Пересадка в Чикаго. Приезд в Медисон. Школьный автобус. Яичница с беконом.

Дневник.

Четверг, 30 сентября. Сижу в кафе на втором этаже круглого из стекла и стали здания, расположенного в середине огромного аэропорта О'Хара в Чикаго. Наш самолет компании «Юнайтед», ДС-10, как обычно, задержался в полете, и я опоздал на пятичасовой автобус, идущий в Медисон. Отсюда до Медисона — около двух часов. Следующий пойдет только в семь часов вечера. А у меня нет «живых» денег, нет «кеша», как говорят американцы. Есть только «травел чеки», такие купоны, на которые можно что-то купить только после того, как ты распишешься на обороте и покажешь «Ай-Ди», то есть удостоверение личности. Билет в автобусе надо покупать у водителя, а те берут лишь «кеш». Пришла идея: разменять чеки на деньги в кафе самообслуживания. Но кассирша кафе сказала, что она имеет право менять травел-чеки на деньги только при оплате еды. Взял поднос, выбрал салат, кусочек жареной трески и кофе. Подаю пожилой кассирше травел-чек, расписываюсь на нем. Она смотрит мое «Ай-Ди», то есть мои московские международные права шофера:

— Я не понимаю, что тут написано. Откуда вы?

— Из СССР, я русский.

— Советский русский?

— Да.

— О, не надо Ай-Ди, вы первый русский оттуда в моей жизни. Я ведь тоже русская, мои родители из города Саратова. Если вам нужен еще кофе — приходите. Для вас он бесплатно. Удивительно, как одинаковы все люди, ведь по вас не скажешь…

Итак, скоро я увижу еще одного, не похожего ни на кого ученого Чарльза Бентли. Он значительно моложе Курта, ему сорок пять лет. Двадцать лет назад он окончил геологический факультет Колумбийского университета, расположенного в центре Нью-Йорка.

Окончив свой класс с отличием по специальности «геофизика», Чарли, как тогда его звали все, получил приглашение от нашего старого знакомого доктора Крери (кругом Крери) поехать с ним на зимовку в Антарктиду для того, чтобы провести изучение внутреннего строения шельфового ледника Росса во время многомесячного санно-тракторного похода с помощью современных приборов и оборудования. Чарли согласился, и с тех пор вся его жизнь принадлежит Антарктике. Со временем у него создалась маленькая группа студентов-геофизиков. Эта группа стала отдельной, независимой ячейкой при геологическом факультете университета, под громким названием «Центр полярных исследований».

Удивительно, как много в США маленьких, но независимых друг от друга научных учреждений, на первый взгляд как бы повторяющих друг друга. Ведь еще совсем недавно я сидел в помещении института альпийских и полярных исследований, в котором гляциологией занимался лишь Курт и еще четыре сотрудника. Можно было бы привести еще два десятка подобных групп с громкими названиями, в которых работают всего-навсего четыре-пять человек. Ведь и лаборатория ледовых кернов Чета Лангвея, где я работал в Буффало, — это сам Чет, его секретарь Су, Берни, Денис, с которым я сижу в одной комнате, и японский ученый, нанятый Четом для исследования тонких физических свойств льда. И все. Тот студент, что продал мне «пинто», работает лишь «на четверть ставки», то есть раз в неделю. И все-таки лаборатория известна всему миру.

Каждая из этих групп, делая на первый взгляд одно и то же дело, получала право на существование, то есть деньги на зарплату, на аренду помещения, покупку оборудования и оплату экспедиций. Хотя деньги на оплату существования всех этих групп и шли из одного центра департамента полярных программ Национального научного фонда, но они шли прямо «в карман» каждого из таких руководителей, с нашей точки зрения, микроколлективов. И если бы, например, декан геологического факультета захотел бы «прижать» Бентли или даже освободиться от него, то декан «подумал бы дважды», как здесь говорят, прежде чем сделать это. Ведь декан не смог бы использовать ни копейки из денег Бентли. Он ушел бы в любое другое учреждение и на оставшиеся за ним деньги тут же приобрел бы в аренду новые помещения и приборы. Ну а его коллектив? Он тоже, наверное, последовал бы за ним, ведь деньги-то, зарплату, платил им не университет, а Бентли. Более того, факультет, а значит, и его декан проиграли бы от ухода Бентли, так как каждый руководитель группы, получавший свое, независимое финансирование, отчисляет факультету довольно большой как бы налог, идущий на нужды факультета. Уйдет в другое место Бентли — и уйдут вместе с ним зелененькие бумажки, которые здесь так любят. Да и где их не любят?

