Словом, подготовились к новым испытаниям как следует. Опыт они теперь имели, и ни одна спичка не должна была намокнуть, ни одна картофелина пропасть даром. Удочки решили не брать, поскольку идти предстояло тайгой — набрали побольше картошки.

Можно бы, конечно, спуститься до Засулей или хотя бы до Гуменок по Туре, а уж оттуда пешком идти на Лысуху. Но исчезновение лодки сразу бы навело на их след.

Когда снаряжение было приготовлено, вспомнили еще о двух препятствиях. Бабка Алена, не доверяя внуку, последнее время то и дело заставляла его спать в доме. А сама спала до того чутко, что не только встать и выйти, но даже кашлянуть нельзя было тайком от нее.

Второе препятствие заключалось в слове, которое они дали Валентине Сергеевне, что ничего не предпримут без ее ведома.

Трудности эти недолго озадачивали путешественников.

Через десять минут они уже толклись в конюшне, около дядьки Филиппа.

— Дя Филипп, возьмите нас в ночное! А, дя Филипп?..

Дядька Филипп, очищая вилами лошадиные стойла, то надвигался на приятелей, то отступал от них, попыхивая толстой самокруткой из-под опущенного до кончика носа козырька, молчал.

Потом глянул одним глазом.

— А… окучивальщики?.. Нет. Раз обманули, другой раз не поверю…

— Мы больше не… — начал было заверять Никита и осекся. Они хотели как раз «да», а не «не», — они хотели сбежать ночью.

Грустные, вышли из конюшни на улицу.

И тут Никита хлопнул себя по широкому лбу, вышибая наружу очередную идею.

— Зачем бежать ночью? — спросил Никита.

— Как зачем?.. — переспросил Петька, но в следующую минуту от восторга чуть не свалил Никиту ударом кулака в плечо. Самые простые мысли всегда приходят после самых сложных.

Путешественники могли спокойно выйти из дому поутру и к тому времени, когда их хватятся, быть уже либо у подножья Лысухи, либо на Змеиной горе.

С вечера заготовили три письма. Теперь они были уже не новичками в многомиллионной армии адресатов и корреспондентов. Письма получились короткими, солидными, успокоительными.

Бабка Алена, действительно, будто чувствовала что, заставила Никиту спать дома.

Но Петька-то ночевал в сараюшке. И часа ночи ему хватило, чтобы, нагрузив на себя два мешка, две телогрейки, фонарь и прочую амуницию, вдоль Стерли оттащить все к самому водопаду.

Сердце немножко поколачивало от шорохов в тайге. Но все же Петька тщательно подвязал мешки на сосне, высоко от земли, тщательно припрятал остальной инвентарь. Бегом возвратился домой и до семи утра спал в сараюшке мертвецки, без единого сновидения.

Разбудил его грохот сигнальной банки над ухом.

Никита притащил ему огромный кусок пирога с картошкой — подкрепиться. Петька съел его, не одеваясь, до крошки. Но потом они зашли еще к Петьке и по возможности не спеша уничтожили все, что предложила им Петькина мать.

Лишь когда обоим стало невмоготу от пресыщения, Петька сказал:

— Пойду, ма, пескарей наловлю утятам… — И взял мешковину.

— Чего ж, налови… — отозвалась Петькина мать, чуточку удивленная обходительностью сына. Ловить пескарей — предупреждает. Но только через сутки она вспомнит, что это как раз и было подозрительно.

Небрежно вскинув за спину старую мешковину, прошли через всю деревню.

Оглянувшись по сторонам, убедились, что за ними никто не наблюдает, опустили в голубой почтовый ящик на доме дядьки косого Андрея три письма.

Расчет был простым. Если сегодня никому в Белой Глине и в Рагозинке писем не будет, дед Матвеич заглянет в голубой ящик только завтра, если письма будут — Матвеич опустошит ящик после обеда, на обратном пути из Рагозинки.

В любом случае беглецы будут уже далеко.

Первое письмо было адресовано в Курдюковку учительнице Валентине Сергеевне.

Второе письмо было адресовано в Белую Глину Анастасии Ложковой.

Петьке очень хотелось пообещать матери, что он купит ей когда-нибудь большую пуховую шаль, на которую она всегда заглядывалась у председательши. Купит и еще что-нибудь получше… Но хвастаться было не в Петькиных привычках.

Третье письмо назначалось бабке Алене.

Бабка читать не умела, но для порядка решили известить ее наравне со всеми.

Проходя мимо сопляковской усадьбы, остановились посреди поляны, пожестикулировали, как бы совещаясь, взять утят сейчас же или на обратном пути от реки.

Сошлись на том, что лучше — от реки.

С удовлетворением заметили конец подзорной трубы, торчащий сквозь щель Владькиного сеновала.

Эпоха скучных ожиданий кончилась.

Перед ними открылась широкая дорога к сокровищам.

Второе странствие адмирал-генералиссимуса и его начальника штаба

Котомки и ватники висели под сосной нетронутыми. Быстренько оделись и стали взбираться на Рагозинскую гору прямиком, через лес, чтобы оставить деревню слева от себя. И пока не вышли на проселок, ломились через буерак, через заросли шиповника, через кучи перепрелого, десятилетней давности валежника.

Начальник штаба подсчитал, что если они одолевали пересеченную пятикилометровку за каких-то сорок — пятьдесят минут, то пятьдесят или пятьдесят пять километров они должны одолеть за десять-одиннадцать часов с небольшими передышками между этапами.

Но идти в телогрейках, с котомками за плечами, с фонарем, дротиком в руках, со стрелами за поясом и в тяжелых ботинках оказалось много сложнее, чем босиком, в одних трусах форсировать старицы, овраги, болота.

У проселка оба, изрядно пропотевшие, остановились. Где-то внизу надрывно гудела машина. Попадаться кому-нибудь на глаза не входило в планы путешественников. К дороге вплотную примыкали сосны. Пушистые шапки их смыкались над головой, и поросший высоким пыреем проселок лежал в рябоватой тени. Только колеи на дороге никогда не зарастали травой. Их много по тайге, таких вот проселков. И не угадаешь, кто первым проложил их, когда. Можно идти, идти неглубокой колеей и никуда не прийти, и никого не встретить. По иному проселку за год лошадь не пройдет, человек не ступит, машина не пропылит…

Однако гудение мотора приближалось. Из-за поворота выглянула нагруженная сеном трехтонка со снятыми бортами. Путешественники притаились за деревьями. Но когда трехтонка, тяжело одолевая метры подъема, прошла мимо, не сговариваясь, выскочили на дорогу, догнали машину и прицепили свои котомки на жердь, что шла поверх стога, и, длинная, торчала сзади метра на полтора. Идти без котомок стало легче. А шоферу из-за стога никогда не увидеть, что там у него подвешено, хоть еще одну машину прицепи.

До войны, говорят, и в курдюковском колхозе была своя машина. Теперь давно уже нет.