– Я остался один, – равнодушно и тихо ответствовал он. – Ничего не умею делать. Жить не на что.

– За то, что я иногда позволяю ему здесь читать, – быстро вмешался хозяин, – он мне чинит ветхие книги. Он сносно делает переплёты!

– Единственно, что у меня получается, – это придумывать истории, – произнёс Генри. – По вечерам там, где люди с лошадьми, я рассказываю их, и меня кормят за это.

Я сунул книги хозяину, за прилавок, подхватил Генри под локоть и вывел из лавки.

– Но хорошая история придумывается раз в год, – отрешённо глядя в сторону, продолжал он, – а людям неинтересно слушать сегодня то же, что и вчера.

Мы доплелись до нашей мастерской, и я втащил почти невесомого знакомца в свою комнату. (Он немедленно направился к полке с книгами.) Я схватил что-то с подоконника, кажется, грушу, сунул ему в руку и помчался вниз, в подвал. В двух словах я открыл плотнику этот странный случай, и через четверть часа на расчищенном углу верстака исходила паром тарелка куриного супа с лапшой, лежали хлеб, лук и лист салата с небольшим холмиком соли. Вернувшись в комнату, я застал гостя в том же положении, в каком и оставил – замершим перед книгами, с ненадкушенной грушей в руке. С сожалением покинув свой пост, покорно и грустно, Генри последовал за мной.

Медленно, нетвёрдой рукой вычерпав суп, он закрыл глаза, и мы, легко подняв его из-за стола, уложили на кучу сухих стружек в углу.

Он спал до позднего вечера, а проснувшись и увидев нас, без предисловий принялся рассказывать историю.

Это было неописуемо. Шли часы, а мы, как зачарованные, сидели и слушали. Он придумал невероятное место где-то на окраине мира и населил его необычными существами. Они жили по странным законам, делали чудесные предметы и были необъяснимо милы. Затейливая фантазия плыла и сверкала, словно хрустальный поток, и оставляла ощущение теплоты и уюта, – как витраж [18] из флорентийского стекла, как расцвеченная амальгама [19].

Перевалило за полночь, когда повествование сплелось в завершающую фразу:

– Так заканчивается история острова Локк, – устало произнёс Генри.

(«Локк», – то есть замок, щеколда, – это же моя фамилия! Я был очарован этой историей.)

Он остался жить у нас, и даже получил собственную обязанность: выносить из мастерской стружки и обрезки дерева и сжигать их в сушильной печи. Большую часть времени он проводил именно здесь, в африканской жаре, следя за температурой в сушилке и читая взятые у меня книги. Спал он на одном из диванов в салоне, но никогда, приходя утром, я не заставал его там. Чуть только брезжил рассвет, он в одних коротких штанах устраивался у печи и склонялся над очередной книгой, старательно оберегая страницы от падающих с лица капель пота.

Я продолжал выполнять заказы оружейника, но уже не в его мастерской, а у себя дома. Генри получил в подарок от нас небольшой переплётный станок и успешно освоил первое в своей жизни ремесло. Он даже стал получать кое-какие деньги от владельца книжной лавки, которые, впрочем, у него же и тратил.

Наша жизнь, казалось бы, стала спокойной и предсказуемой, но в самый разгар лета случилось непредвиденное. 

Однажды утром плотника посетил какой-то человек, и после его ухода старик принялся ходить по мастерской в сильном волнении.

– Том, – сказал он. – Недавно у нас был заказ от некоего Давида Дёдли, торговца. Мы сделали большую партию сосновых матросских сундучков, помнишь?

Я помнил.

– Так вот, – продолжил старик, – два его корабля отправляются в Индию. Так вышло, что он очень нуждается в корабельном плотнике. Что скажешь?

– Он предлагал тебе отправиться с ним в Индию? – не поверил я.

– Не просто предлагал. Упрашивал! Видишь ли, у него два маленьких сына, близнецы. Они очень хотят, чтобы это был именно тот “старичок, который делал сундучки”. Мальчишки растут без матери, и отец им ни в чём старается не отказывать. Даже в этом плавании – один корабль идёт с товаром, на втором путешествуют дети.

