Работали с 9 до часу дня — убирали с тропы упавшие на нее за зиму деревья и разросшиеся за прошлое лето кусты. А потом, как и полагается, устроили пикник, были поджарены на углях «горячие собаки» сосиски, появился ящик пива.

К вечеру заехал Питер Брушхаузен — альпинист и самый большой бродяга в Ламонте. Питер больше не работает в Ламонте. Он делает теперь какие-то удивительные фотографии у дна скважин в одной из нефтяных частных компаний. А в основное время занимается тем, что водит группы очень богатых искателей приключений на различные горные вершины Перу, Чили и Аргентины, в места, которые он так хорошо знает и любит.

— Ты, Игор, даже представить себе не можешь, как много, очень много богатых людей на свете, которые просто не знают, что делать со своими деньгами. Я тут недавно провел экспедицию по восхождению на самую высокую вершину Антарктиды. Но чтобы добраться к ее подножию, нужен был самолет. Мы купили списанный двухмоторный ДС-3 (наш Ли-2), поставили на него еще один — третий — мотор и решили лететь на нем. Я и еще два профессиональных альпиниста — аргентинцы, экипаж — три человека — англичане и еще десять человек — богатых любителей приключений. Каждый из них вложил в это путешествие более 50 тысяч долларов. Уже в Антарктиде на одном из ледяных плато у подножия наш самолет потерпел аварию, но мы сумели его исправить, и тут вдруг вышел из строя один мотор. Летчики отказались лететь дальше, так как предстояла посадка на плато, расположенное на большой высоте, а взлететь с этой площадки на двух моторах было невозможно. Тогда решили слетать на двух моторах в Аргентину и починиться там. Но мы забыли о войне на Фольклендах. Когда наш самолет прилетел из «ниоткуда» и корреспонденты пронюхали, что на нем много англичан, появились статьи о том, что мы шпионы, прилетевшие из Чили и собирающие сведения об Аргентине. Пришлось нам скорее уносить ноги, не дожидаясь починки. Так и не забрались мы на ту гору. А жаль! Но все равно, Игор, это было интересно, и, кроме того, за одну эту экспедицию, то есть за какие-то три недели я заработал больше, чем за полгода здесь… Но я скучаю о кораблях, плаваниях на судах Ламонт.

Оказалось, что Питер с Наташией решили показать мне ресторанчик с русской музыкой, который они любят. По дороге Питер рассказал много нового о старых друзьях.

Джей — механик с ледника Росса — по-прежнему во льдах где-то в Арктике, а потом поедет опять в Антарктиду. Но и он хочет все это бросить: нет времени для личной жизни, дом его все время заколочен. Правда, у него интересное хобби: он летчик, и у него есть свой самолет, на котором он возит туристов в Арктику. Так вот с самолетом у него произошли большие неприятности. Пока он был однажды в Антарктиде, кто-то из его друзей взял его самолет, улетел на нем куда-то в Южную Америку, а оттуда вернулся в США с наркотиками… Джею ничего не сделали, самолет тоже оставили: ведь Джей в это время был на Южном полюсе — алиби полное. Но где-то против его фамилии поставили навечно «галочку». И теперь куда бы Джей ни ехал из США и откуда бы он ни возвращался, ему на таможне непременно говорят: «А вы пройдите сюда». И просят раздеться донага и просматривают каждую складку платья. «Простите за беспокойство, можете идти». И так всегда. Обе стороны прекрасно понимают, о чем идет речь.

Пока разговаривали — доехали до ресторана на Брайтон-Бич. Народу там было много (субботний вечер), музыка действительно была «русская». Точнее, оркестр играл и певец пел романсы или блатные песни, а две негритянки отбивали такт и выкрикивали по-русски две-три фразы. Казалось, что в ресторане одни американцы, но вот оркестр заиграл «Одессу», и половина зала встала и, стоя, пела вместе с певцом припев: «Ах, Одесса, жемчужина у моря! Ах, Одесса, живи и процветай!..»

Опять судьба свела с Брайтон-Бич и «третьей волной». Молодой худой очкарик лет тридцати, эмигрант по фамилии Герц, возвращался в сабвее домой. К нему пристали четыре черных подростка и стали требовать пять долларов. «Ах, вам пять долларов, — сказал Герц, улыбаясь. — Сейчас достану, минуточку…» Залез в карман, вытащил пистолет и положил всех четверых одного за другим. Правда, двое остались в живых. Начался суд, который всколыхнул всю страну. Впервые, пожалуй, за многие годы человек оказал открытое сопротивление грабителям. Лучшие адвокаты защищали Герца и его право на сопротивление. Дело дошло до Гранд-жюри — Верховного суда — и этот суд признал его виновным только в незаконном ношении оружия. Разрешение на хранение оружия дома он имел, но закон запрещает ношение даже зарегистрированного оружия или любых игрушечных моделей пистолетов на улицах Нью-Йорка. Короче, Герца отпустили под небольшой залог. Ему бы «лечь на дно», а он начал кампанию за вооруженное сопротивление грабителям. Сначала его поддержали, он стал национальным героем. Журнал «Тайм» и многие газеты печатали его портреты. Но вот начали появляться и другие заметки. То в одном, то в другом городе люди стали открывать огонь на улицах, в метро и автобусах по самым ничтожным поводам. И страна задумалась — прав ли был Герц, открыв беглый огонь в метро? А тут еще и национальные чувства. Черная община сочла решение Гранд-жюри антинегритянским. Таким же сочли его и многие белые. Когда я первый раз ехал в сабвее, еще не зная, кто такой Герц, в каждом вагоне подземки висели плакаты, на которых был нарисован человек в очках с дымящимся пистолетом, а под ним надпись: «Если бы Герц был черным, он давно бы сидел за решеткой!» Новые адвокаты взялись защищать оставшихся в живых черных подростков, подавших жалобу. И вот обнаружилось, что одного из погибших мальчиков Герц вначале ранил, стреляя в спину, а потом уже добил вторым выстрелом. И вся картина представилась в ином свете. Герцу снова предстоит встретиться с Гранд-жюри. И опять собирается с силами «третья волна», готовясь к борьбе с черными, которую она начала много лет назад, еще на берегу Брайтонского пляжа, и победила. Кстати, семья Питера поддерживает контакты с той парой из Бруклина, о которой я писал два года назад. Они тоже были на ужине. Толик получил-таки диплом дантиста и теперь имеет лицензию для самостоятельной работы в штате Нью-Йорк. У него уже есть кабинетик в доме, который когда-то целиком занимал «фут-доктор».

