Мэри Эллен стояла под моросящим дождем и смотрела вслед уезжавшему мужу. Когда Клей свернул на Ри-вер-роуд, она сказала себе, что пора возвращаться.

Но не могла повернуть назад.

Даже когда всадник и конь превратились в черную точку и точка растворилась в сером тумане, она не смогла заставить себя уйти и лишь поднялась повыше, чтобы лучше видеть то, что происходило на реке.

Внезапно она услышала, как старый Тайтус окликнул ее, и, нахмурившись, посмотрела на согбенного старика, который, опираясь на палку, шел к ней. Однако когда он показал ей бинокль, она благодарно улыбнулась ему.

– Тайтус, похоже, ты прочел мои мысли.

– Капитан Найт велел мне за вами присматривать, и я буду делать то, что мне велели, так и знайте. Если вы не вернетесь домой в ближайшие несколько минут, я, пожалуй, найду ивовый прут покрепче, обстругаю его и надаю вам, миссис, по ногам, вот так-то.

Мэри Эллен чуть не засмеялась, представив, как Тайтус обстругивает ивовый прут. Она не могла представить, что этот добрейший и тишайший старик, который за всю жизнь мухи не обидел, станет стегать ее по ногам.

– Обещаю быть послушной девочкой. – Мэри Эллен серьезно кивнула. – Дай мне только хоть мельком увидеть Клея на пристани.

Вздохнув, Тайтус неодобрительно покачал седой головой, а потом зашагал прочь, бурча себе под нос:

– Никто меня не слушает, никто и внимания не обращает на то, что я говорю. Если бы меня слушали, тогда бы не было многих несчастий...

Улыбнувшись, Мэри тут же направила бинокль на пристань.

Ни баржи, ни торговые суда ее не интересовали, но наконец среди столпотворения она нашла тот, который был ей нужен, – «Эндрю Джексон».

Сжимая в озябших руках бинокль, она выискивала Клея, но едва он попал в поле ее зрения, руки у нее задрожали и картинка затуманилась.

– Тысяча чертей! – громко сказала Мэри Эллен, разозлившись на себя, и, как ни странно, это помогло – теперь она ни на миг не упускала Клея из виду.

Как только капитан взошел на борт, навстречу ему вышел боцман, и Клей передал ему шинель, китель, саквояж и жеребца. В свинцовое дождливое небо взметнулся столб пара, колеса начали вращаться, молотя воду, громко ударил колокол, и корабль стал медленно отчаливать от пристани, направляясь на середину реки.

Клей ловко взбежал на верхнюю палубу, кивнул лоцману и прошел на капитанский мостик.

К тому времени как свет холодного дождливого ноябрьского дня стал меркнуть, спешащий на юг пароход с зажженными габаритными огнями оказался как раз напротив Лонгвуда. Отлично видимый в мощный бинокль Клей Найт в полном обмундировании стоял на капитанском мостике – одинокий силуэт в туманном сумраке, неподвижный, как статуя. Мокрое от дождя лицо его было обращено к береговым холмам.

Ком стремительно рос в горле Мэри Эллен, пока она смотрела, как старушка Миссисипи холодным ноябрьским вечером уносит от нее ее любимого мужа.

– О, Клей, пожалуйста, вернись ко мне! – одними губами прошептала она.

К восторгу и изумлению Мэри Эллен, высокий черноволосый мужчина, к которому она обращалась, поднял руку и помахал ей. Он ее разглядел! Он знал, что она здесь!

Смеясь и плача, Мэри Эллен подняла вверх руку и изо всех сил начала размахивать ею. Мощная оптика помогла ей увидеть озорную улыбку у него на лице. Она сложила губы бантиком, поднесла к ним пальцы и послала ему воздушный поцелуй. Он ответил ей тем же: поднес обе руки к губам, поцеловал их и взмахнул ими.

Потом его и сам корабль поглотил ночной туман.

Мэри Эллен опустила бинокль. Она дрожала от холода и страха.

Клей исчез, и, возможно, навсегда.

Пока Клей находился с Мэри Эллен в Лонгвуде, войны будто и не существовало, но теперь, когда его не стало рядом, боевые действия постоянно присутствовали в ее мыслях. Она стала запоем читать газеты и каждый день спешила на встречу с энсином Бриггзом, чтобы узнать у него последние новости о ходе сражений на юге.

