1901
Веселая
Дай мне, Ваня, четвертак,
Пожертвуй полтинник!
Что ты нынче весел так,
Словно именинник?
Раскошелься до гроша,
Не теряй минуты.
Или я не хороша?
Мои плечи круты!
Надо жить, чтоб пьяной быть
До обеда, в лежку,
Чтоб поутру не тужить
Про нашу дорожку.
Чтобы щеки от тех слез,
Белые, не пухли,
Я румянюсь ярче роз,
Подвиваю букли.
Если ж станет невтерпеж
С мутного похмелья,
Ты опять, опять придешь,
Принесешь веселья.
Буду ждать я час-другой,
Где-то мой сударик?
Помни, помни, друг милой,
Красненький фонарик!
6 сентября 1901
Баллады
Раб
Я – раб, и был рабом покорным
Прекраснейшей из всех цариц.
Пред взором, пламенным и черным,
Я молча повергался ниц.
Я лобызал следы сандалий
На влажном утреннем песке.
Меня мечтанья опьяняли,
Когда царица шла к реке.
И раз – мой взор, сухой и страстный,.
Я удержать в пыли не мог,
И он скользнул к лицу прекрасной
И очи бегло ей обжег...
И вздрогнула она от гнева,
Казнь – оскорбителям святынь!
И вдаль пошла – среди напева
За ней толпившихся рабынь.
И в ту же ночь я был прикован
У ложа царского, как пес.
И весь дрожал я, очарован
Предчувствием безвестных грез.
Она вошла стопой неспешной,
Как только жрицы входят в храм,
Такой прекрасной и безгрешной,
Что было тягостно очам.
И падали ее одежды
До ткани, бывшей на груди...
И в ужасе сомкнул я вежды...
Но голос мне шепнул: гляди!
И юноша скользнул к постели.
Она, покорная, ждала...
Лампад светильни прошипели,
Настала тишина и мгла.
И было все на бред похоже!
Я был свидетель чар ночных,
Всего, что тайно кроет ложе,
Их содроганий, стонов их.
Я утром увидал их – рядом!
Еще дрожащих в смене грез!
И вплоть до дня впивался взглядом, —
Прикован к ложу их, как пес.
Вот сослан я в каменоломню,
Дроблю гранит, стирая кровь.
Но эту ночь я помню! помню!
О, если б пережить все – вновь!
Ноябрь 1900
Пеплум
Знаю сумрачный наход
Страсти, медленно пьянящей:
Словно шум далеких вод,
Водопад, в скалах кипящий.
Я иду, иду одна
Вдоль стены, укрыта тенью;
Знаю: ночь посвящена
Наслажденью и паденью.
Статный юноша пройдет,
Щит о меч случайно брякнет, —
Громче шум бегущих вод,
Водопад мой не иссякнет!
Наконец, без сил, без слов,,
Дрожь в руках и взоры смутны,
Я заслышу жданный зов —
Быть подругою минутной.
Я пойду за ним, за ним
В переулок опустелый,
Черный плащ его, как дым,
Пеплум мой, как саван белый.
Я войду к нему, к нему...
О, скорей гасите свечи!
Я хочу вступить во мглу.
Свет померк, померкли речи.
Кто-то... где-то... чьих-то рук
Слышу, знаю впечатленья.
Я хочу жестоких мук,
Ласк и мук без промедленья.
Набегает сумрак вновь,
Сумрак с отсветом багряным,
Это ль пламя? это ль кровь?
Кровь, текущая по ранам?
Ночь – как тысяча веков,
Ночь – как жизнь в полях за Летой.
Гасну в запахе цветов,
Сплю в воде, лучом согретой...
...В прорезь узкого окна
Глянет утро взором белым.
Прочь! оставь! – иду одна
Переулком опустелым.
Сладко нежит тишина,
С тишиной роднится тело,
Стен воскресших белизна
Оттеняет пеплум белый.
15 октября 1900
Помпеянка
«Мне первым мужем был купец богатый,
Вторым поэт, а третьим жалкий мим,
Четвертым консул, ныне евнух пятый,
Но кесарь сам меня сосватал с ним.
Меня любил империи владыка,
Но мне был люб один нубийский раб,
Не жду над гробом: «casta et pudica»[9]
Для многих пояс мой был слишком слаб.
Но ты, мой друг, мизиец мой стыдливый!
Навек, навек тебе я предана.
Не верь, дитя, что женщины все лживы:
Меж ними верная нашлась одна!»
Так говорила, не дыша, бледнея,
Матрона Лидия, как в смутном сне,
Забыв, что вся взволнована Помпея,
Что над Везувием лазурь в огне.
Когда ж без сил любовники застыли
И покорил их необорный сон,
На город пали груды серой пыли,
И город был под пеплом погребен.
Века прошли; и, как из алчной пасти,
Мы вырвали былое из земли.
И двое тел, как знак бессмертной страсти,
Нетленными в объятиях нашли.
Поставьте выше памятник священный,
Живое изваянье вечных тел,
Чтоб память не угасла во вселенной
О страсти, перешедшей за предел!
