— I love you! («Я люблю вас!»)

Нет, братец, прибереги-ка эти слова для прекрасного пола! Ведь и без того видно, что сегодняшний случай встал тебе поперек горла, что не очень-то тебе приятно, когда на твоей шее сидит такой болван. Между тем их шеф уже выпил кофе, сидит, молчит. Сначала ему не хотелось садиться, теперь не хочется вставать. Но нас ждет дорога!

Миреку приходит в голову идея:

— Одну минутку, господа, я сейчас принесу фотоаппарат. Надо сделать снимок. На память!

В ту же минуту «господин начальник» вскакивает, благодарит за кофе, и все исчезают…

Другая Турция

Собственно говоря, нам давно следовало убедиться, что мы находимся во враждебной стране. Половину Турции нам закрыли, от другой половины также отрезали куски, отгородив их колючей проволокой, приказами и запретами.

Но Турция — это не только запреты, обыски и полицейские машины, висящие у нас на хвосте. Это и веселые толпы любопытных вокруг нас, как только мы останавливаемся. Это и тот мальчик, что в Айвалике сунул нам на память свою фотографию. Это и дети из городка Мустафа Кемаль Паша, которые бог весть откуда притащили нам яблок на дорогу. Это и рабочие измирской табачной фабрики, и крестьянин с гроздью винограда, и те молодые и не молодые, которые не раз забирались на подножку, чтобы вывести нас из лабиринта улочек на шоссе.

И всякий раз, когда мы намеревались отблагодарить за подарок или за внимание, эти люди останавливали нас своим «йок» и кивали головой. Это не то церемонное «нет», которое, если продолжать настаивать, может перейти в согласие. Турецкое «йок» — окончательный, не подлежащий отмене отказ. Никто из этих людей даже и не думал продавать нам свои фрукты, свои услуги. Просто они хотели оказать нам гостеприимство или, когда было нужно, помощь.

В сумерках мы выехали на небольшой пляж под горой за Эфесом. Что? Это на самом деле турецкий пляж? Вдоль берега стоят вереницей домишки, сооруженные из досок и соломы, позади них несколько старых автомашин, на веревках сушится белье, по которому можно судить, что здесь обосновались горожане. На пляже разложены небольшие костры, на них сковородка или кастрюлька, слышится звон тарелок, крик детей и рокот чихающего движка, пытающегося напоить электрическим током несколько лампочек, развешанных между домиками. Хотя сейчас уже вечер, но половина селения купается в море. Голые ребятишки, мужчины в трусах и в исподнем, женщины в купальных костюмах и в белье. А вторая половина — на пляже, за столами, в шезлонгах, молодежь водит хоровод, танцует, играет и поет под аккомпанемент морского прибоя.

Мы были приняты здесь как свои.

— …а у вас такие арбузы растут? Берите еще!

— Знаете, что такое арак?

— Да здравствует Чехословакия!

— Да здравствуют турки!

К полночному небу улетают песни — одна за другой. Сначала песня, рожденная в Татрах, потом песенка из-под Тавра. затем снова южночешская, за ней песня горцев с Арарата…

— А приветы от нас передадите?

— С удовольствием, но наши радиослушатели не поймут турецкого языка.

— Тогда по-английски!

— Но это уже будут не ваши приветы. А вот песню пошлите, самую лучшую!

— Рыбачью!

— И споет ее Лейла!

Глава шестнадцатая

Во знамение вепря, победите!

В кукольном фильме этот исторический сюжет в сокращенном варианте можно было бы проиллюстрировать такой, скажем, сценой: марионетки, обливаясь потом, яростно вцепившись в длинный канат, стараются перетянуть друг друга. Кто-то поскользнулся, выпал из ряда, остальные продвинулись на шаг. То же происходит и на другом конце каната. Вдруг первая команда резко дергает канат, их противники валятся кучей, набивая себе шишки. Победители тут же бросаются на них и начинают дико избивать поверженных. Чтобы ускорить расправу, кое-кому тут же отрубают головы, с других заживо сдирают кожу. Кое-кого хватают и связывают по рукам и ногам (этот отправится в рабство!), остальных добивают и отправляются себе восвояси.

