— М-м-м, барствуете? Шашлыки по утрам? — заулыбался дядя Гена, уловив аромат. — Я в деле. Васька, молоко есть?

— Без понятия, — пожала плечами девушка.

— Есть, — осуждающе посмотрел на неё Гоша, стоя за широкой спиной гостя. — Вчера купили.

— Точно. Я забыла. Дядь Ген, мне не до молока вчера было, — она горестно вздохнула и указала на ногу.

— Прости. Рохлик, давай тарелки, чашки, а то слюной захлебнусь, — дядя Гена по-хозяйски открыл холодильник и быстро выложил на стол сыр, масло, ветчину, молоко, всё то, что купил вчера Гоша. — Наконец-то, у тебя появилась еда. Слышь, Рох…

— Гоша. Меня зовут Гоша, — представился Аллигатор, вытаскивая из микроволновки миску с шашлыком.

— Ладно. Запомню. А я — Геннадий Петрович. Можно просто дядя Гена, — добрея на глазах, сказал Мизинчик. В его серых глазах отражался шашлык. Мужчина сел на стул и придвинулся к столу. — Божественно.

Гоша поставил перед ним тарелку, положил вилку и нож. Аллигатор быстро адаптировался в обстановке, и это удивляло Ваську, которая урывками подглядывала за ним, пока он доставал всем чашки, нарезал хлеб, сыр и ветчину. Завтракали молча. Для Васьки под стол задвинули табурет, чтобы она могла положить на него ногу. Когда сытый и довольный дядя Гена откинулся на спинку стула, стало тихо.

— Гоша, а чем ты занимаешься?

— Пишу.

— Что именно?

— Статьи, заметки, очерки, мемуары. Всё подряд, — уверенно произнёс Гоша без тени сомнения на лице.

— Писатель, значит. Это хорошо. А ты говорила, что он ничего не умеет. Пишет человек. Что тут непонятного? — иронизировал Мизинчик, желая разозлить свалившегося как снег на голову постояльца. — На развалюху заработал. Я тоже с такой тачки начинал. Какие его годы? Ещё успеет встать на ноги.

— Конечно. Надеюсь, через полгода, даже через пять месяцев покорить мир, — спокойно ответил Гоша, сильно желая вернуться в газету и утереть нос всем подряд от шефа до наглого бандюка.

— Да ты орёл. Слушай сюда, Рохлик…

— Гоша, — поправила Васька. — Дядь Ген, иди уже. Спасибо за доктора. Кстати, что ж ты не похвалил Гошу? Дядя Йося ему такие дифирамбы пел, прямо в армию спасения записал.

— Ладно, каюсь. Гоша, я был бы тебе очень признателен, если бы ты помог немного Ваське по хозяйству эти три-четыре дня. Она, конечно, дерзнёт всё сама делать, но ты-то взрослый мужик. Хоть и рохлик. Прости. Вырвалось. В общем так, дети мои, навещать буду часто, проверять дотошно. Если через три дня дядя Йося даст добро, ты, Гоша, можешь быть свободен. Я бы и сам присмотрел, но…

— У тебя бизнес, люди, дела и бла-бла-бла, — закончила за него Васька и расхохоталась.

— А у тебя автосалон через неделю, — фыркнул в ответ Мизинчик, напомнив о ежегодном ретро-фестивале, который традиционно открывала «Чайка». — Сама понимаешь, что дело не в участии как таковом, а в том, что этот фестиваль организовал твой батя.

— С твоей помощью. Я помню, — нахмурилась девушка и перелезла со стула на диванчик, рассчитанный на двух человек или на неё одну вместе с ногой.

— Поэтому максимальный покой. Ты откроешь фестиваль за отца. Не сможешь ты, поедет он, — дядя Гена кивнул на Гошу.

— То есть я здесь застрял на неделю? — фыркнул Аллигатор, не планировавший светиться на общественных мероприятиях.

— Или на две. Как получится, — серьёзно ответил Мизинчик, поднимаясь со стула. — Отвечаешь за неё головой. Если рана нагноится, убью тебя и прикопаю там, где никто не найдёт.

— Уже боюсь. Если я и останусь здесь, то лишь потому, что Васе нужна помощь, а не из-за ваших угроз.

Мизинчик ухмыльнулся, поцеловал Ваську в макушку и ушёл, помахав рукой. Он был доволен. Рохлик ему понравился. Слова Федьки подтвердились.