— Но я по-прежнему работаю шестьдесят пять часов в неделю и сегодняшнее посещение прогулочной палубы этого пляжа — первое для меня с тех пор, как мы были с тобой здесь в ноябре восемьдесят второго года, — сказал он на другой день, когда мы встретились всей компанией на берегу этого странного пляжа. — Но ничего, я выстою. Я понял теперь, почему Америка пускает эмигрантов. Потому что никто, никто не вкалывает так, как мы, — неважно, евреи, русские, вьетнамцы или кампучийцы. Американцы нам не конкуренты. Ты же видел — они любят пожить легко… Потому что у них есть что-то в запасе, а мы начинаем с нуля. Сначала торговля сосисками, потом таксист, и только потом — работа по специальности.

9 мая, четверг, 9.30 вечера. Только что вернулся из Нью-Йорка. Вчера мне позвонил Волтер Салливан — редактор, автор многих книг, и пригласил меня пообедать с ним.

— Если можете — приезжайте в 12.30 и позвоните мне снизу, я скажу охране, чтобы пропустили.

— А где вы находитесь? — спрашиваю.

— На 42-й улице, на Таймс-сквер, совсем рядом. Дело в том, что площадь эта называется по имени газеты. Я ведь работаю в «Нью-Йорк Таймс».

Зашел к Стену Джекобу и его начальнику сказать, что уезжаю на свидание с Салливаном. Оказывается, имя Салливана всем известно. Посоветовали надеть пиджак и галстук (ведь мы тут ходим чуть ли не в майках). Пока сходил домой переоделся, пока отнес для анализа образцы льда специалисту по микроорганизмам, подошло время отъезда.

В 10.30 микроавтобус повез меня в Манхеттен. Полчаса езды до остановки сабвея у моста Вашингтона. До сих пор не могу отделаться от странного ощущения, когда вхожу в метро. Вот и сегодня — много людей, а на полу столько газет и бумаг, что ноги идут как по шуршащему ковру. В метро надо быть всегда собранным, следить за остановками, не зевать на пересадках, не паниковать и быть уверенным, что все будет хорошо. Например, первая часть пути в сторону старого центра города — он во всех американских городах называется одинаково: даунтаун, то есть нижний город, — с одной стороны для меня проста: от моста Вашингтона в сторону даунтауна идет только один поезд: «А» в голубом кружочке. Но зато на этой линии, на первом ее участке, вы едете через Гарлем. В ободранном вагоне — только негры, на стенах нет ни миллиметра, не покрытого надписями или контрнадписями из пульверизаторов. Так я доехал до Таймс-сквера, пообедал с Салливаном, обсудил с ним разные дела. Он интересовался работой на леднике Росса и моими книгами. Довольные друг другом, мы разошлись. Потом я пошел в магазин для художников, купил краски — хочу порисовать. Этот магазин находится почти в самом даунтауне, рядом с Уолл-стрит, в местечке, называемом «Деревня Гринвич». Когда-то там действительно была деревня, а сейчас это — живописный район богемы, где живут художники. Идешь по улице, и вдоль домов лежат книги, какие-то странные старинные вещи и такие же странные люди их продают. В магазине художников много бедной молодежи. Берут все нарасхват. Походил по магазину часа два — глаза разбегались от обилия товаров, названий незнакомых мне фирм, производящих краски и кисти. Вышел из магазина в пять часов. Ехать домой еще рановато, а улица, на которой расположен магазин, может привести меня в «Китайский город» — Чайна-таун, где живут только китайцы, а за ним будет «Маленькая Италия» и Диленси-стрит, где, как говорят, все разговаривают по-русски и к советскому покупателю обращаются с радостью. До Диленси не дошел. Бродил по Чайна-тауну. Чего только здесь нет. Сушеные странные грибы, коренья лотоса, какие-то снадобья и приправы, свежая, почти живая рыба всех сортов: сазаны, акулы, караси, камбала. А рядом ползают омары, крабы, улитки, ракушки, и тут же на улицах на передвижных тележках что-то парится и варится. Присмотрел себе каких-то вроде резаных осьминогов с овощами и луком. Съел с интересом, но не понял, что это такое. Так всегда у китайцев. Потом пробовал морские огурцы. А на улице тут же толпа окружила двух китайцев, играющих в какую-то странную игру — подобие шахмат. А кругом продают циновки, фарфор, каких-то жаренных целиком уток, и тут же рядом — золото, серебро, каменья, старинные китайские вещи. Наверное, в самом Китае все эти старинные обычаи, кушанья давно исчезли, а здесь — живут.