Я зачитала дурацкую заметку буквально до дыр, а заодно исследовала весь номер от корки до корки, но так и не придумала, чем хвалебный панегирик комсомольскому вожаку мог заинтересовать мою пропавшую подружку. Потом я приложила максимум усилий к тому, чтобы побольше разузнать о замечательном молодежном лидере Игоре Пашкове, и, честно говоря, сведения, которые я таким образом нарыла, не давали никаких оснований думать, будто бывший комсомольский функционер мог иметь какое-нибудь отношение к таинственной Наташиной судьбе. Ну был такой, потом выдвинулся на повышение в Москву, опять же по комсомольской линии, да так там и остался. Ничего сверхъестественного, если на то пошло, не помню, чтобы кто-нибудь из здешних «варягов», пробившись в первопрестольную, спешил вернуться в родную губернию. Признаться, была у меня мысль сунуться с этой дурацкой вырезкой в милицию, но я быстро отмела ее по причине полной бессмысленности. Кто станет возобновлять давнее, сданное в архив дело из-за какой-то вырезки из старой газеты? Если бы обнаружились улики посущественнее, да где же их возьмешь, особенно через пятнадцать лет?

Ну что ж, теперь пришла пора рассказать о том, что еще случилось со мной приблизительно в то же самое время, когда мне попалась эта вырезка из газеты. Тогда же я ввязалась в самую серьезную авантюру в своей жизни: я добыла весьма взрывоопасные документы. Главное, едва взяв их в руки, я сразу почувствовала предгрозовое электричество в воздухе, но, по своему обыкновению, вместо того чтобы оглядеться и прикинуть, с чего бы они на меня свалились, глупо и отважно ввязалась в драку. В точном соответствии с заветами классиков марксизма-ленинизма, А тут еще и редактор моей газеты меня поддержал, и история о неслыханной приватизации машиностроительного завода, флагмана областной индустрии, как говаривали во времена не столь отдаленные, наделала немало шума. Приватизации, в результате которой, если судить по тем документам, хорошо нажились наш губернатор и еще кое-кто из его ближайшего окружения. Если вы думаете, что при этом я боролась за какие-то там вечные ценности и пустеющие на глазах закрома родины, содержимое коих растаскивают те, кто, по идее, должен его сохранять и приумножать, то здесь мне придется вас разочаровать. Все не так: я всего лишь выполняла свою работу. А моя работа — охота за сенсациями, потому что я репортер от Бога.

Что дальше? Через несколько дней после скандальной публикации, когда я возвращалась домой, на меня напали и вырвали из рук сумку, прыснув в лицо из газового баллончика. Все бы ничего, если бы в сумке не лежали те самые документы. Что удивительно, нападавшего нашли — им оказался мелкий рыночный торговец, — нашли и мою сумочку, но без документов. Больше того, горе-грабитель клялся, что их и в глаза не видел. Состоялся суд, который закончился ничем. Когда приговор огласили, бандюга посмотрел на меня торжествующе. Ничего удивительного, он имел для этого максимум оснований. Как ни крути, а победителем, несмотря на те два года условно, которые ему в конце концов припаяли, оказался он, а не я, идеалистка несчастная. Точнее, даже не он, а те, кто за ним стоял. Кстати, они тоже были в суде, не все, конечно, а, так сказать, младшие по званию. Держались сплоченной группой и, похоже, задолго до окончания судебного заседания знали о его результатах. К моменту оглашения приговора я уже ни на что не надеялась. Сколько времени потрачено — и все впустую! Где адвокаты, сулившие мне сенсационный процесс, где широкая общественность, по законам жанра обязанная в едином порыве сплотиться за моей гордой спиной? Ау?! Нет ответа. Вот и все, полгода суеты и нервотрепки, когда я почти не работала, а воевала в суде, — псу под хвост.

Я приготовилась к следующему суду, на этот раз «о защите чести и достоинства», причем в качестве ответчика, поскольку без документальных доказательств моя недавняя публикация в газете носила голословный и даже больше — клеветнический характер. Но губернатор проявил недюжинное «великодушие». Просто созвал пресс-конференцию и заявил, что мои «злобные измышления» остаются на моей же совести, в наличии которой он, впрочем, сильно сомневается.

