Еще через четверть часа, ровно в девять, я уже сидел с большой кружкой дымящегося кофе в довольно обширном, похожем на склад бумажной макулатуры кабинете главы департамента геологии профессора Честера Лангвея. Хозяин кабинета стоял по ту сторону огромного стола, тоже заваленного книгами, оттисками статей и журналами, и рассказывал о схемах организации своего университета и департамента.

Я слушал, но невнимательно. Поглядывал по сторонам. Кабинет, как и почти все помещения в этом здании, не имел окон и освещался лампами дневного света. Вдоль светлых стен были видны вентиляционные трубы и слышен негромкий звук выходящего из них воздуха. Судя по свежести в кабинете и в то же время отсутствию сквозняков, вентиляция была на высоте.

Вокруг висело несколько полок, уставленных книгами, небольшая, сделанная маслом картина с каким-то арктическим пейзажем и нартой со связками рыбы на переднем плане и большой плакат: «Просто помни: если где-то кто-то, сделав ничего, получил что-то, это значит, что где-то кто-то, сделав что-то, получил ничего».

Немолодой хозяин кабинета был очень высокий, широкий в плечах, с худым лицом и светлыми глазами. Длинные «по-профессорски» седые волосы, седоватые, свисающие «по-польски» усы. Потом Лангвей сказал мне, что он и в самом деле наполовину поляк. «Ведь в Буффало много поляков», — сказал он, как бы оправдываясь.

Так же как и многих других своих коллег, я встретил Лангвея еще много лет назад в Антарктиде, и у меня сложилось впечатление о нем как о довольно сдержанном руководителе большой лаборатории химиков и физиков — исследователей кернов льда. Мы называли друг друга по имени: Игор — Чет. Когда-то, правда всего один раз, он был у меня дома в гостях в Москве.

Поэтому разговор пошел сразу неофициальный: по имени и на «ты», хотя в английском нет такого обращения «ты», но стиль был такой — на «ты».

Чет сообщил, что мои керны льда помещаются сейчас в основном хранилище ледяных кернов университета.

— Звучит это громко, Игор, но на самом деле это огромный пятиэтажный, почерневший от времени промышленный холодильник для мяса и рыбы, построенный еще в начале века. Мы арендуем в нем всего лишь часть четвертого этажа, — сказал Честер, смеясь. — Керны твои лежат в круглых картонных коробках-трубах с крышками, в тех самых, в которые ты их вставил еще на леднике Росса. До них больше никто не касался, и первое, что тебе надо сделать, — это подробно описать кусочки образцов с их маркировкой, потому что очень быстро без маркировки все будет перепутано. В помощь тебе я дам одного из своих помощников — Эрика Ченга. Он — американец китайского происхождения, поэтому сделает все очень аккуратно, как умеют делать китайцы. Ну а после того как вы с Эриком заново перемеряете и замаркируете весь этот керн, мы будем говорить.

— То есть как? — вспыхнул я. — Ведь скоро мне нужно будет ехать в Москву, а здесь в Буффало я могу находиться всего лишь несколько дней. Я хочу взять с собой в КРРЕЛ половину всей шестиметровой, намерзшей снизу части ледника Росса. В этом случае у нас с Тони будет достаточно льда для работы, и половина его еще будет сохранена для дальнейшего изучения другими исследователями.

— Нет, Игор, я не могу на это пойти. Керн принадлежит Ди-Пи-Пи, и только он может решить, что с ним делать.

— Но ведь этот керн достал я с помощью своего, русского оборудования. Лучше скажите спасибо, что я оставлю вам его даром почти весь, а возьму только половину нижних нескольких метров.

— Нет, Игор, меня не интересует, кто достал этот керн, его прислал мне Ди-Пи-Пи, и я выдам его только по его разрешению.

Мы долго, наверное, препирались бы с Четом, но тут раздался телефонный звонок и веселый голос Дика Камеруна, того Дика, который командовал кернами лаборатории в этом самом Ди-Пи-Пи, сообщил, что он, Дик, завтра приезжает сюда в Буффало, чтобы взглянуть на керн из шельфового ледника Росса и помочь нам решить, как его резать.

