Итак, официант сложил нам куриные крылышки в пакет, положил туда слитую в бумажный стаканчик с крышечкой подливку-сметану, завернул отдельно палочки сельдерея и морковки, поставил пакет рядом с тем, кого он посчитал главным в нашей компании, и ушел.

А мои провожатые объяснили мне, что пакет этот они отдадут завтра одному из их коллег, недавно окончившему этот же факультет, пакистанцу, который работает на факультете в положении, которое у нас в вузах называется «почасовик». Он работает над докторской диссертацией, и ему осталось до защиты совсем немного, но он потерял почему-то право работать и сейчас живет на таких пакетах-подарках и стал худым, как скелет. Вообще, как пишет студенческая газета, молодые преподаватели-«почасовики» являются самыми бедными жителями Буффало. Они получают от 3100 до 3500 долларов в год. Из тех пятерых, кто был со мной в ресторане, у троих нет даже машины.

— Как близко к работе вы живете? — спросил я одну молодую женщину-преподавателя.

— В четырех милях, — был ответ.

— Как же добираетесь на работу?

— Иногда на автобусе, а когда он не ходит — а ходит он редко — пешком. Это занимает у меня лишь час. Я люблю ходить, — спокойно ответила она.

Сейчас уже И вечера. В комнате моего нового мотеля так жарко, что я сижу в одних трусах, хотя окно и дверь на улицу в темноту настежь открыты. Термометр на стене комнаты показывает 83° по Фаренгейту. Сколько по Цельсию — не знаю. Для этого надо делать пересчет. Временами прямо в трусах выхожу на тротуарчик вдоль дома и босиком хожу по нему. Там прохладнее. Вообще к новым мерам привыкаешь так быстро. Я знаю, сколько стоит галлон бензина, сколько миль проходит моя машина на одном галлоне. А тут вдруг фирма, у которой я покупаю бензин, перешла на литры. Я увидел, что счетчик показал 11 долларов, а другой счетчик — что я заправил 37 литров, и я вдруг растерялся. Не соображу — много это или мало, дорого или дешево. Представляю, как трудно американцам переходить с миль и галлонов на километры и литры. Но переходят.

Уже 6 часов утра, вторник. Еще совсем темно, но утренней прохлады в комнате нет. Вдруг в темноте резко звякнул стартер машины соседа. Через секунду, не хлопнув дверью, не зажигая фар, машина на «цыпочках» трогается, хрустя по гравию. Здесь мои соседи встают в пять, уезжают в шесть. Рабочая Америка. Они стараются не шуметь утром: ни одна дверь не стукнет, а столько машин выезжает. Подошел к окну, помахал рукой в темноту: «Привет». Уверен, что тот, кто в машине, видел меня, ведь у меня в комнате свет. А его, рабочего человека, не видно. Ведь в машине темно, да и сам он негр…

Подошел к окну… Прямо перед моим окном, за гравийной дорожкой, — небольшой болотистый пустырь, заросший высокой дикой травой, похожей на наш степной ковыль. А на зелени этой травы щедро разбросаны тоже дикие, похожие на крупные ромашки, только желтые, незнакомые мне цветы. Они не дают мне покоя, я чувствую, что должен нарисовать их букетом, вставленным в темно-зеленую американскую бутылку из-под растительного масла, на фоне темной красно-коричневой кирпичной стены комнаты. Этот цвет стены так изысканно сочетается с ярким светло-желтым цветом цветов. Удивительно, что и в природе эти цветы окружены темными красно-коричневыми как бы хвостиками, верхушками каких-то злаков, растущих среди стеблей травы.

Но пора в душ и на работу. Опять в траве кричат «кошки». Светает. Включил телевизор — идет… урок американской утренней гимнастики, аэробики. Без десяти семь.

16 сентября, четверг. Любопытство придает мне мужество. Для меня более важен не первый, а второй вопрос. Это обычно — «почему?». Почему вы поступили так? Почему вы не сделали, не поступили так? Почему они не могли добиться этого?

