Клиника в Кармеле предоставляла Либаргеру все удобства, но не медицинское обслуживание. Даже в машине «скорой помощи», в которой его туда доставили, находились его личный врач и сиделка. В клинике к нему приставили еще четверых помощников, так что Либаргера там обслуживал свой маленький штат. У сиделки и четверых помощников были швейцарские паспорта. Доктор – Хельмут Салеттл – приехал из Австрии.

В 3.15 из Бад-Годесберга прислали по факсу четыре копии лицензии доктора Салеттла и его досье. Реммер раздал по экземпляру всем присутствующим, на этот раз достался экземпляр и Осборну.

Доктор Хельмут Салеттл, семьдесят девять лет, жил в Зальцбурге вместе с сестрой. Родился в 1914 году, закончил Берлинский университет, считался перспективным молодым хирургом – и тут началась война. Доктор Салеттл стремительно сделал карьеру в СС, и Гитлер назначил его уполномоченным по охране здоровья. Перед самым концом войны Хельмут Салеттл был арестован при попытке передать американцам секретные документы. Его обвинили в государственной измене и приговорили к смертной казни. Исполнения приговора он ожидал в тюрьме под Берлином, но через несколько дней его почему-то перевезли в другую тюрьму, на севере Германии, откуда Салеттла освободили американские части.

После освобождения союзными войсками из тюрьмы Салеттла отправили в лагерь Оберурзель под Франкфуртом, а оттуда – в Нюрнберг, где его полностью оправдали и освободили, как «подвергшегося преследованиям участника Сопротивления».

Доктор Салеттл вернулся в Австрию. У него была хорошая практика, но, когда ему исполнилось семьдесят, он перестал принимать больных, оставив только нескольких пациентов. Среди них был и Элтон Либаргер.

– Итак, снова… – Маквей с отвращением бросил досье на кровать.

– Снова связи с нацистами, – закончил Реммер.

Маквей посмотрел на Осборна.

– С какой стати почтенный доктор, удалившийся от дел, только из любезности консультирующий двух-трех старых пациентов, мчится на другой конец света, чтобы на протяжении семи месяцев присматривать за выздоравливающим после инсульта Либаргером? Доктор, вам что-нибудь это говорит? Что вы об этом думаете?

– Странно! Разве только состояние больного было исключительно тяжелым или он был невротик. Или были невротиками его родственники, готовые платить миллионы за такого рода услуги.

– Доктор, – медленно выговаривая каждое слово, произнес Маквей, – у мистера Либаргера нет родственников! Вспомните! И потом, если он был настолько плох, что требовалось присутствие Салеттла на протяжении семи месяцев, кто об этом позаботился с самого начала?..

– То есть кто прислал в Кармел Салеттла и всю медицинскую бригаду, – уточнил Нобл, – кто оплатил все медицинские услуги..

– Шолл, – сказал Реммер.

– Почему бы и нет? – Маквей ладонью взъерошил волосы. – Если Шолл – владелец швейцарского поместья Либаргера, отчего бы не предположить, что и все остальные его дела тоже ведет он? Особенно если его сильно заботит состояние здоровья Либаргера.

Нобл рассеянно взял чашку чая с подноса, стоявшего на столе.

– И опять мы возвращаемся к исходному «почему?».

Маквей плюхнулся на кровать и снова уставился в пятистраничное досье гостей Шарлоттенбургского дворца. Нет никаких оснований предполагать, что эти люди – заговорщики, а не почтенные граждане Германии. На секунду его мысли сосредоточились на группе имен, которые еще не были раскрыты. Не исключено, что разгадка их ждет впереди, но теория чисел говорит о другом. Интуиция подсказывала ему, что ответ где-то тут, рядом, прямо у них под носом, среди тех фактов, которыми они уже располагают.

