Хайнц не чувствовал боли. За столько лет ношения браслета его кожа обугливалась до костей и восстанавливалась столько раз, что потеряла чувствительность. Иногда он пытался вспомнить, откуда у него эта проклятая штука, которую самостоятельно он снять не мог, но ничего не получалось. Это был подарок, но чей?

Хайнц нахмурился, поскреб ногтями раненую кожу у браслета.

«Хватит об этом думать!»

Он снова устремил внимание на чистый лист перед собой. Хайнц несколько раз коснулся острым кончиком пера бумаги, оставляя кляксы, затем остервенело скомкал лист и взял следующий. Внутри него все дребезжало и сжималось пружиной, когда он выводил каллиграфическим почерком: «Здравствуй, брат. Мне нужна помощь».

«Тебе нужна помощь, Хайнц».

Его начинало мелко потрясывать, и он стиснул пальцами лист до хруста.

– Я не слабак!

Хайнц продолжал сжимать лист бумаги в кулаке так, словно хотел изничтожить его. Он закрыл глаза и прижался лбом к судорожно стиснутым пальцам. Из груди раздались сухие всхлипы, он чувствовал, как сходит с ума или уже сошел, как приходит к полному тупику, но не хотел с этим мириться.

Его названый брат был прав тогда: ему нужна помощь, – но Хайнц не желал этого признавать. Не хотел давать слабину, не хотел жалеть, не хотел чувствовать эту удавку на шее.

Хайнц окончательно запутался. Когда люди устроили облаву на их общину, где Грехи жили в тишине и покое, чтобы вытащить оттуда избранное чудовище и человека, Хайнц сломался.

Он изошел трещинами, когда его названого брата сжигали на костре, когда избранный человек, не в силах перенести тоску, прекратил это одним движением кинжала. А когда Герман, маленький и безобидный ребенок, волею пророчества Крестейра выбравший Хайнца своим чудовищем, встретил его мертвыми глазами, Хайнц разбился вдребезги.

Он нашел каждого причастного к смерти мальчика, но этого оказалось мало. Боль не утихала, крови людей было мало. Германа это к жизни не вернуло.

– Хайнц? – К нему постучались, а потом дверь распахнулась и в кабинет вошел Мастер.

Пернатый торопливо вытер глаза и натянул на лицо дежурную улыбку:

– Вы всё уладили?

– Да, конечно. Только вот… Мы тут с ребятами поговорили и… – Мастер замялся, покосился на мирно спящего Грея.

– Удиви меня. – Хайнц элегантно развернулся на стуле, закинул ногу на ногу и захлопал ресницами, напяливая на себя маску наивности.

– Может, зря мы Фергуса прихлопнули? Мальчишке совсем херово без него. Может, мы ошиблись и его истинный выбор не ты? Ты не подумай, мы не против тебя! Просто мы ведь хотим исполнения пророчества, так? Ну и нам надо, чтоб все было правильно… – Тирада Мастера закончилась, не успев начаться, как только Хайнц плавно и тягуче поднялся с места. Он возвышался над мужчиной всей своей громадой, продолжая мило улыбаться, но на его пальцах слышался скрежет ногтей.

– Правильно? Ох, верно, ха-ха… А я не хочу правильно! – Хайнц с грохотом спихнул все содержимое стола на пол. – Смысл не в этом! Мне плевать, что правильно, а что нет! Я хочу, чтобы этот мир умылся кровью, чтобы вы все пожалели о том, что когда-то сделали!

Он рывком достал револьвер из кобуры самого Мастера и выпустил пулю ему в лоб. Дверь позади него разлетелась в щепки, окрашиваясь алым и серым. Мужчина медленно сползал на пол, пока Хайнц широко распахнутыми глазами таращился на кровавое месиво вместо его лица.

– Я заставлю этот мир сожалеть о содеянном, я сломаю его и выпотрошу так же, как он сломал нас всех! За все! И если мне для этого нужно будет ломать чужие судьбы, я сломаю каждого в этом гребаном мире!

Помещение больше походило на оранжерею: с высоким стеклянным куполом в потолке, увитом плющом. Тонкие лианы опутывали остовы растений, скользили по мебели и стенам, распахивая тут и там широкие резные листы. Шкафы и столы немного обшарпаны, но все еще сохраняли свой вид. Сверху во всем великолепии солнечного света на гибких сетках свисали сотни стеклянных разноцветных шаров. Некоторые были большими и пыльными, другие средние и сияли бликами, маленькие шарики горстями наполняли прозрачные вазы на всех поверхностях.

