую не в меру располневшую добродушную девчину. Но теперь надо было что-то ответить. И ответ должен быть таким, чтобы не обидеть Любочку. И Макеев сказал:

– Дурак был. – И тихонько, украдкой вздохнул. На пушечный выстрел не подошел бы к этому жир тресту, если бы не нужда.

Но Любочка, разомлев от нежностей, запротестовала:

– Нет, нет. Не говори так, пожалуйста. Ты очень хороший.

Макеев опять вздохнул. Знала бы это чудо, как его воротит от запаха ее потного тела. Но приходится терпеть. Он глянул на часы, примерно прикидывая, сколько осталось ждать до срочного вызова.

Оставалось, минут пять. И потом конец его мытарствам с этой толстушкой. Пусть ее обхаживает, кто хочет, а с него хватит.

Толстушка Любочка была разочарована, когда, приняв вызов с улицы Лобачевского об огнестрельном ранении мужчины в голову, Илья Макеев вдруг вскочил со стула.

– Ну что ты, Илюша, останься, посиди со мной, – попросила она. – Я туда пошлю кого-нибудь другого.

Но Илья Макеев отверг ее предложение.

– Не надо никого посылать. Я съезжу. И так засиделся тут у вас, – сказал он, торопливо вставая со стула.

Когда он выходил, Любочка проводила его печальными глазами, хотя улыбка по-прежнему не сходила с ее лица. Только теперь она была грустной. Ей казалось, что она теряет навсегда Илюшу Макеева. Ведь не до чего конкретного они с ним так и не договорились. Помешал этот проклятый телефон. Зазвенел в самый не подходящий момент, и плачущая женщина сообщила, что, придя домой, увидела своего мужа лежащим по полу с раной в голове.

Ох уж эти вызова. Иногда Любочке хотелось закрыть уши ладонями, чтобы не слышать вопли о чужих болячках. Кто поинтересуется ее болячками и тем, каково ей на душе. Никому она не нужна в этом огромном мире. И глядя на закрывшуюся за врачом Макеевым дверь, ей захотелось разрыдаться.

Сидящие за своими столами две старушки, ехидно хихикали по поводу неудавшейся ее любви.

Всю дорогу, пока ехали, Илья Макеев торопил водителя, хотя тот и без того прибавлял скорость. Макееву было необходимо приехать туда раньше оперативной группы милиции. Так ему велел человек, позвонивший по телефону.

Успокоился Илья только тогда, когда, войдя в квартиру, узнал у плачущей женщины, что милиция еще не приезжала.

– Вы правильно поступили, что вперед позвонили нам, – одобрил он действия Людмилы Калугиной, настойчиво просившей оказать ее мужу необходимую помощь. – Все окажем. Не беспокойтесь и самое главное, не мешайте нам, – сказал Макеев, глянув на лежащего, на ковре мужчину с простреленной головой. Определил сразу, что ранение было не смертельным. Раненый потерял сознание от боли и потери крови, но он был жив, и это сейчас особенно беспокоило Илью. Он вспомнил, о чем его настоятельно предупредил звонивший человек, следуя его инструкциям, Калугин не должен жить. А еще револьвер… Ведь все должно выглядеть, как обыкновенное самоубийство.

Обернувшись к Савельеву, Илья на правах старшего, сказал ему:

– Вот что, Савельев, отведи-ка ты женщину на кухню и побудь пока с ней, чтобы не мешала. Дай ей валерьянки. А я осмотрю ее мужа. – Он склонился над лежащим Калугиным, приложил пальцы к шейной артерии, чтобы проверить пульс и разочарованно вздохнул, потому что пульс, хоть и слабый, но все же прощупывался. Жена этого недостреленного оказалась права. Он был жив. Более того, почувствовав прикосновение, Калугин открыл глаза, пытаясь разглядеть, кто перед ним.

Кажется, он различил, что перед ним врач и теперь пытался что-то произнести. Губы его дрогнули.

Макееву сделалось не по себе. Теперь он должен доделать за кого-то грязную работу. И в душе Илья чертыхался на того идиота, который не смог нормально и сразу пристрелить Калугина. Сейчас бы не пришлось с ним возиться. А так….