Автор этой гипотезы исходил из признаков радиоактивности, обнаруженных в Ливийской пустыне, из данных археологических исследований Ливана и, наконец, из сведений, содержащихся в библейских свитках, найденных на северо-западном берегу Мертвого моря.

Сообщение это перепечатали газетные агентства всего мира. А ровно через день в ливанской печати появилась поправка: «Описанное событие произошло не миллион лет назад, а две тысячи лет назад». То есть в эпоху римлян.

Организаторы Баальбекского международного фестиваля немедленно пригласили автора гипотезы на месяц в Ливан за их счет и хвастались: ни Нью-Йоркская филармония с ее ста оркестрантами, ни прославленная Фирус — «посланница звезд» — не смогли бы привлечь на фестиваль столько любопытных, сколько их привлекли рассказы о космонавтах древности.

— Смотрите, смотрите, — будут теперь говорить туристы при виде баальбекской террасы, — так вот откуда стартовал первый межпланетный корабль с экипажем из небожителей! И в самом деле, мыслимое ли дело, чтобы этакий Троекамень могли добыть обыкновенные люди?

В первый раз мы встретили его на баальбекском базаре. На нем была старая галабея, пиджачишко с обтрепанными рукавами, а на голове платок в черную клетку.

Он зло смотрел на нас, даже злее, чем другие, и, как только мы навели камеру, чтобы сделать первые снимки, замахнулся на нее.

В другой раз мы увидели его в дверях маленького арабского ресторанчика. Мы как раз доедали «шишкебаб» и советовались о дальнейшем плане дня с Арифом, нашим старым ливанским другом. Незнакомец с базара, увидев нас, долго не мог прийти в себя от неожиданности. Потом подошел поздороваться с Арифом, смущенно подал руку и нам, всякий раз прижимая ладонь к сердцу, губам и лбу, как это принято у арабов.

— Это Салиб Атийе, мой бывший сосед, — произнес Ариф. — Знакомьтесь!

— Там, на базаре, я подумал, что вы из тех… из тех туристов, которых мы терпеть не можем, — начал он растерянно. — Если бы я знал, что вы друзья нашего учителя Арифа… — Салиб Атийе смутился еще сильнее и с трудом подбирал слова. — Я бы… если хотите, конечно… у нас здесь нет таких хороших домов, как в Бейруте… Словом, вы бы доставили мне большую радость, если бы сегодня вечерком зашли к нам, ко мне домой.

И вот мы встречаемся с Салибом Атийе в третий раз.

Ариф долго вел нас, плутая по узким, кривым улочкам с лужами на каждом шагу. Трудно сказать, как он находил дорогу: то ли он видел в темноте, как кошка, то ли в самом деле наизусть знал каждый закоулок. Наконец он чиркнул спичкой, осветив в глиняной стенке дверной проем… без дверей.

Еще одна спичка — и при коротком свете ее мы замечаем, как из темноты, откуда-то из-под потолка на нас глядит верблюжья голова.

— Осторожно, идите направо, по ступенькам наверх! Внизу хлев.

На верхнем конце лестницы над нами снова звезды ночного неба. Куда это ведет нас Ариф?

— Это крыша хлева. Летом здесь отдыхают по вечерам, тут же и спят. Только сейчас, когда холодно, все перебрались в комнату.

А вот появляется и сам Салиб Атийе с керосиновой лампой в руке. Масальхер (добрый вечер). По очереди разуваемся у двери. Затем следует долгое представление хозяевам. Собралась вся семья, то есть все шесть сыновей Салиба, братья и сыновья его братьев. Женскую половину семьи пока можно только слышать из кухоньки в другом конце террасы.

Мало-помалу шум, вызванный нашим приходом, затихает, каждый садится туда, где есть место: на постель и циновки вдоль стен, на плетеные стулья, просто в кружок на чисто выметенный земляной пол.

Хозяин поставил лампу на пол посередине и прибавил фитиль. Только теперь мы можем как следует рассмотреть друг друга, голые стены и почерневшие балки под потолком бедно обставленной комнаты.

— Не слишком роскошно, а? — перехватил Салиб наши взгляды. — Кто же виноват, что у нас нет мостовой, нет водопровода и канализации и что нам приходится зажигать керосиновые лампы! Мы бы тоже хотели жить в каменном доме, а где взять на это денег? Здесь каждый строит себе жилище как умеет и из чего может. Видите — глина, глина, глина. Она даром. Даже крыша и та из глины. Когда идут дожди, приходится укатывать ее, чтобы не протекало.

— А чем же вы живете, Салиб?

— Чем? Работаем с женой на ферме шейха, если есть работа. Примерно один месяц в году, во время уборки.

— Он получает три с половиной фунта за рабочий день, — вступает в разговор Ариф. — А Хдие, его жена, зарабатывает три фунта. За двенадцать часов труда.

Халид, сын Салиба, зажигает щепочки под чайником на открытом очаге в углу комнаты. Да, да, конечно, мы с удовольствием выпьем чашку чая. Между тем Салиб вновь возвращается к своим заботам.

— Это действительно так, Ариф говорит правду. За месяц мы приносим домой около двухсот фунтов. А после уборки урожая до самой зимы возим на верблюде дрова. На дорогу до леса и обратно уходит день, а получаю я за это два фунта. Такой работы хватает месяца на три. Она дает еще двести фунтов заработка.

— И на эти четыреста фунтов вы живете целый год?

— А что делать? Приходится…

Задавая эти вопросы, мы себя чувствуем так, словно бередим их раны. Но стоило нам только в этом признаться, как они стали по очереди нас успокаивать:

— Ничего, спрашивайте, не стесняйтесь. Нам и в голову никогда бы не пришло, что вас может интересовать, как живут такие обыкновенные люди. И, пожалуйста, не сердитесь на меня за дневное происшествие. Эти… ну, вы знаете их… с трубками и жемчужными ожерельями, эти бы сюда не зашли!

Затем они рассказали нам о своем питании.

На завтрак круглый год одно и то же: картофель с чаем или кешк — пшеница, которую варят, добавляя в воду немного молока, потом растирают и сушат, заготавливая впрок… Иногда к пшенице примешивают щепотку сушеного мяса. Такое кушанье называется бургул.

На обед у этих людей круглый год или кешк, или бургул, или картофель.

На ужин круглый год или бургул, или картофель, или кешк.

Иногда на стол подают помидоры и сырой лук. Когда запасы подходят к концу, едят только утром и вечером. А когда их уже почти нет, едят лишь один раз в день. И это в Ливане, в самой богатой стране Среднего Востока…

Молча возвращаемся темными улочками к дому Арифа. У каждого на душе свой груз воспоминаний о разговоре у Салиба. На каком-то углу в освещенных дверях — вторично ни за что в жизни мы туда бы не попали — послышалось воркование голубей и приглушенный разговор. В дверях черным силуэтом выделяется фигура могучего человека в галабее.

— Салам алейкум, Ариф.

— И тебе мир, Махмуд, — отвечает Ариф, но в этом обмене приветствиями чувствуется плохо скрываемая неприязнь.

— Кого это ты ведешь в такой поздний час?

— Ко мне приехали друзья из Чехословакии.

И вдруг словно электрический ток прошел по телу Махмуда: он поднял обе руки над головой и выпалил:

— Да здравствует Гамаль Абдель Насер!

В этом выкрике был и вызов, и угроза, и расчетливый удар. По Арифу и по нас. Все мы знали, и Махмуд и мы, что быть коммунистом в Объединенной Арабской Республике сегодня означает рисковать жизнью. У них перед глазами горький опыт коммунистов соседней Сирии.

— А как ты думаешь, Махмуд, что было бы с Суэцким каналом и где был бы сейчас Насер, если бы тогда он не получил оружие из Чехословакии и из Советского Союза?

— Видит аллах, ты говоришь правду, Ариф. Скажи, почему ты всегда бываешь прав, когда мы двое сходимся и спорим?..

Ариф не отвечает. Оба они понимают друг друга без лишних слов. Ариф руководит местной организацией Коммунистической партии Ливана, Махмуд — вожак националистов. Он знал ответ на свой вопрос, хотя именно сейчас его и не услышал. Махмуд выпрямился и приглашает нас зайти. Лишь спустя некоторое время мы поняли, что этим приглашением он как бы извинялся и отдавал Арифу дань уважения.

От дверей и до самой перегородки из металлической сетки вдоль обеих стен на лавках сидели мужчины в куфийях, покуривали, пили и, как знатоки, рассматривали великолепных голубей за сеткой. В углу, у самой голубятни, на низкой скамеечке сидел хозяин, Ахмед Шауиш Абдель Хедди. Он церемонно представился и кивком приказал сыну принести нам по стакану сладкого какао. Мужчины вновь молча уселись на скамейки и, поскольку пришли гости, для приличия немного помолчали. Лишь голуби воркуют в наступившей тишине, да время от времени побулькивает кальян Ахмеда.