Видя расстроенное лицо американца, Лебрюн улыбнулся.

– Друг мой, не забывайте, что вы находитесь в Париже.

– Что вы этим хотите сказать?

– Всего лишь то, что десятилетний участник телевикторины… – тут Лебрюн выдержал эффектную паузу, – вряд ли ответил бы, кто является любовницей премьер-министра.

У Маквея отвисла челюсть.

– Шутите?!

– Какие уж тут шутки. – Лебрюн зажег новую сигарету.

– А Осборну это известно?

Лебрюн пожал плечами.

Маквей насупился.

– То есть вы хотите сказать, что мне к этой девице соваться нельзя. Я правильно понял?

– Правильно, – слегка улыбнулся Лебрюн.

Он считал, что ветерану сыска – даже американцу – не подобает так уж удивляться обычным человеческим слабостям вроде любовной интрижки. Маквей должен понимать, какими сложными и деликатными бывают подобные дела.

Детектив встал.

– Что ж, тогда прощайте. Заеду в отель, и назад, в Лондон. Если у вас появятся еще какие-нибудь подозреваемые, проверьте их для начала сами, о'кей?

– Я ведь и собирался поступить именно так, – усмехнулся Лебрюн. – Это вы настояли на том, чтобы прилететь в Париж.

– Ладно. В следующий раз не забудьте отговорить меня от этого. – Маквей направился к двери.

– Постойте-ка, – сказал Лебрюн, гася сигарету. – Я полдня пытался до вас дозвониться.

Маквей молчал. Его методы расследования никого не касаются, даже если они не всегда законны. Маквей не привык посвящать в тонкости своей методики коллег – будь они французскими полицейскими, сотрудниками Интерпола, служащими Скотленд-Ярда или лос-анджелесской полиции.

– А жаль, что не удалось до вас дозвониться, – сказал Лебрюн.

– В чем дело? – буркнул Маквей, подозревая, что у француза есть для него что-то важное.

Лебрюн достал из ящика стола папку.

– Мы тут расследуем одно дельце… – Он протянул папку Маквею. – Помощь опытного профессионала не помешала бы.

Маквей подозрительно посмотрел на него, потом открыл папку. Там были фотографии мужчины, зверски убитого в какой-то квартире. Крупным планом – колени убитого. Чашечки раздроблены выстрелами из огнестрельного оружия.

– Стреляли из американского кольта тридцать восьмого калибра с глушителем. Пистолет лежал рядом с трупом. Никаких отпечатков, серийный номер сточен, – невозмутимым тоном сказал Лебрюн.

Маквей посмотрел на следующие две фотографии. На первой было раздутое до неестественных размеров лицо. Выкатившиеся глаза, в которых застыл ужас. Вокруг шеи обмотан провод. На следующей фотографии – область паха. Половые органы начисто отстрелены.

– Господи Иисусе, – пробормотал Маквей.

– Стреляли из того же оружия, – пояснил Лебрюн.

Маквей поднял глаза.

– Парню пытались развязать язык.

– Если б на его месте бы я, то сообщил бы им все на свете, – заметил инспектор. – Лишь бы поскорее прикончили.

– Зачем вы это мне показываете?

Маквей знал, что парижская уголовная полиция – одна из лучших в мире. Вряд ли она нуждается в советах чужака.

Лебрюн улыбнулся.

– Просто не хочу, чтобы вы уезжали в Лондон. Побудьте здесь еще.

– Не пойму, к чему вы клоните. – Маквей снова взглянул на фотографии.

– Этого человека зовут Жан Пакар. Он работал частным детективом в парижском отделении агентства «Колб Интернэшнл». Во вторник доктор Осборн нанял Жана Пакара, чтобы выследить одного человека.

– Осборн?

Лебрюн зажег еще одну сигарету и кивнул.

– Это сделал не Осборн, а настоящий профи, – сказал Маквей.

– Я не знаю. Наши эксперты обнаружили смазанный отпечаток пальца на осколке от стакана. Отпечаток принадлежит не Осборну. У нас в компьютере такого вообще нет. Мы послали запрос в Лион, в штаб-квартиру Интерпола.

– Ну и?..

– Послушайте, Маквей, это произошло всего несколько часов назад.

– Осборн тут ни при чем, – уверенно сказал Маквей.

