Всю неделю работали мы с Эриком. Приехал Камерун, и вопрос с разрезанием керна был решен. Нужные мне куски льда один за другим упаковывались в ящики.

Жил я все это время в большом двухэтажном доме Чета. У него пять детей: мальчик Томми, которому двенадцать, и четыре девочки, старшей из которых шестнадцать. Поэтому ровно в пять вечера мы мчимся домой, где Чет начинает лихорадочно готовить еду, чтобы накормить свой выводок.

Мать всех этих детей, жена Чета, сейчас лечится в доме у своей мамы. Избалованное, веселое и беззаботное дитя очень богатых родителей, она влюбилась в высокого, красивого, иронического, любящего прикинуться эдаким Иванушкой-дурачком типичного американца Чета Лангвея, вышла замуж за него, бывшего Джи-Ай, человека, который «стоял на защите идеалов Америки» в Европе, в Корее, в Японии, повидал свет, а потом уже окончил университет и устроился работать в престижную организацию — КРРЕЛ.

Они купили прекрасный дом среди лесистых холмов штата Вермонт, минут сорок езды от КРРЕЛ, всего пять минут езды от старинного друга Джорджа Петрова. Огромная, поросшая редкими большими сахарными кленами поляна и склон, оканчивающийся с одной стороны его участка заросшим ивами овражком, по каменистому дну которого бежит маленькая речушка — Крик. Несколько яблоневых и вишневых деревьев около двухэтажного с большой террасой дома. Как прекрасно все! Конечно, немножко одиноко. Ведь до ближайшего соседа — полкилометра. Это близко летом и очень далеко зимой. Но скучать некогда, пошли дети: первый ребенок — девочка, второй — девочка, третий — девочка, четвертый — девочка, пятый — мальчик. Назвали Томми. Ну а Чет? Чет работает в КРРЕЛ, идет в гору по служебной лестнице, становится большим специалистом по комплексному физико-химическому исследованию кернов. Все идет хорошо, но сегодня Чет — в Гренландии, оттуда едет на Аляску, а с Аляски — на короткое время домой и уже в Антарктиду. А когда кончается лето Южного полушария и антарктический полевой сезон и все едут домой — наступает весна в Северном полушарии и пора уже снова собираться в Гренландию. А ведь, кроме того, в те короткие периоды, когда он бывал дома, то есть в США, надо было еще ездить и в командировки… А жена все одна, одна. Да что говорить, эта судьба знакома нам, полевым работникам. И вот сейчас у нее тяжелое нервное расстройство, и Чет героически несет всю тяжесть воспитания детей и держит на своих плечах весь дом.

Середина моего пребывания в Буффало пришлась на субботу и воскресенье, и в один из этих дней я конечно же съездил посмотреть Ниагарские водопады — огромную стену падающей воды, наполовину скрытую туманом из брызг. По реке Ниагаре лед из озера Эри уже почти прошел, но здесь в сужении реки льдин больше, и жутко смотреть, как огромные серые глыбы льда вдруг начинают разгоняться перед обрывом, а потом вдруг, кувыркаясь, летят в пропасть.

Но не только это запомнилось мне во время поездки на водопады.

Дело было на маленьком скалистом островке у самого берега реки Ниагара. В полукилометре ниже по течению бесновался знаменитый Ниагарский водопад. А совсем рядом с островом, всего метрах в ста выше его, светился зелеными и голубыми брызгами водяной обрыв, пересекающий всю реку, вплоть до ее противоположного, канадского берега. Это был первый, или малый, водопад. И хотя его высота незначительна, шум его заглушает грохот основного, находящегося ниже островка, водопада.

Расставив ножки мольберта, я старался нарисовать этот маленький водопадик. А рядом, все суживая круги, ходили вокруг меня четыре мальчика. Они приехали сюда на велосипедах, бросили их в кучу и теперь изнывали в поисках развлечения. С интересом они смотрели на меня, стараясь привлечь внимание, с готовностью отвечали улыбкой на улыбку. Так делают дети, соскучившиеся по вниманию. По-видимому, у них не было отцов или те были слишком заняты. Естественно, очень скоро мы уже беседовали: «Трудно ли рисовать?.. Что это за краски?» Что-то в этом роде. Потом ребятишки куда-то удалились, и я увидел, как они пьют из банок пиво. Я недовольно покачал головой. Они поняли, сконфуженно улыбнулись: да, мол, такие мы нехорошие.

