«Пройдёт, – говорит мама, глядя на меня. – Это просто первая любовь. Ты не забудешь её, но однажды она просто сойдёт на нет»…

Но ведь не проходит! Не проходит же! На моих губах всё ещё горит нежность его губ. Я помню его запах. Вкус его поцелуев. Тепло его тела… Мне стыдно, так стыдно…

Я люблю его… Как глупо и больно сознавать это, чувствовать каждую секунду, что без него умирает какая-то часть меня самой, улыбаться сквозь слёзы и хранить эту тайну как нечто святое, постоянно думая, что было бы, если бы не…

Если бы не… ЧТО? Что, что могло случиться такого, чтобы меня вот так, без каких-либо объяснений, бросили? Чтобы на все мои звонки и вопросы меня удостоили только одной фразы – «ты для меня умерла»?

Пытаюсь забыть. Ведь он же забыл меня. За всё это время – ни письма, ни звонка… Улыбаюсь мальчишкам-однокурсникам. Часами болтаю по телефону с Олегом. Учусь. Переживаю, что родители узнают о журфаке… Но забыть Стёпку всё равно не могу. И ведь умом понимаю, что так нельзя, что ничего уже не может быть, что обида (какая? на что?) и несколько тысяч километров разбросали нас навсегда. Понимаю, но не принимаю. И сердце моё говорит: «Не верю», продолжая жить несбыточной надеждой. И даже дорога к дому стала для меня мучительна – ведь когда-то мы шли по ней вместе с ним. Меня сводят сума стихи и песни, музыка и рассказы… И фильмы, которые мы когда-то смотрели или хотя бы просто хотели посмотреть.

…Как будто я сама осталась в его глазах и всё никак не могу из них выбраться…

Мне не хочется писать об учёбе, я вообще не понимаю, интересно мне там или нет. Вокруг новые люди, новые порядки, все говорят о приближающемся посвящении в студенты, а мне… скучно. Я хочу только одного – узнать, что же всё-таки случилось. Может быть, тогда я или разочаруюсь в нём и смогу забыть, или наоборот – пойму, что виновата в чём-то и у меня будет… надежда?.. шанс?

Наташа сказала, что попробует найти его и всё выяснить. И… я хочу этого и не хочу одновременно.

Несколько раз, возвращаясь домой, я видела у подъезда Макса. Мне не хотелось с ним разговаривать, а по его виду было понятно: он ждёт меня. Первого сентября он заявился ко мне домой с цветами, я увидела букет в глазок и попросила Димку сказать, что я у подружки и буду поздно. Дима удивился, но просьбу выполнил. Макс оставил букет у дверей, ходил под окнами часа два, но в итоге ушёл. В следующий раз, едва завидев издалека его фигуру в длинном тёмно-синем плаще, я резко свернула вправо, за дом, и, стараясь держаться в тени, исчезла в Олином подъезде. Оля, конечно, была дома (мы же ездим из универа вместе и расстаёмся только во дворе, чтобы разойтись по подъездам), и я просидела у неё до самого вечера. Но сегодня мне было некуда бежать: нужно было готовиться к семинару по истории государства и права зарубежных стран, а Оля поехала в областную библиотеку. Макс караулил меня у подъезда.

– Привет, – сказал он, не улыбаясь и не глядя мне в глаза.

– Здравствуй, – ответила я.

– Почему ты от меня бегаешь?

– А ты сам не понимаешь?

– Нет.

– Я дала тебе пощёчину. Мне неприятно тебя видеть.

– Но ведь Степан уехал, и у вас всё кончено.

У меня дыхание перехватило от ярости, и кровь громко-громко застучала в ушах.

– Это не твоё дело.

– Почему? Может, как раз моё.

Я насторожилась.

– В смысле?

– Спроси меня.

– Спрашиваю.

Мы смотрели друг другу в глаза.

– Может, я зайду к тебе?

– Нет. Я не хочу оставаться с тобой наедине. Здесь безопаснее – если что, можно закричать на весь двор.

– Давай хотя бы сядем где-нибудь.

– Давай, – я кивнула в сторону старых качелей посреди двора. Мы сели – на противоположные стороны. – Я тебя слушаю.

– Помнишь, как мы… как я тебя поцеловал? Это было в подъезде, и на лестничной клетке, прямо над нами, тогда сидел мой брат с фотоаппаратом. Он заснял нас. Вот эти фото.