После этого разговора Чет сразу повеселел, и мы пошли пить кофе в соседнюю комнату, где сидела секретарь Чета, темноволосая и тоненькая красавица Сузанна. «Зовите меня просто Су». Рядом с Су стоял невысокий крепыш с чуть раскосыми глазами. Чет представил нас друг другу:

— Это Эрик Ченг, Игор.

Эрик оказался деловым человеком, и уже через полчаса, выпив кофе со сладкими булочками, которые принесла Су, и взяв с собой две большие сумки с теплыми вещами, мы ехали в холодильник, где хранились мои керны.

Буффало с дороги, по которой мы ехали, показался плоским огромным городом в основном с одно- и двухэтажными домами, утопающими в зелени парков и приусадебных садиков. Потом, по мере приближения к озеру Эри, гладь которого издалека была видна с нашей высокой эстакады, все вокруг стало меняться. Пошли заводы, заводы, а потом вдруг стали видны здания старого центра города — даунтауна. Как в большинстве сравнительно больших американских городов, примыкающий уже вплотную к берегу озера даунтаун представлял собой непривлекательные каменные джунгли, где старые полуразрушенные высокие здания и модерновые с иголочки небоскребы сочетались с совсем уже допотопными улочками-трущобами между ними.

Эрик резко свернул с эстакады спидвея вниз, в лабиринт улиц, и внезапно, почти без всякого перехода мы попали из американского модерна семьдесят девятого года в драйзеровскую Америку. Посреди заросшего молодой полынью и крапивой пустыря, засоренного мусором из ржавого железа и старых ящиков, стояло несколько пятиэтажных зданий из когда-то красного, а теперь почти черного от копоти кирпича. К одному из этих зданий вели железнодорожные рельсы, и около больших закрытых ворот на путях стояло несколько тоже закопченных грузовых железнодорожных вагонов.

Наш холодильник был тем зданием, около которого стояли вагоны. Эрик остановился почему-то довольно далеко от здания и вдруг начал торопить и почти бегом пошел вперед. Я за ним. Но мы не ушли далеко. Внезапно откуда-то сбоку наперерез нам выехала машина, из нее вышел и преградил нам дорогу мужчина лет тридцати пяти, толстый, длинноволосый. Чувствовалось, что он едва сдерживается от волнения. Тяжело дыша, чтобы не сорваться на крик, он достал плакат с надписью «Забастовка» и спросил, что мы тут делаем. Эрик начал объяснять, что мы просто хотим зайти и поработать в холодильнике, но мужчина не стал слушать. Тихим, дрожащим от напряжения голосом он предупредил нас:

— Ребята, я не знаю, что вы там хотите делать, но я хочу только сказать, что мы работаем в этом холодильнике и бастуем, а вы пересекаете линию пикетов. Хочу, чтобы вы знали это и поступали по совести.

Вот она, забастовка, никогда не показанная в наших фильмах.

Нет зарплаты. Весь день дежурят рабочие и предупреждают шоферов: «Дорогой друг, прости нас, но мы бастуем. Не мешай нам, уезжай». И, как правило, водитель уезжает.

Им бы не пускать и нас, но это будет уже против закона, мы ведь не делаем их работы, они же грузчики. А мы идем, чтобы работать. Правда, тут мы их чуть обманули. Вносить нам надо было кое-что. В четыре часа вечера, когда патрули пикетов уехали, — ведь это начало уик-энда — я разгрузил свои ящики, отнес их на склад вместе с Эриком. Когда кончится забастовка — неизвестно. Она началась только вчера, и никто не знает, сколько продлится.

В понедельник мы думаем увезти керны, но как это сделать — не знаем. Пикетчики могут не пропустить. А жить мне здесь до конца забастовки нельзя. Все планы срываются. Вот, значит, как она выглядит, забастовка.

Не забыть. Только что окончился многомесячный процесс. Девица-актриса вышла замуж за миллионера, прожила с ним шесть лет, а потом на разводе потребовала компенсацию в размере… трех миллионов за то, что «она могла бы стать миллионером сама, но не стала из-за того, что вышла замуж и не использовала своих возможностей, а значит, не получила прибылей со своего таланта, который, как она считает, у нее был». И вот после полугода суд вынес решение: не давать ей миллионов, а выплатить лишь сто пятьдесят тысяч долларов. Но главный ее иск — на возмещение возможных прибылей — был отклонен. Мужчины вздохнули облегченно.