– О, Боже! Но вы ведь не убьете меня, ведь нет?!

– Ну вот, хозяин. Ну что ты. Я тебя и пальцем не трону. Веришь? Ну, давай обнимемся.

Трактирщик качнулся было к нему, но рыцарь вдруг отпрянул, показывая пальцем:

– Э-э, что это у тебя на груди? Ты меня испачкаешь!

– Нет ничего, – растерянно осмотрел себя трактирщик. – Не испачкаю.

– Нет ничего? – вызывающе проговорил рыцарь, продолжая указывать пальцем.

Вдруг из груди трактирщика выскочила короткая красная палочка, замерла, а он, как безумный, принялся ладонями сбивать, сбивать её, и рассёк ладони до костей, но всё хлопал по груди, медленно оседая. Опустился, скорчился, затих. Стоящая за его спиной девочка вытащила клинок, повела по нему, сгоняя кровь, белым платком.

– Нужно точно в сердце, – недовольно сказал рыцарь.

– Точно и ударила, – недоумённо ответила она. – Рука-то привычна, сама идёт.

– Сама, сама. Удар у тебя поставлен, это видно. Но ведь ставили-то его тебе во фронт, когда лицо в лицо. Не понимаешь? Ты за спиной стояла, а в этом случае сердце в другой половине груди. Поняла? Теперь помни.

Синеглазка смутилась чуть не до слёз, покраснела. Примерилась, сместила клинок, ещё раз пронзила вздрогнувшее тело.

– Вот теперь в сердце. Видишь, от лезвия пошёл пар?

Разговор ей был явно неприятен. Отвернувшись, она кивнула и быстро отошла к приятелю. А тот даром времени не терял. Сложив на залитой лавке заряженные уже пистолеты, он ловко и быстро выворачивал у убитых карманы. Девочка молча присоединилась к нему. Четыре проворно мелькающие руки выбрасывали на стол деньги, табакерки, ножи, нательные цепочки с крестиками и нехитрыми матросскими амулетами, трубки, табак, кольца. Затем всё это убогое, нищенское добро смели в чей-то шейный платок, связали узлом и швырнули в дорожную сумку. (Конечно же, не ради наживы, нет. Привычная и обязательная – после любого убийства – работа по созданию видимости ограбления.)

– Ну что же, дети мои, – медленно произнёс монах.– Никто не видел. Напились и сами себя перебили. Хозяин спрятаться не успел. Трактир можно не поджигать. Едем.

Распахнулась дверь, солнечный свет полыхнул по закопченному трактирному чреву. Вкатился клуб свежего воздуха, разбавляя тяжкую смесь запахов разлитого вина, горелого пороха, крови.

Но крови-то, как оказалось, было ещё мало. Рыцарь на этот раз был последним, он задержался. Пока его спутники у крыльца отвязывали лошадей, он подошёл к прибитому, ещё живому матросу, достал два коротких ножа, вдавил их лезвия с боков в шею и резко дёрнул руки к себе. Из-под ушей, в стороны, как из простреленной навылет бочки ударили две тёмные струи, тугие, круглые. Ослабли, подобрались и хлестнули опять, и снова опали. Когда сердце вытолкало всю кровь в разрезы, оно остановилось.

Сделавший это тем временем почистил ножи и погрузил их в скрытые под одеждой ножны. Потом он, ухватившись пальцами, выдернул гвоздь (тёплый ещё человек с костяным стуком сполз на пол), подошёл, аккуратно переступая через лужи, к стене, вдавил гвоздь в его гнездо, повесил сковороду и вышел.

Вышел, а в спину ему, сквозь щель в прилавке упал взгляд живых, но до полусмерти, до обморока испуганных глаз – маленьких, детских.

Рассыпалась, отдалилась, затихла неторопкая поступь копыт. В трактир пришла тишина. Из-под прилавка выполз маленький белоголовый мальчик, подошёл к телу трактирщика, сел рядом. Сел прямо в кровь, повернул личико в сторону открытой двери и стал смотреть на ясный и тёплый солнечный свет. Сидел и молчал. Не плакал.

А я жил себе в своё удовольствие. Сытый, довольный и беззаботный. Но три роковые события, о которых я только что рассказал, три призрачных, бешеных пса уже прочно взяли мой след и пустились в намёт, с каждым прыжком сокращая дистанцию. Пласталась вдали роковая и страшная гонка, и никто не мог меня предупредить, никто, никто…

конец первой книги