Слова эти кажутся мне очень близкими (их сказала молодая корреспондентка, ведущая знаменитой программы новостей «АВС-Ньюс», когда спросили о ее работе)…

Ну а теперь к делу. Сейчас четверг. Только четверг или уже четверг — не пойму. С одной стороны, время летит молниеносно. Эти два дня сижу «налив свинец в зад» — как когда-то крепко выразился о своей работе мой учитель в гляциологии. Стараюсь подготовить семинар по теплофизике древних оледенений для университета в городе Боулдере в штате Колорадо, который мне предложили провести местные ученые.

Сижу до конца работы. «Обедаю» или «имею ланч», не знаю, как сказать точнее, примерно с 12.00 до 13.00. Порядок уже заведен. Приношу с собой в пакете многослойный бутерброд, стебель «салери» и яблоко, ну а кофе всегда готов. Здесь же, за своими рабочими столами, мы с Денисом едим, не стесняясь друг друга, так как у нас отдельная комнатка, хоть и без окон. Сидим за своими большими столами лицом друг к другу, но между нами стенка, хотя и не доходящая до потолка, но создающая иллюзию, что ты один. На потолке и на столе — лампы дневного света и телефон, который мы передаем друг другу через стенку, когда надо. Вполне рабочая обстановка.

Вчера получил официальное удостоверение личности, говорящее, что я работник университета. Теперь я могу пользоваться всеми библиотеками «кемпуса», то есть университетского городка. Кроме того, я получил «стик» — листочек бумаги, который приклеивается на задний бампер машины. Теперь уже нет опасности, что мне пришлют штраф за то, что я ставлю машину «на земле и дорогах, принадлежащих университету». Ведь кругом висят объявления, говорящие о том, что посторонним ставить свои машины нельзя, и без стика на бампере я чувствовал себя неуютно.

На днях рассматривал свои документы на машину — маленькую бумажку не больше самих американских прав — и увидел вдруг мелкую надпись: «По приказу закона владелец машины при перемене адреса должен не позже чем в десятидневный срок сообщить в Бюро моторных перевозок новый адрес». Сходил к Берни за советом, ведь изменения несущественны, может, не беспокоить бюро? Но Берни отнесся к этому со всей серьезностью:

— Как хорошо, что прошла только неделя, значит, ты еще не нарушил закон. — И он стал звонить в бюро. — Исправь сам от руки номер дома в документе, но обязательно съезди зарегистрировать это исправление в бюро.

И я поехал в бюро. Важный чиновник выслушал меня. Дал заполнить большой бланк. Я заполнил, принес к нему, готовый к длительной процедуре.

— Подпишитесь, — сказал чиновник.

Я подписался. Он забрал бумагу.

— А еще что делать? — спросил я, видя, что он мною уже не занят.

— Все, сэр, — сказал чиновник. — Ведь вы исправили адрес у себя в бумажке?

— Да.

— Тогда все.

Когда я рассказал Берни, тот не удивился.

— Если бы ты не сделал этого и когда-нибудь тебя поймали бы, что ты живешь уже в другом месте, у тебя были бы очень большие неприятности, а сейчас — все в порядке.

17 сентября, пятница. Сегодня первый вечер за последние два дня, когда я пришел домой рано. Приготовил ужин, поужинал, написал письма. Сегодня к нам пришла осень. Резко похолодало, сразу вдруг пожелтели листья, зато в доме так приятно, прохладно и тихо. Три дня назад, когда я пил кофе у моих старых хозяев, к мотелю вдруг подъехала машина. Номер был чужой — штат Мичиган. А рядом с номером была таблица «Национальный съезд сквер-дансерс», то есть тех, кто танцует сквер-танцы. Сквер-танцы! Это о них все время писали из своего медвежьего уголка Роб Гейл и Энн. Они писали, что это танцы старой деревенской Америки, когда застенчивые, приехавшие со всего света люди собирались где-нибудь в сарае после работы и ходили кругом. Но мне раньше не удалось увидеть их. Через день я снова встретил хозяина той машины. Он оказался адвокатом. И я спросил его о сквер-танцах.

— А я руководитель одной из таких групп танцоров у себя в штате и собираюсь завтра посетить «открытый дом» таких танцев. Если свободны — поехали вместе, начало в восемь…

На другой день я приехал в мотель «Мавританский двор», в семь вечера.

— Надо бы надеть рубашку с длинными рукавами, — сказал мне Джон, адвокат. — Ну, да ладно, раз вы не собираетесь танцевать…