А мужик тянет её за руку и что-то выговаривает на непонятном языке. Роста среднего, не более метра семьдесят. Жирный пузан, на моего соседа похож, на Егорку Суханова. Тот тоже шар на тонких ножках. Вредный, грубый и злой, как его цепной пёс Жук. Всё лето сосед ходит в трениках, вытянутых в коленках, и майке линялой, когда-то голубой, и грудь волосатую шкрябает. Вши у него там, что ли? Ещё и мотню частенько дёргает. Цыплята что ли проклёвываются? Ф-ф-фу-у-у.

Отвлеклась я что-то на соседа. На мужике тёмно-серые брюки, красно-коричневый однобортный пиджак с двумя металлическими пуговицами, белая рубашка и лаковые туфли. Вполне современная одежда. Голову украшает большая блестящая плешина. В коляске-то у него на голове шляпа была, типа «котелок». А когда девчонку из коляски выдёргивал, она шляпу-то рукой ему смахнула.

Мужик сопротивления девчонки терпеть не стал, швырнул её на плечо, как куль с картошкой, и попёр к, отдельно стоящему, густому кусту. Девчонка кулачками по спине его стучит, ругается. А он ноги ей прижал, чтобы не дрыгала. Затащил за куст, скинул с плеча. Девчонка только вскрикнула, потом ещё раз.

Ах, ты, гад! Что удумал! Надо как-то девчонку выручать. Я раздумывать не стала. Достала из сумки «Мартини», ухватила за горлышко удобней и полезла через кусты. Девчонка блажит, сопротивляется. А этот кабан платье задрал и до белья добрался. Ну, я его и огрела «Мартини» по блестящей лысой макушке. Девчонка на меня смотрит шокировано, глаза выпучила и сказать что-то пытается, да, видать, голос сорвала. Мужика с себя спихнула. Я ей подняться помогла.

Выше меня на голову оказалась. От пережитого руки, ноги трясутся, на нежной коже нижней челюсти гематома наливается и нижняя губа разбита. В больших светло-карих глазах слёзы блестят, но не проливаются. Носик прямой, чуть вздёрнутый. Бровки аккуратные, прямые, чёрные. Ресницы длинные, густые. Лоб высокий, открытый. На упрямом подбородке ямочка. На висках волосы завиваются. Красивая. Шляпка с головы упала. Тёмно-русая коса растрепалась.

Я её разглядываю, а она меня, швыркая носом. Не сразу, постепенно в её глазах удивление проявляться начало и вопрос. Что-то, прокашлявшись, спросила.

— Я не понимаю, — ответила ей, отрицательно поведя головой.

У неё глаза, и так-то не маленькие, ещё больше стали. Хотела ещё что-то сказать, да тут мужик простонал, шевельнулся. Вот же, гад живучий! Видно я силы мало в удар вложила или у него башка такая крепкая. Но лысина-то хоро-о-ошим кровоподтёком налилась и шишкой обзавелась. Я мстительно позлорадствовала. А девчонка склонилась над ним, проговорила что-то и в ладоши хлопнула. Мужик обмяк и затих. Я тоже подошла, наклонилась, прислушалась. Дышит. Спит. Девчонке большой палец показала.

— Молодец!

Она на меня посмотрела, на палец, потом опять на меня и улыбнулась. Точнее, попыталась улыбнуться, но сморщилась и прошипела. Губа-то болит. Потом шляпку подобрала, вопросительно на меня посмотрела. Я её за руку взяла и в кусты повела.

Девчонка осмотрелась, на шубу и сумку с колёсиками подивилась. Потом мне указала, чтобы я тут оставалась, а сама из кустов вылезла да к коляске побежала. Я не утерпела, продралась через кусты и проследила за ней.

Она что-то сказала вознице. Возница дёрнулся, выпрямился, развернулся к девчонке. О чём они говорили, не слышно, да и, всё равно, не понятно. Паренёк, а это было понятно, что не взрослый щуплый мужичишка, бойко соскочил с козел, подбежал к сундуку, стал расстёгивать ремни крепления. Девчонка открыла сундук, что-то достала и вновь закрыла. Возница закрепил сундук, вернулся на козлы, махнул девчонке рукой и подстегнул птицу. Та рыкнула, словно тигр, и с места побежала, набирая скорость. Девчонка побежала ко мне, а я быстро вернулась и села на шубею.

На плече девчонки висел пустой рюкзак из радужной змеиной (?) кожи, а под мышкой она держала большую деревянную с резным узором шкатулку, примерно размером двадцать пять на двадцать и высотой пятнадцать сантиметров.