Но тут же следом на арене появляются очередные соперничающие команды. Только вместо кожаных фартуков на этих марионетках уже белые ризы, нечто вроде хитонов или хламид, а их соперники выступают в бронзовых шлемах. Участники следующей команды — в тюрбанах и с закрученными усами. Им противостоят неуклюжие марионетки в кольчугах, скрывая ненавидящие взгляды под железными масками.

Если между враждующими командами провести линию в виде Босфора и Дарданелл, тотчас же станет ясно, о чем идет речь! Именно тут с незапамятных времен было узкое место в отношениях между двумя соседствующими частями света, именно здесь обычно заваривалась каша, именно тут народы привыкли сводить друг с другом счеты. Однажды в предполье Азии вторглись греки и под предлогом колонизации разбили лидийцев, фригийцев и карийцев. Когда они достигли вершины успеха, в игру вступили персы и, мстя грекам, пересекли линию Дарданелл, проникнув глубоко во Фракию, Македонию и на острова эллинов. В это время в покоренной Македонии начал действовать двадцатилетний Александр, энергия которого, словно пар в перегретом котле, требовала выхода. За пять лет к своему титулу македонского царя он присоединил не только звание повелителя Греции и фараона Египта, но и сан бога персидского.

Через каких-нибудь сто лет за канат дернули магометане и враз оказались у стен Вены и на просторах южной Моравии. Без малого почти через тысячу лет после того, как крестоносцы под предлогом священной войны против ислама впервые попытались завоевать экономический плацдарм Азии, ту же цель поставила перед собой вильгельмовская Германия и под лозунгом «Дранг нах остен» проложила за Босфором железную дорогу, ведущую в Дамаск и Багдад.

Так или иначе, но в 1919 году, в конце первого мирового пожара, в исламском мире не оказалось ни одной страны, которая бы не находилась под господством какой-либо из западных держав. На смену вооруженным нападениям пришли коварные переговоры за столами конференций, однако игра в перетягивание каната через Босфор не прекратилась.

…Босфор остался позади. Мы стоим на земле Малой Азии, в легендарной империи, пришедшей сюда с противоположных берегов и на многие века наложившей на завоеванную страну свою печать. Печать эллинской культуры.

Приена: бидэ с проточной водой

Площадь в Гюлюбахче, если можно назвать площадью небольшое пространство под вековыми платанами и эвкалиптами, весьма привлекательна. Прежде всего потому, что сулит спасительную тень. А затем еще и потому, что на ней булькает вода. Скрипучее водяное колесо заставляет ее вытекать журчащим хрустальным потоком из трубы, вокруг которой, молча потягивая чай из пузатых чашек, восседают мужчины. На каменной оградке, какие здесь окружают платаны, сидит сапожник и чинит солдату ботинки. Оторвет кусок дратвы, положит клубок на колени и слушает шум воды. Слушает воду и старец. Лежа на животе, он ножом выковыривает сердцевину арбуза, а корки подсовывает изнывающему от жажды ослу. Мужчины, которые в расположенной неподалеку чайной шлепают картами по столу, время от времени тоже перестают развлекаться и поворачиваются в сторону живой воды…

Мы напились, наполнили водой всю посуду, подставили головы под прохладную струю. Никто из наблюдавших все это не проронил ни слова, снисходительно, почти ласково взирая на нас. Чуть заметные улыбки их как бы говорят о неофициальном гостеприимстве: приветствуем вас, пожалуйста, пользуйтесь водой. Вот мы совещаемся под платаном, что делать дальше. Сейчас полдень, самое пекло. Перед нами на выбор Приена, Милет и Дидимы — три ионических и лидийских города, уцелевшие представители Тралл, Магнезии, Алинды, Эвромоса, Афродисиаса, Галикарнаса… Что ж, отправимся к раскаленным скалам, среди которых некогда была построена прославленная Приена.

Парень, который до сих пор оставался в тени незамеченным, отделился от ствола эвкалипта, едва мы, увешанные фотоаппаратами, оказались в поле его зрения. В руке у него болтался большой ключ. Как выяснилось позже, это был всего лишь символ его почтенной должности ключника. Дело в том, что отпирать ключом было нечего.