Если бы, блять, эту конкретику так легко сформулировать было. Чтобы самому себе подставу не организовать, и малышку не оттолкнуть. У меня в руках оружие оказалась, преимущество перед Михой. Но всё грамотно разыграть нужно, не ошибившись.

— Флешку получишь в конце поездки, если себя хорошо вести будешь.

— Хорошо — это как?

— Никаких побегов, звонков друзьям с просьбами выдернуть тебя. Побудь немного смирной, Смирнова. Если скажем на ужин с нами пойти, то идешь, не задавая вопросов. Захотим на откровенные темы поговорить, отвечаешь честно, без женской хитрости твоей. И не фыркаешь на то, как мы тебя называем, договорились?

— А говоришь ноги раздвинуть, то раздвигаю?

— Поверь, лапочка, ноги передо мной раздвигать по своему желанию будешь. Значит, договорились?

— Просто выполнять приказы и не пытаться сбежать? И после этого ты отдашь мне компромат? Так просто?

— Так просто, — рано пока Тисе знать, что приказы мои не будут лёгкими. Я всё сделаю для того, чтобы в конце поездки моей оказалась. И не грех подтолкнуть девушку в нужном мне направлении. — Если ещё чего-то надумаю, сообщу.

— То есть ты собираешься условия меня, как и когда захочешь.

— Флешка у меня, значит правила мои.

Если бы Тиса умела убивать взглядом, это был бы последний час моей жизни. Но девушка только пыхтит раздраженно, глаза закатывая. Но кивает, понимая, что другого выхода у неё нет.

Как удачно я блестящий металл заметил на полу машины. Подцепил вовремя и карты разыграл. Можно было бы Миху из уравнения выбросить, вычеркнуть нахрен из наших соревнований. Но ни одна девушка дружбы не стоит, даже такая неоднозначная, как Тиса. На равных вошли в это соревнование, так и закончить должны.

— Миха сказал, что у вас спор, — блядский Миха. — Кого из вас двоих я выберу. У меня тут вопрос возник.

— Фиктивный не пойдёт, лапочка. Кого выберешь, с тем и встречаться будешь. Без вариантов.

— Это я уже поняла. Но что, если за это время я никого не выберу? Вы же не можете насильно заставить выбор сделать.

Можем. На любого легко надавить можно. За столько лет работы научился это, вызубрил, как слабые точки у людей находить. У Тисы их полно найти можно. Но тогда весь смысл теряется, в труху бесполезную превращается. Согласия её хочется, желания.

— Тиса умыкнула, — в номер Миха врывается, ответить не дав. — К тебе, блять, умыкнула?

— Забирай свою пропажу. Она больше не будет сбегать, да, лапочка?

— Не буду.

Сам девушку в руки друга толкаю, хотя себе бы с удовольствием оставил. Но дальше ещё длинная дорога будет, наслажусь временем с ней. Миха честно свою ночь выиграл. Но вряд ли малышка сегодня будет в духе для любых поползновений. Слишком много обдумать нужно, принять. Смириться с мыслью, что никуда не денется от нас.

Не до ухаживаний Михи ей будет.

А если что, мой номер через тонкую стенку. И помешать, случайно якобы, очень легко.

— Доброе утро, киса, пора просыпаться.

Первым делом я мужской хриплый голос слышу, а потом понимаю, что обладатель этого голоса прижимается ко мне. Придавливает увесистой рукой к постели, уложив ладонь на мой живот. Давит и отодвинуться не желает, когда ворочаться начинаю.

Лежит на боку, надо мной нависает. И улыбается развязно, наблюдая, как я медленно просыпаюсь. А у меня все слова в горле давятся, стоить его без футболки заметить. С очерченными мышцами, стальным телом, какое не всем профессиональным бойцам дано. Локтем упирается в матрас, голову кулаком подперев. И разглядывает, ни капли не смущаясь моего злого взгляда. Веселится и властью своей упивается.

— Мих, — сдавленно получается, жалко. Писк напоминает, а не твёрдую просьбу отпустить меня. — Дай мне встать.

— Ммм, — глаза прикрывает, словно задумавшись. — Не, меня такой расклад не устраивает. Лежи, кис, не рыпайся.

И я действительно не двигаюсь, замирая под чужим напором. Живот напрягаю, втягивая, когда огромная ладонь ниже двигается. На мне платье шерстяное, хотя жутко неудобно в нём спать. Зато оно длинное и ночью все места прикрывало. Только на мне белья нет и каждый сантиметр, что Миха проходит, только сильнее по мозгами давит.