Именно таким образом я, еще совсем недавно «лучшее перо» области, превратилась в «эту скандалистку Алтаеву». Дальше больше. Поначалу поддержавший меня редактор сразу посуровел и сменил привычную милость на гнев, несколько раз публично отчитав меня на оперативках при всем коллективе редакции. И отчитывал незаслуженно, по пустякам. Я, отягощенная уязвленным самолюбием, к тому же привыкшая менять газеты, как колготки, немедленно накатала заявление об уходе. Сказать по чести, это мое решение трудно назвать благоразумным, просто меня подвело то внимание, которое уделялось моей персоне три последних года. С тех пор как я получила первую премию на региональном конкурсе прессы, мне казалось, что меня везде ждут с распростертыми объятиями. Еще бы: ведь за мной тянулся шлейф славы непревзойденного репортера областного масштаба!

Не буду скрывать, в глубине души я была уверена, что могла бы рассчитывать и на большее, на место в Москве, например, но там и без меня столпотворение. И потом… Кто-то ведь должен жить и в глубинке? Впрочем, наша губернская столица хотя и не Рио-де-Жанейро, но не такая уж и дыра. Одних турфирм у нас без малого три десятка, семь банков (помимо Сберегательного), несколько ночных клубов и целых два казино. При этом я перечисляю только самые характерные явления повсеместно зарождающегося капитализма, те, что принято считать основными атрибутами, так сказать, визитной карточкой буржуазного образа жизни. Впрочем, я, кажется, отвлеклась.

Итак, я накатала заявление и швырнула его на стол редактору, приготовившись услышать какую-нибудь умиротворяющую чепуху. Вместо этого редактор подвинул заявление к себе, пробежал глазами и… подписал одним росчерком, что называется, недрогнувшей рукой. Мало того, он еще и сопроводил свою начальственную волю весьма откровенным комментарием:

— Что, думала, я тебя уговаривать буду? Положа руку на сердце, я очень даже допускала такое развитие событий, в противном случае я вряд ли стала бы разыгрывать из себя оскорбленную добродетель. Все-таки не далее как два года назад он сам (редактор) сманил меня в «Губернский вестник» громадным, по нашим провинциальным масштабам, окладом и свободным режимом работы, коий я фривольно именовала «беспривязным содержанием». До того я работала в «Вечерних известиях», откуда меня не хотели отпускать. Но когда я огласила предложенные мне в «Вестнике» условия, редактор «Вечерки» только развел руками и философски заметил:

— Против лома — нет приема…

Ныне я выслушивала совсем другое, во всяком случае, горестными сожалениями здесь и не пахло.

— Уговаривать я тебя не собираюсь. А если ты рассчитываешь, что тебя будут рвать на части и зазывать во все газеты, то совершенно напрасно. Ты теперь котируешься на общих основаниях. Забудь про «первое перо», перьев этих теперь столько наплодилось, и все молодые, хваткие, быстрые… Так что ты немножко не ориентируешься в обстановке…

Редактор брезгливо отодвинул лист бумаги с моим заявлением и сделал вид, что меня в его кабинете нет. Я вышла, на прощание громко хлопнув дверью. Точнее, я хотела ею громко хлопнуть, но последнее, к сожалению, технически невозможно из-за того, что эта самая дверь тщательно обита кожзаменителем, а посему закрывается медленно и беззвучно, как врата рая перед неисправимыми грешниками. Дабы они могли в полной мере осознать, чего именно лишаются по причине сумасбродств и излишеств, совершенных в грешной земной жизни.

Между прочим, насчет молодых и прытких редактор был прав, грустно подумала я, меряя шагами безлюдный коридор. Этих и в самом деле развелось, как мышей в хорошем амбаре. Что за беда, если они были необразованными дилетантами? Времена сильно изменились, и теперь с экранов телевизоров обворожительно улыбались очаровательные блондинки, всего лишь не выговаривающие каких-то тридцать две буквы алфавита, а репортерский хлеб в газетах грызли вчерашние пэтэушники, которые успешно научились пользоваться вокабуляром Эллочки-людоедки. Ну и плевать, из принципа не стану искать работу, куда денутся — сами позовут!