Он протянул мне несколько цветных фотографий. Вся сцена была видна более чем отчётливо, в том числе рука Макса у меня под юбкой. Тьфу.

– Я отправил такие же фотографии Степану. Экспресс-почтой. Написал, что, пока его нет, ты развлекаешься со мной. Он получил их, позвонил мне и сказал, что мы с тобой свиньи, а ты меня, очевидно, заслуживаешь. И что он освобождает тебя отданного слова.

Пока он говорил, я физически чувствовала, как у меня холодеет в груди. Глаза наполнились слезами, но это были злые слёзы.

– Зачем? – я спрыгнула с качелей и, уже не контролируя себя, схватила его за воротник плаща и начала трясти. – Зачем ты сделал это? Для чего???

Кажется, я кричала. И громко.

– Марина, – прошептал Макс испуганно, – Марина, не надо так…

– Не надо?! Ты ещё не знаешь, как надо!

– Ты мне нравилась. Я хотел, чтобы ты стала встречаться со мной. Я честно не знал, что всё так серьёзно, что ты в больницу загремишь…

– Откуда ты про больницу знаешь?

– Моя мать работает там, она и рассказала.

Я бессильно опустилась на качели, оставив в покое плащ Макса. Мне было очень больно. Так, что даже тошнило.

– Мне… Марин, мне очень стыдно. Правда. Я виноват перед тобой. Я уже второй месяц хожу у тебя под окнами, чтобы извиниться. Я ходил к родителям Стёпы, но они в Москве. Решил прийти к тебе.

– Извиниться?

– Ну да. Ты меня простишь?

– А дальше что?

– Ничего. Мне правда ничего не надо. Понимаешь, я… в августе у меня обнаружили рак. Ну, там вроде не страшно, операбельно. Отец собрал деньги, мы поедем в Германию, на обследование и лечение. Но я не мог уехать, не объяснившись с тобой.

– Рак?

– Ну я не знаю, как правильно называется, – опухоль в мозге. Голова очень болела в последние месяцы, а мать же в больнице работает, забеспокоилась. Обследовали сразу после поступления. Там небольшая опухоль, и это лечится, но только лучше не в России. Отец машину продал, два киоска своих, у него же бизнес, и вот, едем через неделю.

– Ясно.

Надо было сказать ему что-то обнадёживающее, но я не могла. Вроде бы – что значит моё маленькое личное горе по сравнению с его болезнью? Он ведь по-настоящему может умереть… И всё равно – я не могла выдавить из себя ни слова. Мы сидели молча. Качели слегка раскачивались.

– Прости меня. Если сможешь, – наконец сказал Максим. Только сейчас я заметила, что он очень бледен и под глазами у него серые круги.

– Ты как вообще? – спросила я. – Выглядишь не супер.

– Пью обезболивающие горстями. Голова начинает болеть, пойду домой.

– Проводить?

– Смеёшься? Не надо. Просто скажи, что сможешь меня простить.

– Наверное, смогу. Ты же не один виноват.

– Почему? Я один, я же всё подстроил.

– Ты подстроил, а он поверил.

Я встала с качелей и пожала ему руку.

– Удачи тебе, Макс. Мне жаль, что всё так.

Он крепко сжал мою руку и поцеловал её.

– Прости.

– Простила.

Подхватив сумку, я побежала к подъезду. Не оглядываясь.

Если я снова не попаду в больницу, со вторым нервным срывом, это будет успех.

Времени нет ни на что. Началась установочная сессия на журфаке, так что после лекций в одном университете я мчусь во второй. Экзамены будут в январе, а пока идут лекции и студентам дают задания, списки литературы… Интересно. И главное – всё не так, как на юрфаке. Другие люди, совсем другая жизнь… На факультете есть учебная телестудия и радиорубка, где через год мы будем готовить выпуски новостных теле– и радиопрограмм. Я таскаю домой огромные стопки книг и прячу их у себя в комнате, чтобы родители не обнаружили. Мама удивляется, почему я прихожу домой в восемь вечера («неужели уже так много задают?»). Я пользуюсь легендой о сложной курсовой по «зарубе». К счастью, мама ещё помнит этот ужасный предмет. Папа с подозрением оглядывает меня, когда я возвращаюсь домой, но пока молчит…