Инстинкты беснуются, кричат, что мне возразить пора. Сказать хоть что-то, оттолкнуть. А не получается под пристальным взглядом его карих глаз. Внимательно обводит, сканируя. И шире улыбается, когда вздрагиваю от того, что его рука голой кожи касается.

— Мих, не надо. Ты же сказал, что мне нужно будет сделать выбор до Москвы. Москва ещё далеко.

— Далеко. Но я ничего не говорил о том, что буду в сторонке стоять. Ты вчера к Князю сбежала, киса. Я теперь своё время наверстываю.

И наверстывает дикими темпами, ещё не подозревая, чем я с Князем в машине занималась. Задирает край платья, под него забираясь. У него руки горячие, кожу плавят и мозги заодно. Такой туман в голове, пар душащий. Душно и хорошо одновременно, хотя Миха невесомо гладит по внутренней стороне бедра. Слишком далеко не заходит, не сжимает и к себе не тянет. Лёгкой лаской меня сильнее ломает, чем если бы между ног коснулся.

— Мих.

Сдавленно прошу, не в силах с собой совладать. Даже не знаю, чего именно от мужчины хочу. Чтобы остановился, вернув способность дышать, или дальше пошел, окончательно убивая.

— Что, кис? — спокойным выглядит, будто ничего такого не делает, не старается меня до грани довести. Нависает, наклоняется низко, что могу светлые крупинки в тёмном омуте глаз рассмотреть. — О чём-то хочешь попросить?

— Ты сказал, что нам уже пора. Мне собраться нужно.

— Я сказал, чтобы ты проснулась уже. У нас время есть.

— Для чего?

Протесты в душе тлеют, вырваться не успев. Рука Михы выше ведёт, а сам он поцелуем накрывает. Жадным, грубым. Языком по контуру ведёт и внутрь толкается. Но при этом мягко, ласково. Словно моего отклика ждёт прежде, чем углубиться.

И дожидается. Когда мозги отключаются и стон из груди рвётся. Короткий, жалкий и нежеланный. Который Миха тут же за разрешение принимает. Наваливается, целуя и дышать не давая.

Рука сама, против воли моей, к его лицу тянется. По щетине проводит, в тёмные волосы зарывается. Не отпускает, чтобы Миха поцелуй не прервал. Внутри всё струной затягивает, желанием неправильным. Когда не бабочки летают, а смерчи. Бьют и все принципы раскидывают, не давая за них ухватиться. Безоружной оставляют перед напором мужским.

— Мих, не нужно.

Повторяю, но сама к губам припадаю. Поцелуи с ним похожи на то, как летом слаш* пьёшь. Мозги замерзают, всё леденеет и хреново становится. А остановиться не можешь. Сильнее губами трубочку обхватываешь и тянешь, пока не закончится окончательно.

Только Миха не напиток изо льда, он лава уничтожающая, и он не кончается. Вдавливает, губы кусая, а ладонь сжимает на ноге, выше поднимаясь. Резко лобок накрывает и клитор сжимает.

— Нет, — стону, бёдра вскидывая. Это неправильно, так не правильно. Вчера один меня подобно касался, а сейчас второй. — Нет, Мих.

— Да, кис, да. Тёчешь на мою руку, смазкой исходишь. Хорошо же, — нагло давить продолжает, чувствительное местечко лаская. Обводит по кругу, едва прикасаясь. А меня током бьёт. — Врать мне плохая затея, кис.

— Мих, я… Я не могу. Ты… Пожалуйста.

Заикаюсь, обрываюсь на каждой мысли. Хнычу, стоить напор усилить и губы мои словить. Не делает ничего не обычного, мягко двигается, а меня кроет. Желанием топит, выбраться не давая. Сама чувствую, насколько влажно между ног, жарко. Как каждое его движение откатом накрывает, не давая справиться со всем.

Это неправильно, так неправильно. Себя ощущаю шлюхой, у которой нет власти над телом. Которая перед первым ноги раздвинет, стоит мужчине её к себе прижать. К телу накачанному, необъятному. Силой надавить, чтобы каждой струной души чужую власть признала.

Но лучше бы так, лучше бы нимфоманкой конченной была или просто шлюхой, которой плевать на имена. Так бы легче было, проще. Признать, что я такая распутная и с этим ничего не поделаешь.