— Это я так, просто сказал не подумав. Не обращай внимания.

— А вот мне сейчас кажется, будто ты от меня что-то скрываешь. Я права? У меня в то время, что, случился приступ? Как это произошло?

— Нечего мне от тебя скрывать! Вырвалось случайное слово, а ты меня в чем-то сразу подозревать стала! Женаты всего пару часов, и уже никакого доверия! Интересно, что будет дальше? Выкинь ты из головы…

— Кисс, скажи: что тогда произошло?

— Ровным счетом ничего!

— А если я сейчас о том Койена спрошу?

— Спрашивай, если хочешь…

Но Койен, хотя и не отозвался, но все же издал какой-то звук, больше похожий на ехидный смешок — дескать, соображай сама!.. Он неприятных предчувствий зашлось сердце…

— Кисс, отвечай, что тогда произошло!

— Верно говорят: язык мой — враг мой!

— Если сейчас не скажешь правду, то у тебя будет на одного врага меньше!

— Радость сердца моего, отчего ты так разошлась? Ну, ляпнул я, не подумав, а ты уже невесть что себе в голову вбила!

— Кисс… — мне вдруг пришла в голову страшная мысль. — Я что, хотела тебя убить? Если приступ, то… Ой, прости меня пожалуйста!

— Нет, вовсе не убить… С чего тебе это в голову пришло? Эрбат Сама знаешь — эрбат во время приступа не отстанет от человека, пока с ним не расправится!

— Лиа, забудь!

— Ты мне скажешь правду или нет?

— А, ладно! Так значит, хочешь знать, что произошло тогда, в лесу? Только учти — никто тебя за язык не тянул, сама лезешь с расспросами!

— Ответь мне наконец — что там случилось?

— Что ж… Видишь ли, я едва успел отыскать тебя до того, как наступила темнота. Рад был до невозможности… Я костерок запалил, около него присел, смотрю на огонь, и за тобой приглядываю — все же лежишь без сознания, бредишь… И вдруг ты встала и ко мне пошла. Достаточно было одного взгляда, чтоб я понял — у тебя приступ. Мне в жизни и раньше довелось видеть, что это такое — безумие эрбата, да и на тебя в тюрьме успел наглядеться, так что понимал: мне сейчас бесполезно хоть что-то делать. Ну, думаю, все — разорвешь на куски, и следов от меня не останется… Сидел, не двигался, молчал — все одно убежать бы никак не мог. Но все произошло совсем не так, как я мог предположить: ты подошла, сгребла меня в охапку так, что кости затрещали, и давай говорить о любви…

— Тебе?!

— Увы, не мне. Клялась в вечной любви своему бывшему жениху, называла меня Вольгастром, говорила, чтоб я тебя не бросал и несла тому подобную чушь. А мои попытки вырваться привели к совсем иным последствиям.

— Н… Не поняла… — а у самой от неприятного предчувствия загорелись щеки.

— А я думаю, что ты все поняла. От собственных разговоров о любви ты, счастье мое, разошлась так, что хоть чайник на тебе кипяти, а потом и вовсе перешла к более активным действиям. Думай, что хочешь, но в тот момент остановить тебя не было никакой возможности. Ты, радость моя, так стремилась доказать бывшему жениху свою любовь, что устоять… Ну, это было выше человеческих сил во всех смыслах этого слова. Выбора ты мне тоже не оставила — возражать эрбату во время приступа невозможно — весьма чревато, но тебе в тот момент мое согласие и не требовалось… Вначале я, правда, здорово растерялся, и даже пытался успокоить тебя, только вот толку от этого естественно, не было никакого — ты меня просто-напросто не слышала и не понимала никаких слов. А уж если быть совсем честным, то надо признать: чуть позже мне уже и не хотелось тебя останавливать… Впрочем, к тому, что произошло потом, наши желания или нежелания не имели никакого значения — все случилось само собой, причем с твоей стороны был проявлен такой пыл, что… В общем, меня можно считать пострадавшей стороной — ты мной попользовалась, как хотела. Хотя, справедливости ради, и положа руку на сердце, вынужден покаяться — я тоже не отставал от тебя… Можно сказать, на какое-то время в ту ночь свихнулись мы оба. На пару… И еще я тогда чувствовал себя таким счастливым, каким не был долгие годы. Выражаясь иносказательно, в крышку моего гроба был забит еще один гвоздь.