Когда я еще раз отвлекся от картины, они уже курили по кругу какую-то толстую сигарету. Я подошел к ним:

— Ну, ребята, а уж курить сигареты совсем ни к чему. Ты, старший, чему учишь младшего-то! — читал я нотацию, чувствуя иронично-доброжелательные их взгляды, но не в силах был остановиться.

— А мы и не курили сигарет, сэр, — прервал меня старший.

— Как не курите? А это что?

— Это не сигарета, это трава.

— Как трава? Неужели?.. — понял вдруг я. Ведь словом «трава» в этой стране называют марихуану!

— Да, да, та трава, — сокрушенно-радостно продолжал старший. — Неужели вы, сэр, никогда не пробовали ее? Попробуйте нашей травки, сэр! — и он протянул мне «сигарету».

— Нет, нет! Спасибо, не хочу.

За разговором мы не заметили, как вверху вдруг громыхнуло, и через минуту пошел проливной дождь. Подхватив пожитки, мы побежали к дороге. Вот и мой большой крытый грузовичок. Я открыл большую заднюю дверь кузова и почувствовал, как уютно, тепло и сухо внутри, подвинул по железному полу вещи, хотел уже вскочить туда сам, но оглянулся: вокруг, промокнув до нитки и поэтому даже не защищаясь уже от дождя, стояли замерзшие мальчики, держа свои велосипеды, и молча смотрели на меня. Только глаза их просили, да и то не очень сильно. И тут я вспомнил: они же говорили, что живут в десяти милях отсюда. Конечно, надо пустить их внутрь. Но на моей машине было крупно написано: «Армия США. Только для официального пользования». И все в этой стране знали, что подвозить кого-либо, даже сажать в такую машину посторонних, строжайше запрещено. Знали это и дети. Поэтому и молчали. А дождь все шел.

Нет, я не мог поступить иначе:

— Затаскивайте внутрь свои велосипеды и лезьте сами. Быстро…

Команду не пришлось повторять. Ребята радостно бросились на штурм моей машины. И тут пришло запоздалое сожаление: «Что я сделал, дурак! Появится сейчас полиция. Дети в такой машине — нехорошо. А тут еще накурившиеся марихуаны. И, наверное, еще есть, если по карманам пошарить. А ведь за все в ответе — водитель».

Но ведь было бы хуже, если бы они, одурманенные, поехали бы сейчас домой.

«Да, уже не высадишь». И я решился:

— Ребятки, ведите себя хорошо. Я сейчас вас отвезу в ваш городок, высажу, и там уж бегите по домам сами.

— Хуррей! — дружно завопили ребята. Так звучит по-американски наше «ура».

Я закрыл дверь кузова, сел за руль. Из кабины водителя нельзя было видеть, что делалось в кузове, и мое воображение, пока я ехал, рисовало мне картины одна страшнее другой. «Вот ребята снова закурили. Вот кто-то из них открыл, одурманенный, заднюю дверь. Вот сейчас выпадет. А может, и выпал уже…» Но вот и городок. Сразу при въезде я остановился. Выскочил из машины. Задняя дверь закрыта. Слава богу. Но внутри ни звука. Открыл дверь. В дальнем углу, сбившись в кучку, спали дети.

— Ребятки! Приехали! — крикнул я.

Мальчики выскочили под дождь и вытащили свои велосипеды. Радовались, увидев свой городок.

— Спасибо, сэр! Желаем счастливого пути, сэр! — стараясь вести себя солидно, прощались они.

Через два дня после посещения водопадов ящики с моими кернами, сверху которых лежат куски сухого льда, были установлены в кузове моей машины, баки заправлены, шины надуты, и я отправился в обратный путь, в Хановер — штат Нью-Гемпшир.

Посещение штаба Проекта в городе Линкольне. Джон Клаух уволен и уезжает куда глаза глядят. Встреча с Чаком — «работающим у самого себя». Рассказ о Джорджтауне, похожем на Ялту. Водяная кровать и моды Америки…

Больше месяца уже прошло с тех пор, как я разговаривал ночью с полицейскими на дороге интерстейт номер 95. Мне продлили время пребывания до лета. Вот уже пришло незаметно и оно. Незаметно потому, что я вынужден был работать каждый день с утра до поздней ночи. Закончил две статьи для разных американских журналов и, кроме того, работал совместно с Тони Гау в холодной лаборатории: подготавливали научные материалы — полуфабрикаты того, что намеревался взять с собой в Москву.