После ухода опекуна, Гоша выждал немного, а потом спустился, чтобы закрыть ворота. Он мог бы пойти и следом, но тогда обязательно высказался бы насчёт того, кто и чего должен делать в жизни. Зараза-змейка испортила всё на свете. Нет, конечно, он сам виноват, но она тоже постаралась сверх меры. Разговор об автосалоне всколыхнул фибры журналистской души. Аллигатору не хватало суеты, скоростной редакционной центрифуги, мероприятий, забористых статей. Это была его жизнь, и он сам её отнял у себя, променяв на Джорджию, которая просочилась под кожу и постоянно выпускала ядовитые иголки. Мысль отсидеться недельку в деревне не пугала. Васька чем-то напоминала Сэма, который в отличие от брата умел и дрова колоть, и слегка разбирался в машинах, и вообще знал много всего житейского, что прошло мимо Гоши, жившего словом. Задвинув засов, постоялец задумчиво оглядел «Чайку», не веря, что она на ходу. Машина напоминала памятник, причём великолепный. Отстранённый от дела журналист с лёгкостью представил себе фестиваль, гордое шествие ретро-автомобилей, толпы людей, вспышки фотоаппаратов, гремящую музыку и общую атмосферу праздника. Ему даже захотелось через неделю стать частью общего безумия.

«Проколешься, обязательно проколешься, — зашипела в голове Джорджия. — Тебя узнают и твою задницу тоже».

Грохот наверху отвлёк от разговора с ненавистной интриганкой. Гоша пересёк гараж по диагонали и взлетел по лестнице на второй этаж. Возле раковины стояла Васька с виноватым видом и смотрела на разбитую миску, в которой когда-то разогревался шашлык.

— Нарочно? — спросил Гоша, решая, что сделать: то ли позвонить дяде Гене и сообщить о провале операции «Не сама», то ли скрутить Ваську и посадить на цепь.

— Нечаянно. Неудобно стоять…

— Да что ты? Вась, ты чокнутая? Наверняка доктор не шутил. Вымыл бы я эту посуду, — с сожалением сказал он, видя расстроенное лицо девушки. Он подошёл к ней, приподнял за талию над полом и перетащил на диванчик. — Сиди, Бога ради.

— Сиди. Не хочу я сидеть. Не умею. Надо яблоню допилить, траву окосить, машиной твоей заняться. Я костыли просила. Не дали.

— Запчасти ещё не пришли. С травой ничего не случится, а яблоню я спилю. Костыли тебе не помогут. Через три дня сможешь сама передвигаться.

— Ты не умеешь пилить, — в запале крикнула Васька. Не могла она сидеть на месте. В голову лезли мысли, а физический труд спасал от них.

— Ты научишь. Кто-то должен научить меня быть не рохликом. Я ж не умею даже запаску поставить.

— Чего её ставить? Фигня, — она махнула рукой.

— Для тебя — фигня, для меня — тёмный лес. Хватит ныть. Чего такая вредная? Не выспалась?

В ответ раздался хохот, почти истерический со слезами. Васька никак не могла успокоиться. Стоило ей глянуть на обескураженное лицо Гоши, как смех начинался заново.

— Чего? — недоумевал он, подбирая осколки миски с пола. — Я храпел что ли?

— Всю ночь. Без остановки, — с перерывами на вдох сказала Васька и прижала ладони к щекам. — Я думала, стёкла вылетят.

— Извини. Я не знал, что храплю. Разбудила бы. Тебя отнести в комнату?

— Сама дой…

— Помечтай. Сказано не вставать, значит, не вставать. Три дня, Вась. Всего три дня.

— Три дня унижения, — вспыхнула она, представив, что как-то надо добираться до ванны и туалета. В голове всё выглядело ужасно, чего уж говорить о реальности.

— Знаешь, я, может, и не силён в инструментах и прочих жизненно-важных вещах, но друзей не бросаю. Меньше думай, — посоветовал он, подхватывая её на руки. — Жизнь щедра на сюрпризы.

— Мне неудобно. Я привыкла сама, — смутилась она. — Мне нужно в туалет. Ты и штаны с меня снимать будешь?

— Если надо и попу подотру, — улыбнулся он. Брезгливостью Гоша не страдал.

— Спасибо. Я сама.

Никогда в жизни она не чувствовала себя настолько униженной. Чужой человек нёс её в уборную. Он совершенно спокойно посадил Ваську на унитаз и вопросительно посмотрел.

— Что? — буркнула она, глядя снизу-вверх, как нахохлившийся птенец на злую мамку.

— Штаны снять?

— Нет. Уйди, пожалуйста, и дверь прикрой.

— Ладно. Зови.

Улыбаясь, как довольный кот, Гоша вышел, а Васька пыталась переварить ситуацию. С каждой минутой ей становилось всё хуже. Разболелся живот от долгого терпения. С горем пополам она стянула штаны, не вставая с унитаза, и стыдливо закрыла глаза, отпуская ситуацию на самотёк. Звуки оглушили даже её. Чем тише она пыталась сделать примитивное дело, тем звонче получалось.