Мимо нас проносится безбрежная равнина — плодородная венгерская низменность, как мы когда-то учили в школе. Бескрайные кукурузные поля, потом целые леса подсолнечника, снова кукуруза. Кое-где виднеются рощицы молодых берез, за ними мелькают крытые соломой домики с колодезным журавлем поблизости, опять кукуруза — и так без конца. Вдоль дороги по канавам бродят боровы, черные и пятнистые, среди них рыжие поросята с цепочкой на шее. Вот один из них сорвался с места, завизжал и пустился вперегонки с машинами. Неравное состязание! Ну хорошо, раз тебе неведомо, что такое сотня лошадиных сил, придется проявить благоразумие нам! Чуть сбавить газ — вот и все, видишь? Теперь можешь возвращаться домой…

Дождь барабанит по крышам обеих машин все слабее и, наконец, перестает. Мы остановились в аллее высоких тополей в двенадцати километрах за Сегедом. Темнеет. Правда, мы бы еще успели пересечь границу и на всякий случай проехать по Югославии несколько километров, но тогда мы испортили бы радость друзьям, которые обещали приехать завтра утром из Белграда встретить нас у самого пограничного шлагбаума.

Иржи сидит за радиопередатчиком, в эфир летят сообщения о том, что мы в двух километрах от югославской границы, что завтра на рассвете покидаем Венгрию. Из приемника доносится голос нашего старого знакомого из Восточной Африки Робби, вместе с которым несколько лет назад мы провели не один вечер возле его передатчика в Найроби, в получасе езды от места, откуда прекрасно видна снежная папаха Килиманджаро.

— Спасибо за приветы, Робби, разве мы можем это позабыть! Тот кусочек лавы с вершины горы Кении, который ты нам подарил в Найроби на прощание, до сих пор хранится в нашей коллекции. Минутку, подожди нас немного на диапазоне, через пять минут я снова свяжусь с тобою, у меня гости…

У открытой дверцы синей машины стоят три пограничника с автоматами на груди. Сложный венгро-русско-чешский разговор длится гораздо дольше объявленных пяти минут. Наконец мы поняли, в чем дело: ребята хотят получить от нас письменное подтверждение, что они действительно были у нас и выполнили свой служебный долг. Подтверждение должно быть с нашей печатью.

— Печати, ребята, у нас нет, мы не канцелярия. А справку напишем вам с удовольствием. Как хотите — по-русски или по-чешски?..

Довольные, они засмеялись, сильно потрясли нам руки, а старшина сунул под фуражку листок бумаги, на котором было написано: «Подтверждаю, что в соответствии с разрешением венгерских властей я веду передачу в эфир с помощью любительской рации OK₇HZ. 1 мая 1959 г. Подпись».

Мы снова услышали Робби по радио. Он сразу же стал деликатно с нами прощаться:

— Идите-ка лучше спать, Жорж энд Миро, у вас наверняка есть заботы поважнее, чем терять время со старым болтуном из Кении. А главное, поторопитесь, я бы хотел слышать вас уже из Албании!

«Калемегдан» — слово очень старое и очень турецкое. В переводе оно значит — Белград.

Калемегдан — это также и прекрасный парк на белой скале.

Калемегдан — живая история края, расположенного у слияния Савы и Дуная. Немного найдется в Европе мест, за которые в древности разыгрывалось столько битв, сколько их было за эту стратегически важную скалу. В те времена она называлась Сингидунум.

Турки изменили и ее название и ее облик. Над римскими крепостями они воздвигли огромный замок, один из своих главных опорных пунктов в Европе.

Еще позднее наследие Рима и Царьграда покрылось красными кирпичными коробками, мало чем отличающимися от австро-венгерских казематов на пражском Петршине и в Терезине.

А чтобы история была действительно полной, молодая Югославия в парке у крепости поставила символическую скульптуру Мештровича «А ла Франс», в самой крепости почтила мемориальными досками память героев партизанской войны против нацистов, ближайшую центральную площадь назвала именами Маркса и Энгельса.

А каков же полумиллионный Белград за окнами машины? Сначала показательная часть проспекта Революции, а затем — бесформенная грибница одноэтажных и в редких случаях двухэтажных домов и домиков из кирпича, глины и дерева. Среди них в самых неожиданных местах смело возвышаются здания из стекла и бетона, легкие и воздушные, удачно отличающиеся друг от друга цветом и материалами.

