— Ты лопай, лопай. А то развезет.

Она послушно взяла дольку ананаса, откусила. Сок брызнул на “подбородок, она вытерла его запястьем. Запястье тонкое, хрупкое, почти детское. Леший украдкой посмотрел на свои руки со вздувшимися от жара венами. Они показались ему похожими на ковши экскаватора. Откуда-то — из живота, из печенок, а может, прямо из сердца, поднялась теплая волна, обожгла, уколола тысячью маленьких иголок, будто он с мороза бухнулся в горячую ванну. Леший даже замычал от боли. Обидеть ее? Бросить? Что за чушь. Он даже готов отдать вот эту руку — левую… нет, даже правую, вот эту свою правую ковшеобразную руку с толстыми грубыми пальцами, чтобы у них все было хорошо. Чтобы сидеть вот так, болтать в свое удовольствие, любоваться без всякого стеснения ее наготой, и чтобы заботиться и охранять, бить чьи-то морды, ломать кости, и чтобы ругать ее время от времени, отбирать всякие опасные игрушки… Только он почему-то ни на миг не мог поверить, что так и будет. Вечно, всегда. Хотя бы какое-то продолжительное время. Кто его знает почему. Не от него тут все зависит, и даже не от нее… От обстоятельств. И от закономерностей жизни. А они таковы, что разведут их с такой же неизбежностью, как и свели. И не просто разведут, а разбросают, словно центрифугой, далеко-далеко друг от друга… В разные концы мира…

— Ты извини. Я, наверное, глупо себя веду, — сказа Пуля, с аппетитом уписывая вторую дольку ананаса. — Пытаюсь выглядеть старше — опытной, повидавшей, что ли. А получается глупо. Но я не расстраиваюсь на самом деле, ты не думай. Это просто гормоны, это пройдет, я знаю. Я раньше была другая. Во время каникул могла целую неделю на улицу не выходить. Читала, рисовала. Мечтала себе о чем-то… Была влюблена в Олега Меньшикова, представляешь?

Леший хрюкнул утвердительно. Никакого Олега Меньшикова он не знал. Наверное, певец.

— Мальчишки в школе казались мне тупыми и жестокими, какими-то гоблинами. Многие, в общем-то, гоблинами и были, и остались… А ты был какой? Ну, в юности, в детстве?

— Обычный, — сказал Леший. — Гоблин. Сидел на последней парте. Курил на заднем крыльце школы. На большой перемене бегали с друзьями в «стекляшку» на Малый Власьевский.

— А что такое «стекляшка»?

— Пивнуха. Ну, не ресторан, а такая забегаловка, стеклянный павильон типа. В советские времена таких много было.

— Не видела ни разу, — сказала Пуля.

— Много потеряла.

— Ты серьезно?

— Нет, — сказал Леший.

Она помолчала.

— А ты тогда, в детстве, уже знал, что будешь диггером?

Леший выгреб себе в тарелку остатки «цезаря» и бросил сверху остывший антрекот. Чего-то он вдруг резко проголодался.

— Даже слова такого не слышал, — сказал он с полным ртом. — Да его и не придумали еще, наверное, в те времена. Мы с Пашкой Глушаковым хотели в Нижневартовск смотаться.

— Зачем?

— Не помню уже. Денег шальных хотелось. Приключений.

— Нижневартовск, — Пуля пожала плечами. — Даже звучит как-то… уныло. А вот я всегда знала, что буду архитектором. С пятого класса.

— Небось на «отлично» училась.

— В общем-то да.

— А как же тогда с этими диггер-готами связалась? Они ж там все сплошь извращенцы с калеченной психикой. Один Рыба этот ваш чего стоит…

Пуля рассмеялась.

— Не поверишь. Я была в него немного влюблена. В него, в Рыбу. Гормоны, говорю тебе.

Леший посмотрел на нее и налил себе еще водки.

— Налей и мне, а? — попросила она. — Ну, не жмоться. Я буду вести себя паинькой, обещаю.

Леший капнул и ей чуть-чуть. Пуля выпила, некоторое время посидела с открытым ртом и вытаращенными глазами. Потом сказала:

— Я ему даже сказать не успела об этом. Бедный Рыба. Тут Крюгер подвернулся, тут такое началось…

— А потом подвернулся Леший, — сказал Леший. — Гормоны.

Она слабо улыбнулась.

— Глупо, я понимаю. Просто еще тогда, когда ты у нас в квартире… Ну, читал маме всякие нотации, говорил ей про меня… Еще тогда мне как-то удивительно хорошо стало, спокойно. Я тогда из-за Реснички напугана была, не знала, что мне делать, как быть со всем этим. А тут у меня даже чувство юмора проснулось. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — соврал Леший.