– Манфред, – Маквей жалобно посмотрел на Реммера, – мы лезем во все дырки, крутим головами во все стороны, как ненормальные добываем сверхконфиденциальную информацию о людях совершенно незапятнанной репутации, свихнули себе мозги, спорим… А где результат? Ни единой стоящей версии. Мы ни на шаг не приблизились к разгадке. – Он нахмурился и продолжил уже в другом тоне: – Интуиция подсказывает мне, что мы на верном пути. Может быть, все дело в том сборище, которое устраивает Шолл, а может быть, и нет. Но завтра мы должны во что бы то ни стало с нашей бумажкой в руке загнать в угол господина Шолла и задать ему несколько вопросов. Нужно успеть дать по нему хоть один залп, прежде чем он спустит на нас свору адвокатов. И если мы не сумеем заставить его попотеть и пусть даже не сознаться, а хотя бы выдать нам парочку фактов, которые можно использовать в расследовании, если и после этого мы будем знать не больше, чем сейчас… – Маквей запнулся и перевел дух.

– Маквей, – осторожно вставил Реммер, – почему ты говоришь «Манфред», ты же всегда звал меня Манни?

– Но ты же немец, и я хотел подчеркнуть это. Я пытаюсь понять… А вдруг этот спектакль с Либаргером – демонстрация какой-то новой политической силы вроде нацистов? Что это за люди? Чего они хотят? Новой кампании по истреблению евреев? – Голос Маквея звучал резко. Он говорил страстно, не ожидая ни ответов, ни объяснений. – А если их цель – финансирование военной машины, которая взорвет всю Европу и Россию? В качестве компенсации за прежние поражения! Неужели это кому-то снова понадобилось? Объясни мне, Манфред, я запутался и не могу в этом разобраться сам.

– Я… – Реммер сжал руки в кулаки, – …тоже не знаю…

– Не знаешь?

– Нет.

– А я подозреваю, что знаешь.

В комнате наступила гробовая тишина. Все четверо застыли, затаив дыхание. Осборну показалось, что Реммер попятился, отступил на шаг.

– Ну, Манфред, – мягко произнес Маквей. Но его мягкий тон был обманчив.

Реммер затравленно взглянул на него.

– Это нечестно, Манфред, я знаю… – тихо продолжил Маквей. – Но все равно я спрашиваю тебя: что происходит?

– Маквей, я не могу…

– Можешь, Манфред.

Реммер обвел взглядом комнату.

– Weltanschauung,[36] – прошептал он. – Гитлеровский взгляд на жизнь. Жизнь – вечная борьба, в которой выживают только сильные и в которой правят самые сильные. Он утверждал, что в древности немцы были самым могучим народом. И они должны снова править миром. Но сила немцев ослабла, потому что арийская раса смешалась с другими. Гитлер говорил, что смешение крови – причина гибели старых цивилизаций. Поэтому Германия проиграла Первую мировую войну – немцы как нация утратили чистоту крови. Он утверждал, что арийцы – высшая раса на земле и что в дальнейшем они займут подобающее им господствующее положение. Но только после того, как будет установлен строгий контроль за воспроизведением чистой расы.

Разговор в номере походил на представление в театре, трое зрителей – в зале, а на сцене – одинокий, обособившийся ото всех Реммер. Он стоял, расправив плечи, пот катился по его лбу, и он уже говорил не тихим голосом, его голос гремел, словно он декламировал заученный текст. Вернее, когда-то давно заученный, а потом сознательно погребенный в памяти.

– Когда нацистское движение только зародилось, на планете был восемьдесят один миллион немцев. Гитлер хотел, чтобы через сто лет немцев стало двести пятьдесят миллионов, а может, даже и больше. Для этого Германии необходимо Lebensraum – жизненное пространство, достаточное для огромного национального государства в его естественных границах. Но земля, проповедовал Гитлер, принадлежит только тем, кто заслужил право владеть ею. Поэтому новому Рейху предстоит повторить путь, проделанный когда-то тевтонскими рыцарями. Немецкий плуг вспашет немецкую землю, добытую немецким мечом, и на ней поднимется хлеб для немецких желудков.

– Поэтому немцы должны раздаться в длину и ширину и для этого смести с лица земли шесть миллионов евреев, чтоб не путались под ногами? – Усталый голос Маквея напоминал голос старого деревенского адвоката, пропустившего какие-то объяснения и пытающегося разобраться, что к чему. Он видел, что Реммер несется вперед, закусив удила, и его не остановить, пока, защищаясь, он не выложит все до конца. Защищаясь от чужой вины.