— Нет, Капка, проблема не в твоем росте и не в твоем лице, тут главное — взгляд. Ты ведь как смотришь? У тебя в глазах немой вопрос: «Ну, че надо?» А что должно быть? А должно быть: «Я ничего не обещаю, но все возможно».

Кстати, этот самый профессиональный соблазнитель был весьма и весьма колоритный тип и при иных обстоятельствах, наверное, заслуживал бы отдельной главы в моем повествовании, но сейчас, как вы понимаете, мне придется ограничиться минимумом информации. Замечу только, что он же является автором одной оригинальной теории. Насчет того, как было бы замечательно, если бы головы женщин имели счастливое свойство отстегиваться непосредственно перед «этим» и пристегиваться — соответственно уже после. По его мнению, такая модернизация существенно упростила бы процедуру как самого соблазнения, так и последующего благополучного избавления от объекта этого соблазнения, и очень печалился из-за технической невозможности осуществления своего эпохального проекта. М-да, давненько это было, сколько воды утекло с тех пор… Пару месяцев назад я случайно встретила автора так и не осуществленного «ноу-хау» возле аптеки. Выглядел он изрядно полинявшим и горестно жаловался на серьезные проблемы по части урологии. И о своем главном сокровище отозвался с печальным вздохом: «Был детородный, стал водопроводный». Ну да ладно, не о нем речь.

Валентин, к моему неудовольствию, все-таки пару раз щелкнул фотоаппаратом и только после этого меня поприветствовал.

— Давно ждешь? — спросила я.

— Пять минут, — улыбнулся Валентин и повесил камеру на плечо поверх старого дубленого полушубка, который он носит зимой, сколько его помню. Черт знает что за жизнь у нас такая, ну почему, спрашивается, такой отличный мужик одет абы как? Ведь пашет как проклятый, а едва концы с концами сводит.

— Пять минут — это еще ничего, — успокоилась я. Не люблю заставлять кого-либо долго ждать. — Так что там у тебя случилось?

— Торопишься? — осведомился Валентин.

— Да не то чтобы… — уклончиво ответствовала я. — Но вообще-то… Ты же знаешь, что я сейчас вроде как при должности…

— Вот из-за этой самой должности я к тебе и обращаюсь, — загадочно молвил Валентин, сунул руку за пазуху, что-то вынул из овчинного нутра и сунул мне в руку. — На, смотри.

Оказалось, что это фотография. Судя по всему, Валентин ее переснял так же, как прежде, по моей просьбе, Наташину. Причем сам оригинал был достаточно древним и измятым, потому что я рассмотрела на переснятом снимке характерные полоски заломов. Меня взяло недоумение: с чего это Валентин подсунул мне фотографию какой-то пьяной компании? А на снимке четыре мужика и баба, почему-то завернутые в простыни, сидели за столом, заставленным бутылками.

— Ну и что? — тупо спросила я.

— Посмотри повнимательнее, — интригующе сказал Валентин.

Я опять принялась рассматривать снимок. Ну и что? Подумаешь, какой-то фривольный междусобойчик, кого теперь этим удивишь? Сидят они, похоже, в бане, потому и в простынях. Лица рассмотреть трудно, поскольку один из мужиков в момент съемки отвернулся, еще двое уткнулись в рюмки, зато тот, что в центре, тот, у которого на руках сидела молодая бабенка с блаженным лицом пьяной дурочки, кого-то мне здорово напоминал.

— Пашков! — воскликнула я и ошалело уставилась на Валентина.

— Вот именно, — кивнул он. — Я ведь, когда переснимал это дело, понятия не имел, а позавчера, когда его по телевизору увидел, чувствую, рожа какая-то знакомая — у меня же профессиональная память на лица, — и сообразил. Потом еще сличил с плакатами, которые по городу развешаны — я ведь на них раньше-то не обращал внимания, — смотрю, точно — Пашков.

Я все еще пялилась на фотографию:

— А откуда она у тебя вообще взялась?