Ему и горько вдруг стало, и вместе с тем приятно. Девочка явно ошиблась в партнере, это ясно. Но он хотя бы смог ее уберечь от Реснички, что тоже не мало значит.

— Вредный какой!..

Она обежала низкий столик, бухнулась к нему на колени лицом к лицу, расставив по-кавалерийски ноги. Уложила его большие грубые руки на свои бедра, обняла за шею, поцеловала долго, обстоятельно. Потом вдруг уткнулась лбом ему в грудь, прошептала:

— Но ты ведь не наврал мне про тайный город? Правда есть такой? Где-то там, глубоко?

Он взял ее лицо руками, поднял, поцеловал.

— Истинная правда, малышка. Только на фига он тебе нужен? Ты ведь отличница, пай-девочка, во всяких Венерах Милосских разбираешься.

— Не знаю. Но я ведь архитектор как-никак…

— Будущий архитектор.

— Ладно, будущий. Мне все равно интересно. Там ведь, наверное, красивые дома? Красивые улицы. Это ведь так, Леший?

— Как тебе сказать. — Леший усмехнулся. — Вряд ли они красивые. Хотя я в этом плохо разбираюсь. Красиво — некрасиво. Я не архитектор.

— Но там день и ночь должны гореть огни. Яркие, разноцветные. Это красиво. И у домов нет крыш. Потому что каждый дом упирается прямо в небо, держит его на себе. — Она потерлась щекой о его щеку. — Дома там очень прочные. И еще там очень тихо. Все люди спокойные, уравновешенные. Очень основательные такие. Потому что на них все держится. В буквальном смысле. Они не подозревают, правда, об этом. Просто они так живут… Поддерживают нас как бы. Я все правильно говорю?

— Ну-у. В самую точку, — сказал Леший.

— Вот. Там еще есть ночные клубы. Они открыты круглосуточно, потому что под землей всегда ночь. И подземные жители танцуют в этих клубах очень неторопливые, очень медленные танцы. Потому что они никуда не торопятся. Ты представляешь себе это?

— Чего мне представлять, — сказал Леший. — Я все это видел. И даже танцевал там как-то очень медленный фокстрот.

— Один?

— Один.

— Бери в следующий раз меня с собой. Фокстрот в одиночку не танцуют.

— Я всегда танцевал в одиночку, — возразил Леший.

— Это неправильно…

Пуля не дала ему ответить, обхватила его рот горячими мокрыми губами, с силой вжалась в него, выгнулась. И не отпускала, пока ее тело не заходило ходуном у него в руках.

г. Москва. Управление ФСБ

— Есть кости, значит, есть трупы, — сказал Евсеев, перебирая только что отпечатанные на принтере фото. — А раз есть трупы, должно быть уголовное дело. Это как дважды два… А вот ловушка, пусть примитивная, но это тоже покушение на убийство! А это чей след?!

— Напишите рапорт, чтобы на четвертый уровень направили следственную бригаду, — криво улыбнулся Леший.

Но Евсеев пропустил шутку мимо ушей. Именно шутку. Как совет эти слова никто из присутствующих не воспринял. Да и за пределами кабинета к ним отнеслись бы точно так же.

— Ого, а это еще что такое?

Евсеев долго смотрел на одну из карточек, затем протянул ее Лешему. Тот только скользнул по ней взглядом, даже не стал брать в руки.

— Это деревянный болван, — сказал он. — Идол. Предмет культового назначения.

Евсеев поднял на него удивленные глаза.

— Так это у них что-то вроде жертвенника, выходит?

— Что-то вроде, — согласился Леший.

— А кости…

— Это не детские кости, Юра.

Леший, сидевший до этого как изваяние, пошевелился на стуле, развернулся к Евсееву.

— Слушай. Ты меня знаешь давно, не то что мои стрельцы-тоннельщики. И ты не будешь думать, что я тебе впариваю сказку тысячи и одной ночи, как принято у некоторых диггеров. Ведь так?

— Ну, — сказал Евсеев, пряча фото в папку и откидываясь в кресле.

— Так вот, это не дети. Детей там никаких нет и не было. Это те самые карлы, которых мы с Хорем видели в 2002-м. Подземные карлики. Помнишь, я рассказывал тебе — как прятался от Неверова в «минусе», как увидел там одного такого урода, как пошел за ним?.. А потом мы с Хорем отбивались от них, их там сотни были, помнишь?