Это чудо природы, протянувшееся без малого на три километра, было известно еще в древности. Вот почему на другом конце хлопковой долины раскинулся город Гиераполь с обязательными храмами, амфитеатром и всеми остальными атрибутами античных городов и с некрополем, занимающим большую часть города. Этот некрополь, бесспорно, одно из самых колоссальных в мире мест погребения. То, что тут сотворено, можно выразить одним словом: саркофагомания.

На километры тянется территория этой «выставки» с рядами каменных гробов. Гробы сделаны из какого-то минерального конгломерата, настолько похожего на бетон, что невольно начинаешь искать, не торчит ли где-нибудь кусок арматурного железа. Гробы разные по размерам, от детских до таких больших, что они напоминают мавзолеи. В одном из таких мавзолеев мы обнаружили целое семейство. Пятеро живых, усевшись в кружок и опершись спинами о поросшие лишайником стенки гроба, лакомились арбузом. Они оказались местными туристами, которые под действием палящего солнца разумно решили, что гроб может служить не только пристанищем вечного покоя.

Мы ушли от гробов и бродим по белоснежным полям среди сталактитов, развешанных словно театральные занавесы. Глазам нашим открывается фантастическое зрелище: вот громоздятся одна на другую чаши — круглые, овальные, словно вычерченные по лекалу, с закругленными краями, с розовой штриховкой. Вон там надвое разорвало целый орган, трубки рассыпались, а посреди образовалось ущелье глубиной в добрых двадцать метров. Происшествие это никак не нарушило покоя природы, которая запрягла в работу солнце и воду прозрачной зеленой стремнины и с их помощью развесила вокруг ущелья пряжу из еще более живописных сталактитов, сталактитовые драпировки и прозрачные, как лед, пронизанные жилками известняковые языки. С опаской ступаешь по хрупкому алебастру, который соответствующему управлению следовало бы взять под охрану как памятник. Однако здесь этого алебастра так много, что никому никогда его не растоптать. За ним, впрочем, время от времени ухаживают. Когда доходит очередь до надлежащего участка, служители киркой пробивают заслон, образованный известняковыми наслоениями в русле, по которому торопливо течет зеленоватая вода, вечный и неутомимый созидатель всей этой красоты.

— Ребята, пора нам кончать это занятие, а то сожжем себе подбородки!

Замечание было справедливое: полуденное солнце жгло нас вдвойне — сверху голову, а снизу, отражаясь от сверкающего карстового поля, било в подбородок.

— И потом, нам еще нужно выкупаться.

Кажется, порядок осмотра Памуккале мы выбрали правильно. Теперь, в разгар полуденной сиесты, нам нужно отыскать ключника, чтобы он отпер нам калитку памуккальских бань и получил с нас за пользование ими по пятьдесят курушей.

В древности этот уголок назывался Харонион. А еще — Плутониум. Здесь проходила дорога в ад — разверзалась скала, и била из нее насыщенная пузырьками газа вода, богатый источник, температура которого еще сегодня, спустя пять тысяч лет, равна все тем же тридцати пяти градусам по Цельсию. Ну какой же это ад? Это ведь настоящий рай! Почти два часа мы пробыли в воде, а нам все не хотелось выходить. Стоило только вылезти из хароновых бань на берег, как воздух, который до этого нам казался невыносимо горячим, вдруг стал прохладным. В водоеме вода продолжала играть и шумела, как шампанское, поверхность ее была покрыта вечной гусиной кожей, в воздухе пахло минеральной водой. Но самое приятное в памуккальских банях скрыто под поверхностью. Это архитравы древних построек из мрамора и известняка, за тысячелетия отшлифованные голыми задами до зеркального блеска. На своем веку мам довелось повидать немало из того, что говорило о веках и о присутствии человека: ограды, до блеска зацелованные паломниками; колонна в Ая-Софии, отшлифованная прикосновениями отчаявшихся людей, ищущих лекарство, которое бы исцеляло от всех заболеваний глаз; ямки, протертые в камне коленями кающихся. Однако ничто не может сравниться с этими архитравами в сидячих минеральных ваннах у гиерапольских ворот в ад.