— О, это история, — усмехнулся Валентин, — соседка моя, Люська, привела какую-то свою подружку ханыжного вида, если честно. Говорит:

Семеныч, тебе халтура. Все знают, что я подрабатываю по мере возможности. Ну а эта подружка сунула мне старую фотографию, желтую всю, измятую, черт ее знает где она ее хранила. Ну и, значит, попросила сделать несколько копий. Ладно, говорю, сделаю, и цену свою назвал. Она сразу скривилась, мол, дорого, нельзя ли подешевле, а куда дешевле, когда я и так чуть не в два раза меньше, чем в фотоателье, беру, иначе ко мне просто никто не пойдет. Хотел я ее наладить, а потом все-таки согласился, думаю, черт с ней, сделаю. Из-за Люськи, из-за соседки, чтоб она не подумала, что я жлоб какой-нибудь, а то чуть что, моя к ней бегает то за солью, то еще за чем. Ну, сделал я ей штук десять копий, Люськина подружка мне заплатила, сколько наскребла, и мы разошлись, как в море корабли. А эта фотография получилась не очень качественная, поэтому я ее не отдал ей, хотел выбросить… Короче, она как-то затесалась среди снимков, которые я делал для газеты.

Я снова вгляделась в лицо молодого Пашкова с бабенкой на коленях. Кстати, «бабенка» это еще громко сказано, точнее было бы назвать девчонкой — ну, лет семнадцать-восемнадцать от силы.

— И что ты обо всем этом думаешь? — поинтересовалась я у Валентина.

— Честно говоря, мне до этого… Ну, сама понимаешь. Только… Ах да, я же кое-что забыл. Так вот, эта баба, которая приносила фотографию, очень беспокоилась о ее сохранности, говорила, что она в единственном экземпляре и прочее. А — самое главное — как-то так выразилась… Короче, как я понял, с помощью этой фотографии она собиралась подзаработать. Еще сказала: потом, мол, тебе еще подкину за услугу. Я подумал, что это стопроцентный треп. А теперь…

— А теперь ты понял, что она собиралась его шантажировать, — задумчиво продолжила я за Валентина.

А он снова полез за пазуху и достал на этот раз свою знаменитую папиросную спагетину. Чиркнул спичкой по коробку, прикурил, прикрывая папиросу от ветра ладонью, затянулся и только после этого произнес:

— Я когда эту дурацкую вислоуховскую передачу по телевизору посмотрел, с, мягко выражаясь, странными звонками, у меня даже живот подвело. Что-то это все мне сильно не понравилось. А тут еще то, что случилось вчера, ну, стрельба эта… В общем, по-хорошему, мне в милицию идти надо, я так понимаю, а идти совсем не хочется. Ну зачем мне это, скажи? Кто мне этот Пашков? Никто. Это во-первых. Во-вторых, я же прекрасно понимаю, ну чем это кончится? А тем, что они как-нибудь там разберутся между собой, а мне только лишние проблемы. Мне нужно деньги для семьи зарабатывать, а не влезать во все это…

— Дерьмо, — услужливо вставила я.

— Вот именно, — невесело усмехнулся он. Я заметила, что Валентин нервничает, хотя давно привыкла к его завидной невозмутимости.

И потому поспешила его успокоить:

— А чего ты, собственно, переживаешь? Каким образом это тебя касается? Ну, переснял ты фотографию, и ладно. Сделаем так… Снимок я забираю, а ты мне подскажешь, как найти особу, которая сосватала тебе такую работу.

— Да в том-то все и дело! — воскликнул Валентин и бросил окурок в урну. Тот не долетел, упал в снег в двух шагах. — Я попытался у Люськи расспросить про нее, а она мне возьми и ляпни:

«Я эту дуру знать не желаю!» Даже по матушке загнула, а она, Люська, вообще не из таковских, я даже удивился, когда она мне эту свою протеже привела, думаю, что у них общее? Люська баба нормальная, а та халда халдой. Короче, Люська рассказала мне, что та ее бывшая одноклассница и что про нее, мол, много чего плели, а она, мол, не верила, потому что судьба у нее-де тяжелая была, осиротела рано. К тому же, по Люськиным словам, и дружбы они особенной не водили, встретились недавно на рынке, ну и, как водится, слово за слово… Ну вот, а когда она, значит, к Люське приходила, то чего-то там стащила: то ли деньги, то ли… В общем, не знаю. Но Люська про нее теперь и слышать не хочет! Ругается, и только, сильно разозлилась.

— И все-таки ты ее еще раз спроси про нее, — посоветовала я Валентину, — узнай, как зовут и где живет. Придумай подходящий предлог. Ну, например, что она тебе еще какую-нибудь работу заказывала… Или не расплатилась.