Поставив шкатулку на траву, девчонка достала из рюкзака одежду, ремень с ножнами с ножом и кошель, звякнувший металлически, и стала переодеваться. Сняла платье с нижними юбками, туфли. Бельё на ней было вполне приличное: белые хлопчатобумажные (?) трусики-шортики и бюстгальтер второй номер, пояс для поддержки чулок. Ну, и чулки телесного цвета из, неопознанного мной, материала. Надела чёрные штаны из крепкой, плотной ткани, чёрные кожаные сапоги на низком широком каблуке с высоким голенищем до колена. Голенище по верху стягивалось вплотную вокруг ноги узким ремешком с металлической пряжкой. Надела зелёную мужскую рубашку с перламутровыми пуговицами, заправив её в штаны. Подпоясалась ремнём с ножом. К ремню с другой стороны от ножа прикрепила кошель. Сверху надела куртку с капюшоном из той же ткани, что и штаны. Вынула из ножен нож и ополовинила шикарную косу. Обрезок косы, платье и туфли туго упаковала в юбки, обвязав шляпной лентой, и сунула в рюкзак. Волосы переплела в косу и скрутила на голове, закрепив шпильками и надела шляпку, которая сделалась глубже.

Я, молча, наблюдала за действиями девицы. Только когда она косу укоротила, не сдержалась, охнула. Она на меня глянула, носиком дёрнула и рукой махнула: пустяки, мол. Скривилась в попытке улыбнуться и на мою голову показала. Мол, на себя посмотри. А у меня стрижка. Простая, как в большинстве своём пожилые женщины стригутся. В пору моей юности такая стрижка «молодёжной» называлась.

Молча, потребовала шубу и свитер с шапкой и запихнула в рюкзак, который был размером с мою хозяйственную сумку. По всем законам физики, шуба не могла вместиться в такой рюкзак, тем более, что там уже были вещи. Но он даже не увеличился в объёме, словно в него не шубу длиннополую пятьдесят четвёртого размера запихнули, а носовой платок сунули. Как бы ни была подготовлена поглощёнными мной фэнтезийными романами к существованию в них разного вида пространственных карманов, глядела я на всё это широко открытыми глазами и с раскрытым ртом. Когда же в рюкзак отправилась, почему-то вдруг слегка уменьшившись, сумка вместе с колёсиками, я вовсе офигела. Кстати, «Мартини» я вернула в сумку, вдруг пригодится в качестве биты для самообороны. Хорошая бутылка, стекло крепкое. Мало ли что может произойти. Только вот как бутылку можно будет быстро достать из сумки в рюкзаке? Это я и попыталась объяснить девчонке. Она оказалась очень сообразительной. Вынула из рюкзака сумку, достала бутылку, сумку вернула в рюкзак. Следом отправилась шкатулка, а за ней бутылка. Потом, накинув рюкзак за спину, девчонка хитро на меня взглянула, закинула руку за голову и показала мне зажатую в руке бутылку, которую опять вернула в рюкзак.

— Миллиирия, — приложив руку к груди, представилась девчонка. — Милли, — назвала сокращённое имя и вопросительно посмотрела на меня.

— Леокадия, — представилась я, повторив её жест. — Лео, — тоже назвала сокращённое имя.

Милли, когда я озвучила своё полное имя, в удивлении вздёрнула бровки, хмыкнула. Потом окинула меня придирчивым взглядом сверху вниз, покачала головой. Да-а-а. Видок у меня был ещё тот. Утеплённые брюки, обутки, в которых жарко ногам. Хоть туника была лёгкой, трикотажной, на семьдесят процентов из хлопка с тридцатью процентами искусственного волокна. Коричневая. Да и сама я не ахти, какой ходок. На ровном месте спотыкаюсь.

Милли вздохнула, изобразила ободряющую улыбку и, приглашающе махнув рукой, шагнула в кусты. Мы пошли. Но сначала Милли проведала несостоявшегося насильника. Снова повторила прошлые действия. Только хлопков было два.

Всё. Уходим.

Пошли мы не к дороге, а дальше в лес. Благо лес был не глухой и дремучий, а светлый и не густой. Идти можно было, не продираясь через чащобу. Но под ноги смотреть приходилось в оба, чтобы не запинаться за выступающие корни деревьев. Шла Милли уверенно, зная, куда идёт, но с некоторым беспокойством.

Одна-то она быстро добралась бы до цели, но вот попутчица у неё была аховая. Милли всё чаще сочувствующе взглядывала на меня. Я же не могла ускориться. Нет, одышки у меня не появилось, и сердце работало без перебоев. А вот ноги шагать не хотели. Подобрала палку, подходящую под посох и шагала, опираясь на неё. Не знаю, сколько мы прошли, как далеко ушли, когда у меня отказали ноги вовсе. Просто подкосились, и я упала. Ступни в обутках горели. И разуться я не могла — ноги не слушались. Отнялись.