Сердце Мэри Эллен чуть не остановилось от страха, когда незадолго до Рождества в Мемфиса прошел слух о том, будто «Кейро» – судно, которым командовал Клей, – двенадцатого декабря пошло ко дну. Неделю она была ни жива ни мертва, ожидая дальнейших известий, но наконец в штаб-квартиру юнионистов в Мемфисе поступило донесение, о котором энсин Бриггз поторопился сообщить Мэри Эллен – имя капитана Найта не упоминалось среди погибших и раненых.

Через несколько дней Мэри Эллен получила короткое письмо от Клея, в котором он писал, что жив и здоров и находится на пути в Арканзас, где должен присоединиться к флоту контр-адмирала Дэвида Портера, так что она может не волноваться за него.

Мэри Эллен покачала головой. Ну как тут не заволноваться? Она ни минуты не прожила спокойно. Как и тысячи других жен, матерей, сестер и возлюбленных, она постоянно переживала за жизнь любимого человека.

Теперь, когда Клей воевал, Мэри Эллен по-другому стала смотреть на свою работу в госпитале. Всякий раз, склоняясь над очередным страдальцем, стремясь облегчить его телесные и душевные муки, она представляла себе, что где-то там лежит ее Клей, раненый и беспомощный, и сострадание переполняло ее сердце. Ей казалось, что она недостаточно нежна и терпелива со своими подопечными и ей следует отдать им все тепло своей души, все, чего заслуживали эти герои.

Тем, кого она пестовала, было не важно, что она жена морского офицера Армии Союза, главным для них было видеть ее красивое лицо, чувствовать ее доброту и заботу. Для них она была как луч солнца в беспросветном мраке боли.

Мэри Эллен работала на пределе сил, приходила на рассвете, уходила поздно вечером. Она знала, что скоро совсем не сможет ничем им помочь. Зимние платья уже стали ей тесноваты в талии, и доктор Кейн предупредил ее, что работа в госпитале слишком тяжела для будущей мамы.

Первое января стало последним днем ее работы в госпитале. Мэри Эллен была на пятом месяце беременности, она знала, что пришла пора оставить тяжелый труд санитарки и в домашнем уединении ждать рождения первенца.

Раньше, когда работа отнимала у нее большую часть дня, время летело, теперь же оно мучительно тянулось. Такой одинокой, такой длинной зимы еще не было в ее жизни. Каждый день Мэри Эллен молилась, надеясь, что Клей пришлет весточку о себе. Увы, с тех пор как он уехал, она получила от него только шесть писем, и эти письма были уже зачитаны до дыр.

Зимняя погода вполне соответствовала мрачному настроению хозяйки Лонгвуда. День за днем шли холодные дожди с градом. Унылое серое небо висело низко, на реке появились заплатки льда, и земля на берегу за ночь промерзала. Мэри Эллен чувствовала себя пленницей, и ей казалось, что, если бы не частые визиты Ли, она могла бы потерять рассудок.

Каждую ночь она зябко ежилась – одна в громадной кровати из красного дерева, мечтая о том, чтобы рядом оказался Клей, гадая, где он сейчас, здоров ли, тепло ли ему, сыт ли он. А может, он ранен? Мэри Эллен гнала от себя дурные мысли. Клей здоров, с ним просто не может случиться ничего плохого – иначе и быть не может.

Наконец в Теннесси пришла весна, и не было во всем штате человека, который бы радовался ее приходу больше, чем одинокая беременная Мэри Эллен Пребл Найт. Даже в теплую погоду она не могла выйти в город, потому что, как ворчливо заметил Тайтус, порядочные леди так на публике не появляются.

– Ваша матушка в гробу бы перевернулась, если бы узнала, что вы собираетесь шествовать по улицам Мемфиса в таком виде.

– Тайтус, я вовсе не собираюсь шествовать по улицам Мемфиса. Но неужели нежные чувства моих сограждан будут задеты тем, что я посижу на веранде собственного дома?

– И все-таки подождите, пока солнце сядет, – умилостивился Тайтус. – Тогда прохожих меньше.

– Я не собираюсь ждать до заката, – возмущенно ответила Мэри Эллен и, выйдя из дома через парадную дверь, прошла на галерею, где и уселась в кресло-качалку.

Вздохнув, она стала задумчиво смотреть на дорогу, надеясь, что однажды увидит там Клея. Он будет ехать верхом, и она выбежит встретить его с ребенком на руках. Мэри Эллен улыбнулась, живо представив эту картину, и положила ладонь на живот.