Подводим итог. Что мы имеем? Что-что? Ноль целых, ноль десятых. Вот результат моей разведывательной деятельности. Неутешительный, прямо скажем. Я проторчала там целый день, наслушалась всякого маразма, включая комплименты, которые отвесил мне сопливый имиджмейкер, а что выяснила? Ровным счетом ничего. Может, пока я не подписала этот дурацкий контракт, послать все к чертям собачьим? Ага, и вернуться в «Курьер» с повинной: возьмите, мол, меня обратно? Хотя при чем тут «Курьер», когда главное в другом. В том, что я так никогда и не узнаю, куда пятнадцать лет назад ушла Наташка и почему она до сих пор не вернулась.
Я провозилась с этой головоломкой до самой ночи, так и не определившись в чем-либо окончательно, а потом с тяжелым сердцем завалилась спать. Перед этим я, правда, от нечего делать включила телевизор. Посмотрела криминальную хронику, потом выслушала последние местные новости, львиную долю которых составляли известия о предвыборных ристалищах. Особенно много губернские «пикейные жилеты» рассуждали о Каблукове, сходясь во мнении, что тому захотелось дешевой популярности. (В этом они были солидарны с Венькой Литвинцом.) И потому, как пространно они распинались по его поводу, уже было ясно, что графоман Каблуков своей цели добился. А там, если дело и дальше пойдет по его плану, глядишь, он и в губернаторы выберется. Безо всякого серьезного капитала, без сплоченной команды имиджмейкеров и спичрайтеров и великолепного меццо-сопрано Елены Богаевской. Вот это будет финт! Пойти, что ли, на выборы и отдать свой драгоценный голос за Каблукова? Ради прикола! Шутки шутками, а судя по тому, что мы имеем в родимом отечестве на сегодняшний день, таких Каблуковых у нас в правительстве пруд пруди, так что наша губерния в этом смысле будет не оригинальнее прочих.
Сон меня не брал, я ворочалась в постели с боку на бок, тоскливо посматривая на часы и прикидывая, сколько времени останется в моем распоряжении, если я все-таки когда-нибудь засну. Но едва меня стала охватывать приятная нега и тяжесть, как кто-то отчетливо произнес:
— Подложи ему фотографию.
— Что?! — Я вскочила и провела дрожащей рукой по лицу. Оглядевшись по сторонам и убедившись, что в комнате никого нет, я поняла: таинственный подсказчик сидит в моей собственной голове. И именно он предложил мне предпринять нечто конкретное: незаметно подсунуть Пашкову фотографию Наташи, хорошо зная, что я сделала с нее десять копий. А дальше все будет зависеть от реакции Пашкова. Если он имеет отношение к Наташиному исчезновению, она, эта реакция, непременно будет, пусть он даже Штирлиц-расштирлиц. Фактор внезапности сыграет!
Утвердившись в своем решении, я повернулась на правый бок и наконец заснула и спала ровно до половины девятого — именно на это время я и завела будильник. В девять я спустилась во двор, где уже стоял давешний «жигуль», и загрузилась на его заднее сиденье. Между прочим, в пику пашковскому имиджмейкеру я ничего не изменила в своем внешнем облике: и брови, и тупоносые ботинки остались при мне. Про красное пальто я вообще скромно умалчиваю.
— Здрасьте, — поприветствовал меня водила.
— Привет, — ответила я и немедленно уставилась в окно, решив про себя, что снова заведу привычку внимательно смотреть по сторонам. Дело это если и не полезное, то, по крайней мере, не вредное. Афиши предстоящих концертов Елены Богаевской присутствовали на стенах и заборах, в глаза бросались также предвыборные плакаты Пашкова (видать, расклейщики, толпившиеся вчера в его приемной, расстарались) и какие-то листовки, о содержании которых судить было затруднительно по причине мелкого шрифта. Кстати, я заметила еще кое-что, написанное покрупнее, причем краской и на громадном стенде, предназначенном для размещения платной рекламы. Так вот, как раз под завлекательным приглашением «Место для вашей рекламы» какой-то политизированный товарищ под покровом ночной темноты начертал кривыми буквами:
«Крутояров верни наши денюшки какие зажал а то мы хрен за тебя проголосуем!»