– Разумеется, его там не было. Вполне возможно, что это вообще совпадение и с нашей историей никак не связано.

Маквей опустился на стул.

Лебрюн сунул папку обратно в ящик стола.

– Знаю, о чем вы сейчас думаете. Следствие и так зашло в тупик, а убийство Жана Пакара не имеет никакого отношения к вашим безголовым телам и отрубленной голове. Но вы ведь прибыли в Париж из-за Осборна. Он – ваша единственная зацепка. И теперь вдруг такое совпадение. Вы наверняка спрашиваете себя, а если все-таки еще покопаться, вдруг связь обнаружится. Я правильно понимаю ход ваших мыслей?

Маквей поднял глаза.

– Правильно.

Под ее окнами стоял черный лимузин.

Вера увидела его из окна. Сколько раз ей приходилось дожидаться появления этой черной машины? Сколько раз сердце ее замирало, когда лимузин выезжал из-за угла? А теперь ей хотелось, чтобы эта машина не имела к ней ни малейшего отношения. Как было бы замечательно, если бы она наблюдала эту сцену со стороны, а лимузин заезжал бы не за ней.

Вера была одета в черное платье, в черные чулки, в ушах – жемчужные серьги, на шее – жемчужное ожерелье. На плечи она набросила короткое манто из серебристой норки.

Шофер открыл перед ней заднюю дверцу, и Вера села. Секунду спустя машина тронулась с места.

В четыре пятьдесят пять Анри Канарак вымыл руки, пробил время на своем пропуске. Рабочий день окончен. В раздевалке его поджидала Агнес Демблон.

– Тебя подвезти? – спросила она.

– Зачем? Обычно ты ведь меня не подвозишь. Остаешься здесь, пока не проверишь кассу.

– Но сегодня необычный день…

– Тем более. Сегодня все должно быть так же, как всегда. Понимаешь?

Он надел куртку и, не оглядываясь, вышел под дождь. От служебного выхода до улицы было всего несколько шагов. Канарак поднял воротник и быстро зашагал по улице. Две минуты шестого.

У тротуара с противоположной стороны был припаркован голубой «пежо». Капли дождя молотили по сияющей лаком крыше. В салоне было темно. Пол Осборн сидел за рулем и ждал.

На углу Канарак повернул на бульвар, и Осборн тут же включил зажигание. Завернув за угол, он двинулся налево вслед за Канараком и посмотрел на часы. Семь минут шестого, а на улице почти совсем темно – из-за дождя. Сначала Осборну показалось, что Канарак исчез, но вскоре он увидел знакомую фигуру, неторопливо шагавшую по тротуару. Судя по походке, Канарак ничего не подозревал – то ли уже успокоился, то ли вообще не придал инциденту в кафе особого значения, решил, что на него напал какой-то псих.

Канарак остановился у светофора. Осборн тоже. Он чувствовал, как его захлестывает волнение. «Сделай это прямо сейчас, – шептал внутренний голос. – Нажми на акселератор и сбей его, как только он ступит на мостовую. Никто тебя не увидит. Даже если случайный прохожий запомнит номер, что с того? Скажешь полиции, что ехал в темноте, ничего не видел, лил дождь. Кого-то сбил? Может быть. В такую погоду все может быть. Откуда они узнают, что это тот самый человек, на которого ты набросился в кафе? Ведь они понятия не имеют, кто он такой.

Нет! Даже не думай! В прошлый раз ты чуть было все не погубил, поддавшись порыву. Кроме того, мало просто убить Канарака. Нужно получить от него ответ на вопрос. Это не менее важно, чем отомстить. Поэтому нужно успокоиться, взять себя в руки и действовать в соответствии с планом. Как только подействует первый укол сукцинилхолина, легкие Канарака вспыхнут огнем от недостатка кислорода, потому что откажут мышцы, необходимые для работы легких. Он начнет задыхаться, перепугается как никогда в жизни и будет готов ответить на любой вопрос, но будет поздно – язык ему тоже откажет.

Потом действие препарата начнет ослабевать, Канараку станет легче дышать. Он взбодрится, решит, что самое страшное позади. И тут нужно будет показать ему второй шприц. Сказать, что вторая доза будет гораздо больше первой. От одной мысли о том, что только что пережитый кошмар повторится вновь, Канарак затрепещет. Тогда-то он и ответит на все твои вопросы. Он расскажет обо всем».