Таким образом, в американской системе деньги дают человеку, ученому, под заявленную им тему. Этот ученый может перейти в другое место, но с тем же финансированием, если он будет делать ту же работу. В нашей системе деньги даются учреждению под заявленную уже им тему, хотя тему эту делает конкретный человек, который только один и может ее сделать. Но в документах на финансирование его имени вообще нет. Считается как бы, что, если он, этот человек, например, уйдет из учреждения, тема останется за институтом и делать ее будет кто-то другой.

Таким образом, вся отрасль науки в США делится как бы на маленькие — из трех — пяти человек — пирамидки, и на вершине каждой стоит ведущий исполнитель — глава направления. И он обязан быть именно главой направления, точкой роста, иначе дни его деятельности сочтены. Ведь контракт с Национальным научным фондом на финансирование таких групп редко имеет срок, больший чем два года. И если группа не подтверждает лидерства — ей контракт не возобновляют.

Значит, если какая-то отрасль науки включает в себя, например, сто ученых, то в США эти сто ученых образуют около двадцати маленьких пирамид с ведущими независимыми друг от друга исполнителями во главе.

А в нашей стране сто ученых одной отрасли науки будут собраны в одну большую пирамиду из ста человек с одним «лидером научного направления» во главе, который, чтобы все время быть на вершине такой большой пирамиды, должен подравнивать ее склоны, сохранять их возможно более крутыми, а значит, подрезать вылезающие головки маленьких пирамидок, из которых состоит его большая пирамида. Ведь сохранить острую вершину одной центральной пирамиды можно только подрезая склоны, иначе надо ей самой расти вверх быстрее всех составных частей. А это не так-то просто. Гораздо проще искусственно не давать расти другим.

Приехал в Медисон поздно вечером. Автобус остановился у университетского клуба. Шагнул вниз, в темноту. Сразу обдало горячим влажным воздухом после кондиционера автобуса. Это в октябре-то! У подъезда клуба с десяток молодых ребят, одеты кто в чем. Но в основном — просто плавки или коротко обрезанные джинсы и майки. Сотни велосипедов на стоянке. Люди сидят и лежат на теплом после жаркого дня тротуаре. Слышен смех, какие-то мелодии… Я бывал в их местах и раньше и всегда замечал, что университет Медисона в штате Висконсин живет, как веселая вольница, по сравнению с рабочим аскетизмом студенческого городка в Буффало и подчеркнутым интеллектуализмом физиков и математиков Боулдера.

Позвонил по телефону, через полчаса приехал Чарли, а через чах: я уже спал в комнате на втором этаже дома Бентли.

На другое утро я встал пораньше, чтобы посмотреть, как дети Бентли и их соседей в семь утра выбегают на улицу, чтобы успеть сесть в ярко-желтый школьный автобус. Школьные автобусы — одно из изобретений Америки. Они делают огромные круги и собирают детей с очень большой площади, особенно за городом. Ведь живут американцы так раскиданно. Когда автобус останавливается, чтобы взять детей, он весь вспыхивает мигающими огнями: все движение на улице в обе стороны прекращается. Конечно же и Чарли был уже на ногах. Это он утром следит, чтобы дети — девочка Молли и мальчик Алек (американский вариант Саши) — вовремя проснулись. Пока они плещутся в душах — их в доме два, — чистят зубы и умываются, Чарли быстро готовит простой завтрак: половинка разрезанного еще вечером грейпфрута, посыпанного сахарным песком и поставленного на ночь в холодильник, чтобы разрезанная долька впитала сладость, а сам фрукт охладился. Потом в каждую чашку, по числу едоков, насыпается из красивой картонной коробки несколько больших ложек кукурузных хлопьев, в которые добавлено что-нибудь сладкое, вроде изюма. Перед самой едой, чтобы не разбухли хлопья, в чашки наливается ледяное, прямо из холодильника молоко. Полученное блюдо тут же едят ложками. Молоко наливал Чарли прямо из бумажных квадратных пакетов. Ведь его в Америке никогда не кипятят. Что-то добавляют в молоко, из-за чего оно не скисает, стоит открытое в холодильнике много дней, а потом внезапно вдруг становится горьким. После кукурузных хлопьев Молли и Алек пьют чай или кофе с молоком или без молока или просто стакан молока с белым американским, безвкусным хлебом, намазанным толстым слоем светло-коричневой, незнакомой европейцам массы, называющейся здесь «пинатс-баттер». Это масло из земляных орешков. Все американские дети обожают его. Кстати, оно очень дешевое, и его с удовольствием едят американские взрослые, и конечно же сам Чарли. Но человек, который первый раз пробует это масло во взрослом возрасте, например я, с трудом может проглотить маленький кусок.