У подножия стенда стояли два типа в рабочих спецовках и задумчиво почесывали затылки, видимо решая серьезную политическую проблему: как быстро, но без труда устранить последствия ночной «провокации». А особенную пикантность этой ситуации придавало то обстоятельство, что вышеозначенный рекламный стенд помещался аккурат напротив губернского «Белого дома», от подвала до чердака залепленного предвыборными агитками того самого «зажавшего денюшки» Крутоярова, нынешнего областного начальника.
— Видала? — обернулся ко мне водила, такой счастливый, словно он и был автором вышеозначенного рекламного «слогана».
Ну и денек выдался, доложу я вам! «Штаб» кишел как муравейник. А более всего меня поразило, что к привычным отутюженным костюмам прибавились крепкие парни в камуфляже. Уже в фойе я поняла, что произошло нечто экстраординарное. Венька с растаращенными тараканьими глазами спустился вниз, чтобы встретить меня, — дюжий охранник все еще упорно меня не признавал. Молча схватил меня за рукав и поволок по лестнице. С трудом от него отцепившись, я поинтересовалась:
— Что тут у вас, пожар?
— Хуже, — выдавил из себя мрачный Венька, — нас прослушивают!
— Нас… что? — переспросила я.
— Прослушивают. Сегодня утром мы случайно обнаружили подслушивающие устройства, и еще неизвестно, как давно они стоят…
— Да иди ты… — не поверила я. Это мой обычный стиль: к разного рода «шпионским страстям» я всегда отношусь скептически. — Кому это нужно?
— Кому-кому? Конкурентам, — шипящим шепотом сообщил Венька. — Жесткая предвыборная борьба!
Я не успела ничего сказать, потому что мы добрались до места, где происходили самые драматические события с присутствием камуфлированных товарищей, о которых я уже успела упомянуть выше.
Венька заволок меня в пашковскую приемную. Там сгруппировались почти все «штабисты», насупившись и сосредоточенно рассматривая чудом сохранившийся наборный паркет бывшего Дворянского собрания. Меня они поприветствовали сдержанно и сухо, не поднимая глаз, словно за стенкой стоял гроб с покойником.
Двойные двери в кабинет Пашкова были прикрыты неплотно, и оттуда доносился чей-то суровый бас, время от времени прерываемый возмущенными повизгиваниями аналитика. Ни Пашкова, ни «кардинальши» слышно не было, хотя они наверняка там находились. Венька тоже двинулся на «место происшествия», я же села на стул у стены и, закинув ногу на ногу, приготовилась ждать, чем закончится вся эта лабуда.
Очень скоро из-за двери донеслось Венькино жужжание, которое даже неизвестный мне мужественный бас не в силах был перекрыть. Спустя какое-то время я стала разбирать некоторые слова и даже обрывки фраз:
— Политическая провокация… Грязная игра… Криминальные методы…
Это все были Венькины формулировки. Бас говорил менее разборчиво, он просто бухал, словно сваи забивал.
Наконец двери распахнулись, и в приемную вывалились несколько человек в камуфляже, милицейский начальник средней руки, которого я немного знала в лицо, а за ними Венька и аналитик. Венька продолжал сыпать своими политическими словечками, а милицейский начальник только повторял:
— Разберемся, товарищи, разберемся!
— Этого дела так оставлять нельзя! — внес свою лепту в общее дело аналитик.
И услышал в ответ все то же многообещающее: «Разберемся!»
Я ожидала, что после этого начнется какое-нибудь чрезвычайное заседание «штаба», и предполагала воспользоваться суматохой и подсунуть в бумаги Пашкова фотографию Наташи, которую захватила с собой из дома, однако ничего такого не произошло. Венька, который проводил милиционеров до выхода, вернулся необычайно энергичным. Снова схватил меня за рукав и поволок за собой, правда, на этот раз в ту самую небольшую комнату в конце коридора, где мы накануне дружно составляли «План взаимодействия с прессой».
Пока я снимала пальто, Венька носился из угла в угол, не переставая что-то невнятно бормотать себе под нос. Наконец он остановился, посмотрел на меня каким-то одержимым взглядом, потер руки и объявил:
