Закончилась пресс-конференция на жизнеутверждающей ноте: Пашков популярно изложил свои планы по переустройству губернской жизни к лучшему, в том случае, конечно, если его мечты о должности областного начальника осуществятся. Кстати, свои шансы на выборах он оценил достаточно высоко — в восемьдесят процентов. Руки жаждущих разузнать еще что-нибудь интересненькое о потенциальном губернаторе еще тянулись под модерновый потолок Дома железнодорожника, когда Пашков объявил, что время вышло:

— Благодарю вас за внимание и надеюсь, что эта наша встреча не последняя.

И первым поднялся из-за стола. Остальные последовали примеру Пашкова и гуськом потянулись за ним, как стая за вожаком. А из-за кулис сразу же выдвинулся Викинг вместе с парочкой своих крепких парней. Эти трое окинули зал бдительными взглядами и в два прыжка настигли драгоценного кандидата, оттеснив ринувшихся к нему со всех сторон журналистов.

К машинам мы возвращались тем же порядком и опять мелкими перебежками. Тем не менее на нашу процессию умудрились напасть вездесущий Вислоухов и благоухающая феромонами Лидочка Белоусова. Вислоухов, по своему обыкновению, стал настойчиво совать в лицо Пашкову микрофон, а Викинговы жлобы его активно оттеснять, в чем в конце концов и преуспели. Пока пашковские телохранители управлялись с Вислоуховым, Лидочка, чуть-чуть забежав вперед, на ходу выясняла отношение потенциального губернатора к феминизму.

У входа в Дом железнодорожника сшивались еще какие-то люди — небольшая группа, от которой неожиданно отделилась женщина в черном и сомнамбулой двинулась по ступенькам навстречу нам. Она шла, сосредоточенно глядя под ноги, и потому, когда она подняла голову и я ее наконец узнала, было уже поздно. Поздно, потому что в тот момент она уже сунула за пазуху руку в черной кожаной перчатке и извлекла на свет бутылку. Кетчупа, если верить наклеенной на ней этикетке. Еще через мгновение она молниеносным движением свинтила с бутылки крышку, а я заорала:

— Майя!

В следующее мгновение Майя — а это действительно была она — резко выбросила вперед руку, сжимающую бутылку, и в нашу сторону полетели брызги какой-то жидкости с резким неприятным запахом.

— Майя, Майя! — продолжала я орать дурным голосом, с ужасом наблюдая, как пола моего безумно красного пальто начинает чернеть и дымиться буквально на глазах…

…Дальше события развивались очень быстро, но в моей памяти они почему-то остались как бы в замедленном воспроизведении. В общем, я все еще стою, ору и тупо пялюсь на странные метаморфозы, происходящие с моим комиссарским пальто. Все это, как вы понимаете, происходит одновременно. В двух шагах от меня, прикрыв лицо руками, так что сквозь пальцы видны только его совершенно бешеные и остановившиеся от ужаса глаза, замер Пашков. Откуда-то сбоку выворачивается Викинг и бросается к Майе, выбивает из ее рук бутылку из-под кетчупа, из которой продолжает вытекать пенистая жидкость, толкает Майю в плечо, и она падает навзничь прямо на широкую асфальтовую площадку у входа в Дом железнодорожника… Все расступаются, кто-то кричит: «Милиция, милиция!», а Викинг бьет Майю тупым носком своего громадного ботинка на толстой подошве. Он делает это с профессиональной точностью, целясь под ребра, а она лежит с запрокинутой головой, веки опущены, а на лице ни тени страдания…

Я подбегаю к Викингу, до боли вцепляюсь пальцами в рукав его кожаной куртки и воплю что есть мочи:

— Ты… сволочь, садист… не бей ее! Викинг продолжает пинать Майю, не обращая на меня внимания, а я бессильно болтаюсь на его рукаве. В какой-то момент он просто отмахивается от меня, как от назойливой мухи, и я отлетаю в сторону, ударяюсь затылком обо что-то твердое и немного шершавое и вырубаюсь…

— Похоже, сейчас она откроет глаза. Я догадалась, что тот, кто это сказал, находится рядом со мной, однако его слова пробивались ко мне словно сквозь толстый слой ваты. Открыв глаза, я увидела озабоченное лицо молодого белобрысого парня в кургузом полушубке поверх халата, который можно было считать белым только номинально. Значит, они все-таки вызвали «Скорую». Еще в самой непосредственной близости я увидела насупившегося аналитика. А сама я сидела в вестибюле Дома железнодорожника на белом пластмассовом стуле, какие пользуются неизменной популярностью у владельцев летних кафе.