— Нет…

— Не нет, а да! Ты же хотела узнать, что произошло во время твоего приступа, вот я тебе и выкладываю все. Подчистую.

— Ой! — я прижала ладони к горящим щекам. Теперь понятно, отчего Койен хихикает и ехидничает. — А как же… Потом…

— А дальше все было очень просто. Когда все…ну, после всего ты вдруг посмотрела на меня почти ясным взглядом, и сказала что-то вроде «Ты — не Вольгастр, но это даже хорошо…», после чего сразу же то ли уснула, то ли потеряла сознание… А я остаток ночи сидел у костра, подбрасывал в него ветки, вспоминал произошедшее, и не знал, что мне делать: смеяться, или злиться на тебя. Хоть верь, хоть нет, но в такой ситуации я оказался впервые в жизни. Решил: ладно, поглядим, что будет дальше. Но когда ты через пару дней пришла в себя, то не помнила ничего из того, что тогда произошло. И даже больше того — твоя прежняя неприязнь ко мне не прошла, и ты шипела на меня не хуже той самой змеи, которую когда-то изображала. Что ж, раз такое дело, то и я решил сделать вид, что ничего не случилось, хотя делать это мне было совсем непросто. Думал — пусть все идет само собой… Вот и все.

Койен, это правда? Тогда почему раньше мне ничего не сказал? Что значит — ты не спрашивала?! Я у тебя этим интересовалась пять минут назад, а ты в ответ только хихикал! Как это — в отношениях меж собой разбирайтесь сами… А ты у меня на что? Ах, значит, это я сама во всем виновата, и бедному Киссу надо еще посочувствовать?! Ты еще скажи, будто он, бедняжка, в ту ночь получил тяжкую душевную травму, которая все еще кровоточит!.. И чего ты, собственно, смеешься?! Вечно вы, мужики, горой друг за друга стоите! Козлы! Что-что? Так значит, ты имеешь наглость утверждать, что нечего перекладывать свои шалости на чужую шею?! Ну, знаете ли!.. Что предлагаешь? Во всех подробностях показать мне все то, что тогда произошло в лесу? Ой, не надо!

Тем не менее, вспоминая наше путешествие по лесу, надо признать, что Кисс вел себя очень достойно. О том, что произошло, он не сказал мне ни слова, и даже не намекнул. Больше того — с того времени он по-настоящему заботился обо, и, как я теперь понимаю, в его поступках, кроме благодарности за свое спасение, было и кое-что личное…

Подошла к парню, и уткнулась лицом ему в грудь, а Кисс, в свою очередь, обнял меня… Вот так бы и стоять, только мне надо ему хоть что-то сказать…

Однако Кисс не был бы собой, если бы и тут не съехидничал:

— Как я понимаю, кисонька, за прошлое ты мне глаза пока что выцарапывать не будешь?

— И за какие только прегрешения ты свалился на мою шею?

— Ну, дорогуша, насчет того, кто и у кого висит на этой самой шее… У одного из нас, как я понял, с шеи свисает мало того, что шипящая, так еще и кусачая змея, от которой нельзя ожидать ничего хорошего, зато другаяой, счастливицачик, обзавеласьлся сидящим на шее нежным, мягким, пушистым котиком… Это ж какое счастье ты себе отхватила, в отличие от меня!

— Уж не себя ли ты так называешь? Ну надо же такое придумать — нежный и пушистый котик… Тоже мне, счастье привалило!

— А то! Конечно, привалило, ведь в том счастье больше четырех пудов живого веса…

Ну кто мне подскажет, каким нужным словом его, паразита, еще можно назвать?!

Ближе к вечеру домой вернулся Вен. Он уже знал обо всем, что произошло — как я поняла, Файнн-Тьенн доложил им и королю, и его другу о неудаче в очередной попытке снять с меня последствия когда-то проведенного ритуала, ну и, естественно, рассказал о свадьбе.

Несмотря на то, что все попытки помочь мне избавиться от главной беды так ни е чему и не привели, красавец постарался хоть немного нас порадовать. Едва войдя к нам, он заторопился с поздравлениями, причем заговорил весьма жизнерадостным и веселым голосом:

— Ну что, кузен, и ты, дорогая Лия…

— Спасибо, Вен — вздохнула я, перебивая шумного парня. — Только, знаешь, нам сейчас не до поздравлений. На душе как-то… Ну, скажем так — не очень.