— Не удивлюсь, если узнаю, что вы всегда были в курсе проделок вашего муженька. Его банных приключений с хорошенькими куколками.

Она не вздрогнула, не побледнела и не пошла нервическими пятнами, и вообще с ней не произошло ничего такого, что можно было бы объяснить хотя бы тенью волнения. Только уголки ее губ брезгливо опустились вниз, словно я ей сунула под нос кошачье дерьмо на лопаточке. Впрочем, в каком-то смысле так оно и было, разве что дерьмо не кошачье…

Снежана Пашкова откинулась на спинку стула:

— Ах, вот в чем дело! Оказывается, вместо пресс-секретаря мы заполучили проповедника, точнее, проповедницу.

— Знали бы, ни за что не взяли, не так ли? — попыталась я поймать ее на слове.

Но она была надежна, как безоткатное орудие, и тут же выпалила из всех своих стволов:

— Ну, если вам так интересно, то никто на ваш счет не заблуждался. Это была бутафория, чистой воды бутафория, и с самого начала вас никто не воспринимал всерьез.

— Снежана… — вмешался в нашу горячую дискуссию Пашков.

Но его суперактивная супружница не дала ему договорить:

— Теперь ты видишь, кого тебе подсунули? А я ведь тебя предупреждала…

Эта семейная разборка сама по себе была достаточно любопытна, но я пришла к Пашкову вовсе не за тем, чтобы выслушивать эти препирательства.

— Стоп, — сказала я, — даже если вы меня зазвали к себе исключительно для того, чтобы ноги об меня вытирать, речь сейчас не обо мне. И даже не о грешках господина Пашкова, я о другом хотела с вами поговорить. Например, о том, что сегодня я уже успела побывать в одном не очень уютном месте… В морге. Меня позвали туда, чтобы опознать молодую, красивую и очень талантливую женщину, которую мы с вами еще неделю назад встречали в аэропорту с цветами. Она должна была давать концерты в вашу поддержку, но почему-то в последний момент отказалась. Впрочем, «почему-то» было до вчерашнего дня. Теперь уже известно почему.

—  — Это что еще за страшилки? — возмутился Пашков.

— Вы говорите о Богаевской? — воскликнула его женушка.

— Да, я говорю о Богаевской. — Не успела я это произнести, как оказалась словно под перекрестным обстрелом, поскольку «сладкая парочка» стала закидывать меня возмущенными репликами с двух сторон. Реплики эти, правда, предназначались не мне, Пашковы спорили друг с другом. Он призывал свою ретивую супружницу «не поддаваться на провокации» (с моей стороны, надо полагать), она же твердила о том, что «кое-кого уже давно надо было поставить на место» (не сомневаюсь, в виду она тоже имела меня).

В конце концов мадам Пашкова одержала верх над своим супругом и зычным голосом специалистки по уличным рекламным кампаниям перекрыла его увещевания:

— Насколько я знаю, Богаевская была психически больным человеком, от которого можно ожидать чего угодно. Потому-то она и отказалась от концертов в последний момент. По этой же причине она и руки на себя наложила. Только не смотрите на меня так. Все это я узнала от ее импресарио, с которым сегодня летела из Москвы одним рейсом.

— Даже если это и так, — я до боли сцепила пальцы, — даже если она и вправду покончила с собой, она сделала это из-за того, что с ней случилось пятнадцать лет назад. — Я опять обернулась к Пашкову и навела на него испытующий взгляд. — А вы знаете, что с ней случилось пятнадцать лет назад?

Лицо Пашкова ничего не выражало:

— Откуда мне знать? Тогда, в аэропорту, я видел ее в первый и последний раз.

Я продолжала держать его на прицеле своего взгляда, у меня даже глаза от напряжения заболели:

— Пятнадцать лет назад ее изнасиловали несколько подонков, одного из которых я могу назвать наверняка. Его зовут Игорь Сергеевич Пашков, и он выставляет свою кандидатуру на губернаторских выборах. Как, разве вы не слышали про такого? Его гладкую физиономию сегодня можно наблюдать на каждом заборе и на каждом столбе.

— Та-ак… — протянул Пашков. — Это провокация, как я и думал…

Мадам Пашкова, еще минуту жаждавшая поставить меня на место, вдруг переменила свое решение.