— Ну, как вы себя чувствуете? — участливо справился белобрысый медик.

Как я себя чувствую, как я себя чувствую… Приблизительно так же, как я чувствовала себя шесть лет назад, когда скоропостижно скончалась моя мать. Тогда тоже приехала медицинская бригада, констатировала факт смерти, а меня зачем-то накачала транквилизаторами, хотя я ни в чем таком не нуждалась. Так вот, после тех уколов у меня было ощущение, будто я дорогой сервиз, тщательно упакованный в коробку, для пущей надежности набитую опилками. В общем, кантуй не кантуй, даже не зазвенит. Нечто подобное я испытывала и сейчас.

— Голова не кружится, не тошнит? — продолжал допытываться белобрысый.

Я промолчала, только молча ощупала саднящий затылок, потом перевела взгляд на свое пальто. Это было зрелище не для слабонервных: левая пола представляла собой зияющую обугленную по краям прореху, сквозь которую каждый мог наблюдать мои ноги в черных колготках, испещренных дырами разных размеров, от микроскопических до громадных. И едва я пошевелилась, от дыр во все стороны пошли стрелки. Как лучи от солнца.

— Что это? — тупо спросила я.

— Это кислотой проело, — пояснил аналитик, — хорошо еще, что у вас пальто длинное, гм-гм, было длинное, а то могли бы быть очень серьезные ожоги.

Кислота, кислота… Соображала я не очень хорошо. Откуда взялась кислота? Значит, у Майи в бутылке из-под кетчупа была кислота?

— Где она? — Я уставилась на аналитика тяжелым взглядом.

— Кто она? — не сразу понял аналитик. Впрочем, очень даже может статься, он только притворялся, что не понял. — А, эта ненормальная… — Он повернулся к стеклянной стене вестибюля. — Да вон ее увозят.

Я предприняла попытку взглянуть в том же направлении, что было не так уж просто, и увидела, как санитары загружают носилки с чьим-то телом в машину «Скорой помощи».

— Она… она жива? — Неожиданно обнаружилось, что голова у меня и в самом деле кружится. Насчет тошноты пока ничего определенного сказать не могу.

— Кажется, жива, — не очень уверенно ответил аналитик.

Я вспомнила, как безжалостно Викинг колошматил Майю, и скрипнула зубами.

— Вам плохо? — кинулся ко мне белобрысый медик. — Что, голова кружится?

И тут появился Викинг, легкий на помине, чтоб ему… Наклонился надо мной и поинтересовался:

— Ну, как дела?

Я брезгливо отодвинулась:

— Спешу вас разочаровать, как вы ни старались, мозги у меня не выскочили.

Тонкие губы Викинга скривились:

— Я же не нарочно, это же случайно вышло…

— Ботинками? Случайно? — прошипела я, отворачиваясь.

— Ты про эту идиотку, что ли? — Викинг впервые «тыкал», обращаясь ко мне. — А что, было бы лучше, если бы она кислотой кому-нибудь в лицо плеснула? Тебе, например? Без глаз бы осталась, дура!

Ну и хамло! Я сузила глаза и поймала «в фокус» гладкую физиономию этого садиста, словно в прицел. Аналитик тем временем тихо увещевал распоясавшегося пашковского костолома.

— Спокойно, спокойно, — бубнил он, — не исключено, что у нее сотрясение.

— А чего она, — огрызался Викинг, совсем как какой-нибудь базарный качок со стриженым затылком. — Хорошо, что кислота была в бутылке, а не в банке. Так только на ноги попало, а могло и в лицо. Это же настоящее покушение!

В разговор вмешался медик, справедливо заметивший:

— Спорить потом будете, сейчас нужно пострадавшую отправить в больницу. И уже ко мне:

— Сильно голова кружится?

— Ничего я не знаю, — буркнула я, опустив подбородок. На самом деле самочувствие у меня было преотвратное.