– Ого, – коротко выразил изумление Грей, когда Хайнц закрыл за ними двойные двери с тяжелым засовом.

– Нравится? – Он улыбнулся, когда мальчик подошел к большому зеркалу в резной оправе.

– Очень впечатляюще. Что это за место? – Он смотрел на окружение, беспокойно вертя в пальцах клык, и кристалл на его груди мигал в такт биению сердца.

– А я могу попросить вырезать мою память о прошлом?

– Нет, Фергус. Только слабые Грехи предпочитают забывать о том, что сделало их сильнее.

– Ну… О некоторых вещах я бы согласился забыть, даже если бы меня назвали ссыклом. Так можно?

– Я запрещаю.

– Пф.

Хайнц потряс головой, выгоняя неуместные воспоминания, ответил уклончиво:

– Это одна из моих лабораторий.

Грейден стоял к нему вполоборота, сильнее хмурясь. Он словно весь угас, сдался, внутренне перечеркнул для себя что-то, и от этого выглядел практически больным, не похожим на себя.

– У нас был сад, – неожиданно сказал Грей. – У нас с Фергусом. Яблоневый. Знаешь, он говорил, что сделает для меня вино из наших яблок, когда мне исполнится восемнадцать. А мне ведь не исполнится, так? Ты меня убьешь? Как и его?

Хайнц тяжело вздохнул, потер пальцами переносицу.

– Я не убью тебя. Я просто хочу сделать все лучше.

– Тогда зачем привел меня сюда? Дверь закрыл. Отобрал все мои вещи вчера вечером. – Грей непонимающе развел руками. Его сердце гулко билось, но он держался храбро, хоть и старался стоять подальше.

– Я хочу все исправить. Чтобы ты перестал чувствовать ту боль, которая толкает тебя на опрометчивые поступки, – осторожно начал Хайнц, разворачивая к нему резной стул, и приглашающим жестом позвал Грея присесть.

Мальчик посмотрел на потертую сидушку с такой усталостью, как будто ему было не десять лет, а гораздо, гораздо больше.

– Если бы ты был на моем месте, ты бы понял, что это не поможет. Ничего не поможет.

– Я не сделаю тебе больно. Это поможет, правда. – Хайнц улыбнулся ему так тепло, как только мог, но это не произвело видимого эффекта.

– Если ты так добр ко мне, зачем тогда убил Фергуса? Ты мог договориться с ним. Как нормальные, цивилизованные… Грехи. – Грейден запинался, подбирая слова, но продолжал смотреть на Хайнца со стылой тоской.

Пернатый стиснул спинку стула, ловя зеркальные блики от шаров. Для него внезапно время словно совершило поворот, краски вокруг ощутимо померкли, осели грязью и болью в трещинах досок.

– Однажды ты повзрослеешь, – тихо произнес Хайнц, – и увидишь вещи такими, какие они есть.

– Я уже увидел достаточно, чтобы повзрослеть, – равнодушно обронил Грейден, вызывая у Хайнца волну мурашек.

Он поднял голову и посмотрел на мальчишку так, словно тот сейчас сказал, что Создатель сошел с небес. Он смотрел и не мог поверить в услышанное.

Когда-то в прошлом такую же фразу – слово в слово – бросил Фергус. Он был таким же хмурым, нелюдимым, тянулся к Хайнцу, но тот больше не хотел никаких близких отношений с учениками. Он хотел, чтобы Фергус ненавидел его, поскольку видел в нем того, кто сможет его одолеть в случае ошибки. И поэтому всячески отталкивал, но в тот момент не сдержался и впервые заступился за него. Разговор в залитом закатным солнцем саду запомнился Хайнцу на всю жизнь. Как и слова Фергуса, которые сейчас сказал Грейден.

Грей сильнее нахмурился, но больше ничего не сказал и неожиданно покорно уселся на стул. Когда Хайнц дал ему в ладонь тяжелый стеклянный шар, он закрыл глаза, давая этим полную открытость своей памяти.

Хайнц вырезал все до кусочка, вычеркнул Фергуса из его жизни, оставляя белые пятна. Он забрал из холодных ладоней шар и деревянный клык, думая о том, что чувствовал горечь, сожаление и пустоту, а не ожидаемые триумф и радость.