— Не отвечай, ничего не отвечай ей! — заботливо предупредила она мужа. — Это типичный шантаж.

Поздно, теперь Пашков закусил удила и, проигнорировав ее совет, стал изображать из себя оскорбленную добродетель:

— Большей чуши в жизни не слышал! Я не буду обсуждать абсурдность этой истории с изнасилованием, которую вам наверняка подсунули мои противники, заинтересованные в том, чтобы я сошел с дистанции! Чего они уже только не перепробовали: и подслушивающие устройства устанавливали, и угрожали, и стреляли… Надо полагать, они выдохлись, если решили прибегнуть к вульгарной клевете! Именно вульгарной, потому что не позаботились даже свести концы с концами. Стал бы я приглашать Богаевскую, если бы, как вы утверждаете, меня с ней связывала такая ужасная история?

— Да ведь пятнадцать лет назад вы изнасиловали не приму Богаевскую, а простецкую девчонку, которую даже не запомнили. По этой же причине вы ее даже не узнали в аэропорту, она ведь для вас была одной из многих. А вот она вас узнала! А иначе чем еще объяснить то, что ее концертмейстер пыталась плеснуть в вас кислотой?!

И опять они заорали в две луженые глотки одновременно.

— Да эта концертмейстерша такая же сумасшедшая, как ее подружка! — Это кричала мадам.

— Чушь, чушь, полный идиотизм! — вопил Пашков, но в глазах у него мелькнул испуг. Всего на одну секунду, но я успела заметить.

Я и не заметила, как тоже стала орать, чтобы перекрыть их слаженный дуэт:

— Но Богаевская не единственная ваша жертва. По крайней мере, я знаю еще одну, которую вы, конечно, тоже не запомнили. Такую юную тоненькую девочку с длинной белокурой косой, ну, напрягите свою память!

Пашков был в ярости, хотя и старался держать себя в руках:

— Это все ваши штучки: нелепые звонки в прямой эфир и та фотография… Я знаю, что это вы мне ее подсунули!

— А я знаю, кто шарил в моей квартире, пока я лежала в больнице, вы! Не лично, конечно, для этого у вас есть помощники и ваш главный костолом! — Во мне все клокотало, только изображать видимость хладнокровия мне было не в пример тяжелее, чем Пашкову. Поскольку я не имела такого опыта «дворцовых интриг» и подковерных баталий, коим, несомненно, обладал Пашков, успевший к своим сорока пяти сделать карьеру, позволяющую ему рассчитывать на губернаторское кресло. А там, глядишь, напряжется и перепрыгнет в президентское. И никто его не остановит. Но я не борец за идею и чистоту рядов, все, чего я хочу, так это узнать, что случилось с Наташей Русаковой, что же с ней случилось… И этот надутый политический индюк, сидящий во главе стола, мне все расскажет!

— Бред! — По холеному лицу Пашкова пробежала нервная дрожь. — Это же просто бред сумасшедшего! Да если так пойдет, вы повесите на меня всех собак. Я эту вашу подружку никогда в жизни в глаза не видел, понимаете, никогда!

Подружку? Он сказал «подружку»? Значит, успел навести справки. Небось и с делом ознакомился. А что, если — меня прямо в жар бросило, только на этот раз не из-за простуды, — что, если Капитонов?.. Господи, какая же я все-таки доверчивая идиотка, Капитонов наверняка снабжает Пашкова информацией! Ну конечно же, этот ловкий фээсбэшник играет со мной в доверительность и уговаривает ждать и не высовываться. Да он просто-напросто держит меня на коротком поводке, чтобы я не выкинула какой-нибудь финт. Вот теперь до меня дошел наконец смысл этого его «афоризма» насчет веселых танцев под чужую дудку. Они будут дружно водить меня за нос, искусно давая понять, что я где-то рядом, в первом приближении к разгадке, а Пашков тем временем пролезет в губернаторы. Ловкачи, ничего не скажешь. Разумеется, они могли бы решить «мой» вопрос и более радикальным способом. (Один Викинг чего стоит, имела «удовольствие» видеть его в действии.) Только зачем? Не проще ли постоянно держать меня в поле зрения и умело мною же манипулировать?