Впервые они повисли у нас на «хвосте» на улицах Измира. Номер их машины был 20599. Они прикидывались туристами и, чтобы не так обращать на себя внимание, взяли к себе в такси девицу с волосами цвета меди. Спустя два часа они сменили «шевроле» на «пикап» и выдали себя тем, что на перекрестке пропустили нас вперед, дабы обе наши «татры-805» были у них на виду. Их «почетный эскорт» сопровождал нас далеко за город, и только когда мы остановились, чтобы сфотографировать указатель дорог, они обогнали нас, глядя при этом с милой непосредственностью в противоположную сторону — мы ничего, мы просто музыканты!

Теперь их эстафета для разнообразия появилась среди саркофагов в серо-зеленом «джипе» (на этот раз номер трехзначный, 122). Парни издали наблюдали за нами, пока мы подкреплялись арбузом, а теперь не знают, как быть дальше. Их подопечные решили, что спешить из приятного минерального источника ни к чему, поскольку Памуккале в Турции всего одно, а жара всегда и везде.

После продолжительного совещания парни исчезли за изгородью из олеандров, спустя некоторое время появились как есть в исподнем и робко полезли в воду, старательно выискивая мелкие места. Особенно осторожен был самый старший из них, очень похожий на гашековского Бретшнейдера [21].

Мы посиживаем себе на гладких архитравах, гурмански смакуя озеро шампанского, и учим плавать двух парней турок, которые взглядами напросились к нам на курс ускоренного обучения. Вдруг в противоположной стороне раздался крик, вода кипит оттого, что по ней бешено колотят руками и ногами, кто-то бегает по берегу и зовет на помощь.

«Бретшнейдера» мы вытащили, когда он уже успел основательно нахлебаться воды. Мы усадили его на мраморный архитрав, согнули в дугу и стали сильно давить на живот, чтобы выжать из него всю минеральную воду, которой он невольно наглотался.

Откашлявшись, он произнес:

— Тесеккюр эдерим («Весьма благодарен»), — протянул руку, и все трое заторопились к розовым олеандрам.

Нас бы не удивило появление в этом мертвом озере какого-нибудь допотопного чудовища, ящера, бьющего огромным хвостом по воде. Черные скалы, окружающие озеро Аги Гёл, в серых сумерках после заката солнца кажутся страшными и чужими, как поверхность необитаемой планеты. На берегах озера нет ни людей, ни растительности, в воздухе не увидишь птицы. Поверхность озера неподвижна, как слепой глаз. Мертвое озеро.

Зато в соседнем озере Бурдур вода совсем другая. Здесь можно увидеть, как рыбак забрасывает в озеро удочку и быстрым движением вытаскивает из воды добычу. И в степи тут полно людей… Для ясности скажем: «полно людей» для Анатолии означает, что через каждые два-три часа где-нибудь да попадется живая душа. Турция по своей территории в шесть раз больше Чехословакии. Из двадцати четырех миллионов населения треть проживает в городах, а большая часть остальных двух третей обосновалась в плодородных прибрежных районах.

За Бурдуром горстка людей убирает низкорослую степную пшеницу, укладывая ее в маленькие стога — с виду чуть больше нашей охапки сена. Нас заметили еще издали. Мы видим, как по направлению к дороге бегут мужчины с арбузами. Спасибо, спасибо, у нас их в запасе еще много! Но они угощают от души, и отказаться невозможно.

— Чай, чай, — выкрикивают они и показывают пальцем на рот, стараясь, чтобы мы обязательно поняли.

Спасибо, но нам нужно дальше, до Антальи еще далеко…

Пыльная дорога тянется на юг, словно белая нить. По ней катит чудовище на шести огромных колесах. Две пары сзади, над ними мотор и угловатая кабина. Под кабиной плуг, вроде тех, которыми расчищают снег. Потом далеко вперед тянется этакая длинная шея, составленная из тяг, рычагов, траверсов и шарниров, а на самом конце — третья пара колес. Чудовище сбривает с дороги то, что проклинают шоферы во всем мире — «гребенку». Но машина может проделывать еще с десяток и других номеров. Она может, сильно накренившись, съехать одной стороной в кювет, может устанавливать плуг в любом нужном положении, наклонять его как угодно: вперед, назад, поворачивать вокруг вертикальной оси… Короче говоря, она все может. Вот в кювете послышалось недовольное ворчание, передние колеса — одно на дне кювета, другое на обочине дороги — повернулись в шарнирах и приняли вертикальное положение.