На тысяча сто двадцать седьмом километре от Праги, если ехать через Вену и Будапешт и, миновав Белград, покатить по бетонному шоссе, называемому здесь автострадой Тито, начинаются Балканы. А если говорить еще точнее, то они берут начало в восьмидесяти пяти километрах западнее Белграда.

Мы сами не имели об этом ни малейшего представления и узнали только по приезде в Будапешт, когда на острове Маргит уселись за карты юго-восточной Европы, чтобы окончательно решить, куда двигаться дальше. Нужно было как-нибудь наверстать время, поэтому наш путь пролег из Белграда до Загреба и дальше вдоль адриатического побережья. Правда, кратчайшая дорога в Тирану ведет через Крагуевац и Митровицу, но, избрав ее, мы вообще потеряли бы возможность соприкоснуться с Адриатикой. Поэтому мы выбрали золотую середину — дорогу Белград — Сараево — Мостар — Дубровник — Титоград.

— Вы сделали хороший выбор, — поддержали нас друзья из белградского посольства. — По крайней мере сразу заберетесь на Балканы!

Прямые сквозные шоссе, особенно если они содержатся в хорошем состоянии, хотя и льют бальзам на душу автомобилиста, тем не менее лишают его общения с живым человеком. Ведь водителей машин, несущихся по бетону со скоростью сто двадцать километров в час, нельзя принять за живых людей. Эго скорее механизмы, оснащенные радаром и следящие за краями проезжей части, за стрелкой спидометра и в лучшем случае за температурой воды или масла. Подлинную жизнь тщательно скрыли от глаз путешественника геодезисты, проложив белую бетонную ленту так, чтобы с нее исчезли деревни, ревущие ослы, базары, люди с косами, мальчишки, пасущие небольшие стада овец, церкви и трактиры.

Автострада Тито не является автострадой в полном смысле слова. Это хорошее бетонное шоссе, однако, чтобы заслужить название «автострада», ему не хватает нескольких метров в ширину, двухстороннего движения и зеленого пояса посередине. Но и без этого оно дает возможность туристам, главным образом немецким и австрийским, направляющимся в Турцию, за три часа проскочить четыреста километров между Загребом и Белградом, наскоро пообедать з «Эксцельсиоре» или «Метрополе» и вечером оказаться на болгарской границе…

— Прошу тебя, Мирек, выйди спроси, не сбились ли мы с пути. Что-то здесь, кажется, не то.

Мы были в селении Кузмо, километрах в трех от того места, где свернули с автострады Тито, на пыльной, ухабистой дороге; перед нами была широкая деревенская площадь, и нам почему-то представлялось, что на юг надо ехать именно этим путем. Но дорожный указатель с мелкой надписью кириллицей «Биелина» неумолимо повелевал брать вправо, хотя на автомобильной карте в селении Кузмо вообще не значилось никакой развилки.

— Они говорят «десно», то есть направо. Биелина, Зворник десно.

— В таком случае поедем десно.

Дорога вьется по слегка всхолмленной местности, обходит березовые рощицы; вдоль дороги, как бы сопровождая ее, тянется узкая тропинка для велосипедистов, то тут, то там изрытая глубокими ямами. Это дело рук дорожника, который время от времени раскапывает тропинку, чтобы не возить издалека материал на ремонт дороги. Но все же югославским дорожникам надо отдать должное! Через одинаковые промежутки мы проезжаем таблички с надписью «Путар», а ниже — «Брой 18 влево, Брой 19 вправо». Под следующим «путаром» появляется «номер участка 19 влево, 20 вправо». И так далее, от города к городу, по всей Югославии. С той лишь разницей, что сербский «путар» в Далмации превращается в «цестара», в Македонии в «патара». Но всюду дорожники заботливо ухаживают за своими участками, зная, что от таблички до таблички дорога находится в их власти, что они за нее отвечают. Дорожники не прячутся за безыменные номера. Они гордятся своей профессией и, чтобы каждый нашел их, ставят у дороги собственные указатели, ведущие к их жилищам: