Суета. Каждый год она начинала нарастать первого декабря и достигала своего пика в последний день года, чтобы к утру первого января жизнь могла замереть, словно в каком‑то дурном фильме про апокалипсис.

Морозов пробирался по пробкам, не злясь и не психуя. Он лишь время от времени поглядывал на часы на приборной панели и отвечал на сообщения в мессенджере. Дарья уже была готова ехать и ждала его, хотя он предупреждал, что вряд ли сумеет добраться до нее раньше половины шестого. И хотя ему удалось выехать раньше, чем он планировал, этот прогноз, если верить навигатору, все равно оставался в силе.

Они познакомились еще весной. В тот день в его кабинет ворвалась женщина с обвинениями в адрес одного из следователей. Светлые волосы с модной, молодящей стрижкой, нездоровая худоба, нервные, дерганые движения и глаза – от природы серые, но казавшиеся в тот момент темными из‑за переполнявших их горечи и злости. Как выяснилось чуть позже, Олеся Никитина незадолго до этого потеряла единственного сына.

Шестнадцатилетний парнишка разбился, когда лазил по недострою в их районе. Доследственную проверку вела Таня Филиппова – молоденькая девочка, совсем недавно ставшая следователем. Она не нашла признаков того, что смерть была насильственной. Не стала квалифицировать случившееся и как самоубийство: предсмертная записка отсутствовала, никто из близких мальчика не упоминал, что у него были какие‑то проблемы или переживания, которые могли подвигнуть его на такой шаг. Больше походило на то, что парень от скуки полез в недостроенное здание. Может, захотел просто испытать себя, может, собирался записать видосик для соцсетей, но сорвался и упал. Несчастный случай.

Однако его мать считала иначе. Что, в общем‑то, нормально. Она хотела найти того, кто виноват в случившемся, и наказать его. Считала, что Филиппова плохо сделала свою работу, требовала нормального расследования.

Морозов прекрасно понимал ее. Если бы такое случилось с его сыном, он тоже искал бы виноватых. Просто чтобы не чувствовать виноватым себя. И чтобы направить на кого‑то гнев за случившуюся несправедливость. Когда его жена умирала, он тоже подспудно искал, кого бы обвинить в этом. Но винить было некого, кроме генетики.

Никитиной он тоже ничем не мог помочь. В ее случае винить можно было или ее сына, который пошел на такой глупый риск, не подумав о матери, или саму Никитину, которая не объяснила ребенку, чем грозят подобные развлечения. А еще отца парнишки, самоустранившегося из жизни семьи семь лет назад.

Ничего из этого Морозов, конечно, говорить Никитиной не стал. Подробно изучил отчеты Филипповой и подтвердил, что все было сделано правильно. Безутешную мать это предсказуемо не убедило, и она еще несколько раз приходила с жалобами и требованиями, даже обращалась в вышестоящие инстанции. Однако другого результата ей так никто и не смог предложить.

Все то время, пока Морозов разбирался в ситуации и отбивался от обвинений, с Никитиной была подруга – Дарья Королева. Она успокаивала ее, пыталась сдерживать особенно яростные порывы и регулярно извинялась перед Морозовым, просила понять и простить.

Морозов сам этого не ожидал, но постепенно случайное знакомство переросло в романтические отношения. В последний визит Никитиной Дарья в очередной раз задержалась, чтобы извиниться и поблагодарить его за участие и терпение. И сделала ему комплимент, назвав настоящим мужчиной, каких редко нынче встретишь.

– Даже странно, что вы не женаты, – заметила она явно игривым тоном, выразительно посмотрев на его правую руку. – Таких обычно разбирают быстро.

Морозов тогда машинально потрогал подушечкой большого пальца безымянный. Кольца не было. Он наконец снял его за полгода до этого. Не потому, что оно ему мешало. Просто хотел убедить тех, кто волновался за него, что уже дошел до стадии принятия и будет в порядке.

Его взгляд сам собой метнулся к ее руке. У нее обручальное кольцо тоже отсутствовало, хотя в самый первый визит он его точно видел. Морозов обратил на него внимание только потому, что замечать детали долгое время было главной частью его работы.

– Я в разводе, – со значением заметила она, вероятно, прочитав что‑то на его лице. – Вот как раз два дня назад все завершилось. Это на случай, если вы вдруг захотите пригласить меня на кофе. Мой номер у вас есть.

Номер у него действительно был, но набрал он его только пару недель спустя. Они встретились – раз, другой, третий. Сначала просто много разговаривали: она рассказывала ему про два своих неудавшихся брака, про дочерей – обе были от первого мужа, а он ей – о сыне и о том, как стал вдовцом. Она слушала, не давила, время от времени замечая, что сейчас и сама не готова к чему‑то действительно серьезному.

– Когда рушится уже второй брак, перестаешь мечтать о новом штампе в паспорте, – с улыбкой заявляла она. – Дети почти выросли. Сейчас я просто хочу наслаждаться жизнью.

Нечто подобное она говорила и после того, как их отношения перестали быть платоническими. Морозова это в целом тоже устраивало. Все же лучше, чем одному.

Когда он подъехал к дому Дарьи, она уже ждала у подъезда. Морозов даже не успел отстегнуть ремень безопасности, как она обошла машину, открыла багажник, кинула в него свою дорожную сумку и столь же проворно юркнула на переднее пассажирское сиденье.

– Ну привет, – поздоровалась весело, обдавая его запахом дорогих духов и касаясь губами в быстром поцелуе. – Рада, что мы все‑таки делаем это.

Предстоявшая короткая поездка должна была стать не просто совместной встречей нового года, но и их первым совместным отдыхом. Пусть ехали они лишь за город в гости к ее другу. Но все же на несколько дней. А они еще ни разу не проводили вместе столько времени, предпочитая эпизодические свидания, после которых даже не всегда один оставался на ночь у другого.

– Надеюсь, ты тоже… – Она внимательно посмотрела на него.

Ее тон оставался легким, губы улыбались, но взгляд выдавал легкую тревогу. Дарья была очень красива. Длинные темные волосы, узкое лицо, карие глаза, худощавая, подтянутая фигура. Морозов точно знал, что ей сорок пять: подписывал ей пропуск на выход, а она протянула его вместе с паспортом. Однако на вид не дал бы ей и сорока. Дарья была из тех женщин, что пристально следят за собой: постоянно обновляют маникюр, вовремя закрашивают седину, ухаживают за кожей, занимаются спортом и никогда нигде не показываются без макияжа, укладки и тщательно выверенного образа. Она много улыбалась, и в такие моменты на ее щеках появлялись очаровательные ямочки. Никогда не скандалила, не обижалась даже в шутку, не требовала помощи, хотя он не отказал бы, если бы она попросила. С ней было легко и весело. И самую малость странно.

– Я рад, – заверил Морозов, сдавая назад и выруливая со стоянки. – Пристегнись.

– А по тебе так и не скажешь, – поддела она, но без реального упрека, и потянулась к ремню.

– Просто устал немного, – отмахнулся он. – Конец года, сама понимаешь. Столько приходится сделать, словно потом уже не будет возможности.

Дарья заверила, что прекрасно все понимает. А потом огорошила его новостью о том, что им надо заехать по одному адресу, прежде чем направляться за город.

– Надо забрать Олесю. У нее тоже седан с маленьким просветом, а Валера сказал, что его конкретно засыпало. Так что я обещала ее подвезти.

– Олесю? – переспросил Морозов напряженно. – В смысле, Никитину Олесю?

– Ну да. Ты же знаешь, что она моя подруга. Мы все в одной компании.

– Знаю, просто я не знал, что она будет с нами. Это заставляет задуматься о моей уместности в вашей компании. Мне кажется, ей будет не очень приятно меня видеть. Насколько я понимаю, она осталась мною крайне недовольна.

– Если мы будем вместе, ей все равно придется к этому привыкнуть, – пожала плечами Дарья. – Так почему бы не начать сейчас?

– Не знаю… Неловко как‑то. У нее был трудный год.

– У всех был трудный год. А наша дружба – это в принципе одна большая неловкость.