Он выжидающе посмотрел на меня. Я вздохнул:

– Поезжай, старик. Надо так надо.

– Что говорить, Томас. Я-то знаю, как ты мечтаешь о далёких странах. Но богатых людей трудно о чём-то просить. Ты ведь сам справишься с мебельным делом?

– Разумеется, справлюсь, дело нехитрое.

Он принялся собирать инструменты, а я засел за изучение счетов и заказов. Но случай иногда всё меняет.

За день до отплытия кораблей плотник заболел, и настолько серьёзно, что не мог встать с постели. Вот так кокетливо и просто судьба состроила гримаску: плыть в Индию выпадало мне. Да, это невероятно, чтобы корабельным плотником взяли мальчишку моих девятнадцати лет – но я получил, сам того не зная, блестящую рекомендацию. Мой учитель-оружейник делал партию новых своих пистолетов хозяину корабля. Так совпало. Мы – сундучки, он – пистолеты. И своим словом он поручился за меня и показал мои работы. Мне привезли приглашение!

Старик потребовал, чтобы я надёжно спрятал свои деньги и бумаги на дом, и для этой же цели отдал мне свой мешочек с монетами.

– Поправлюсь, – чуть слышным голосом сказал он, – мастерская прокормит. А что случится – моим денежкам мигом найдётся хозяин…

В своей комнате я отодвинул кровать и выдолбил в кирпичной стене глубокую нору. Замуровал в неё бумаги и деньги. Затем придвинул кровать к свежему пятну штукатурки и пошёл прощаться.

– Том, – попросил меня старик. – На корабле мой сундук. Пожалуйста, береги его. Там вещи, которые я собирал всю жизнь.

Я обещал ему это. Затем поселил Генри в своей комнате и наказал ему заботиться о старике, пока я не вернусь.

На следующий день я был у Бристольского залива.

Море встретило меня знакомым небом в штрихах мачт и парой приветствий узнавших меня грузчиков.

Я взошёл на корабль, представился капитану. В его каюте находился и сам Давид Дёдли, и два его сына, близнецы двенадцати примерно лет, удивительно похожие друг на друга. Их имена были Эдд и Корвин, но никогда нельзя было определить, кто из них кто, и поэтому и сам отец, и все окружающие обращались к ним обоим просто “Малыш”. Эти мальчишки были главным объектом нашего путешествия, поскольку отец обещал им такой подарок на день рождения – путешествие в далёкие тёплые страны, где живут неведомые племена и невиданные звери.

Корабли назывались “Африка” и “Дукат”.

Мы ещё не отплыли, а у меня уже появилось первое задание – собрать на палубе “Дуката” большой ящик, в котором (горячее желание близнецов) можно было привезти в Бристоль пару крокодилов. Подозреваю, что со стороны владельца кораблей это задание было также своего рода проверкой для меня – “а каков наш новый чип в деле?” (Чип, то есть “стружка” – это шутливое название весьма важной должности – корабельного плотника).

Место моё определили в нижней каюте, среди матросов, в уголке с деревянной кроватью (это вам не матросский гамак; плотник – персона заметная), на которой уже стоял сундук старика. Здесь я сложил своё скромное имущество и принялся за ящик. Слабо представляя себе, каких размеров могут достигать крокодилы, я на всякий случай сделал его побольше. К вечеру он был готов. У него имелись четыре короткие ручки для переноски, плоская откидная крышка на петлях и, что привело близнецов в восторг, – небольшие круглые дырки для воздуха в одной из его стенок. Они немедленно забрались внутрь и, требуя от меня то перегородку, то подставку для подзорной трубы, устроили там “крепость”. Их отец, видя своих детей счастливыми, отблагодарил меня: распорядился кормить меня вместе с мальчишками, в отдельном помещении.

И я пропал. С нами обедала воспитывающая близнецов племянница Давида Дёдли, двадцатилетняя Э' велин Ба' ртон. Она мгновенно поразила меня своей красотой, – тёплой, бархатной. Необыкновенной. В её характере странным образом соседствовали доброта, кротость – и сила воли. (Первое время я так робел, что ни крошки не мог съесть в её присутствии.)