Несмотря на преследования, еврейская община и спустя десятилетие остаётся сильной благодаря своим богатствам, ведь многие банки, выдававшие ссуды, принадлежали евреям. Кроме того, они занимали посты в органах управления и прежде всего в финансовых ведомствах. Всё это навлекало на евреев недоброжелательное к ним отношение со стороны народа и, в итоге, привело к подписанию правящими монархами сразу же после завершения Реконкисты[150] указа, получившего называние «Альгамбрский эдикт». Согласно ему те евреи, которые откажутся принять христианство, лишаются правовой защиты. На раздумья было отпущено три месяца. При этом ни сам эдикт, ни иные законы тогдашней Испании не предусматривали ни смерти, ни иного наказания за отказ от крещения. Но так как по истечению указанного срока евреи становились без защиты законов от посягательств на их жизнь и имущество, те, кто не захотел уехать, крестились. При этом часть из них тайно продолжала исповедовать иудаизм. С точки зрения тогдашнего права такие люди были религиозными клятвопреступниками и подлежали суду инквизиции, который мог покарать за это заключением, штрафом или конфискацией имущества. Рецидивистов же карали сожжением на костре. Именно в то время появилось как символ презрительного отношения очень религиозных испанцев к тем, кто, как они считали, осквернял их веру своим притворством, оскорбительное для евреев прозвище «марран», что на испанском означает «свинья».
После 1609 года, когда из Испании изгнали морисков — мусульман, принявших христианство, но чья католическая вера была поставлена под сомнение, главной задачей инквизиции стала борьба с протестантизмом, магическими практиками и сатанизмом. Заодно Священная канцелярия становится инструментом испанских монархов для избавления от неугодных аристократов. Поскольку в то время большинство придворных были грандами, а гранды пользовались неприкосновенностью как для суда светского, так и для трибуналов инквизиции, для начала любого следствия было необходимо личное разрешение короля. Ежели коронованной особе понадобилось убрать кого-то, имеющего влияние и своё собственное мнение, отличное от мнения Его Величества, не вызывая недовольства кортесов[151], других аристократов и народа, достаточно было шепнуть духовнику нужное имя. В ближайшее время представитель инквизиции приходил к монарху с тем, что на некоего гранда есть подозрение на увлечение идеями протестантизма и для «установления правды» необходимо разрешение Его Величества на арест вышеупомянутого. Если же разрешение было получено, то, используя пресловутые методы дознания при помощи пыточных атрибутов следователи инквизиции «узнавали» нужную «истину». Возможно, именно для того, чтобы ещё более упростить этот процесс, Филипп III в 1618 году издал указ, согласно которому грандами являлись лишь те, кого за величайшие заслуги именует этим почётным титулом король, высшие церковные чины, а из дворян потомственными грандами остаются только представители высшей аристократии — герцоги и их наследники и, само собой разумеется, король и его семейство. Тогда же для выделения грандов от остальных имущих граждан страны уважительное обращение «дон» остаётся лишь для грандов. Все остальные с тех пор просто «сеньоры».
В отношении же простого народа в XVI–XVII веках инквизиция очень даже лояльна. Согласно не так давно открытым архивам инквизиции, у неё были правила ведения следствия, в которых, например, специально отмечалось, что не подлежат аресту подозреваемые в незначительных преступлениях, типа богохульства, произнесённого в гневе. Не менее интересным фактом для исследователей, занявшихся их подробным изучением, был тот, что из содержавшихся 49 092 досье только 1,9 % из них были переданы светским властям для исполнения смертного приговора после определения вины обвиняемого. Остальные 98,1 % были либо оправданы, либо получали наказание в виде штрафа, покаяния или обязательного паломничества.
Когда Ярослав постучал в дверь кабинета, Агата уже знала — её страхи были напрасны — после слов губернатора что обвинения против Анри были выдвинуты завистником, суд инквизиции ему не грозил. Инквизиторы ещё на предварительном этапе следствия обязаны были расспрашивать, есть ли у подозреваемого недоброжелатели, которые могли бы оговорить его. Если тот, перечисляя имена своих врагов, называл среди них свидетеля или обвинителя, то правила дознания запрещали инквизиторам принимать в расчёт такие показания.
Поглядывая за тем, как Анри со своими капитанами придумывает имена новым кораблям, Агата, усадив мужа рядом с собой на диван, торопливо и сбивчиво рассказывала ему и о случившемся, и о том, что узнала.
— Я уверена, что солдаты, которых привёл на площадь Фернандо, на оправдание Анри губернатором и деканом имели большее влияние, чем речь дона Себастьяна, но, понимаешь, Яро, — продолжала она без умолку просвещать мужа, — в «наше» время даже при наличии свидетелей, подтверждавших вину подозреваемого в преступлении против веры, обычно достаточно было «чистосердечно» признать вину, и очень эмоционально покаяться. После этого суд или, как там это называлось — аутодафе — заканчивались чаще всего штрафом. Если бы я это знала раньше, мне бы не пришлось пережить ужас, представляя себе, как будут пытать Анри, а тебе убегать с работы, — женщина виновато посмотрела на мужа.
— Не расстраивайся, милая. Главное, что ты в порядке. А если твоего испанца опять обвинят в поклонении дьяволу, ты сможешь подсказать ему, что делать и говорить, — успокаивающе погладил жену по руке Ярослав. — Пойдём, я машину поставил на место для инвалидов. Если какой-нибудь добропорядочный гражданин настучит полиции, сегодняшний день нам дорого обойдётся.
— Ой, не дай бог! Лучше сплюнь, Яро! — поднимаясь, сказала Агата. Даже в машине женщина, переполненная эмоциями и информацией, продолжила делиться с мужем новыми знаниями: — Яро, а вот ты знаешь, почему именно сожжение было выбрано церковью для казни?
— Наверное, священники хотели, чтобы грешник подольше мучился, — ответил мужчина, перестраиваясь в левый ряд.
— Наоборот! Этот вид казни считался «чистым», потому что не проливалась кровь. Вот такие в то время были понятия гуманизма!
— Да уж, — покачал головой Ярослав. — Хочешь, вдоль реки поедем, если тебе ещё есть что рассказывать? Или через тоннель?
— Поехали вдоль реки, а я тебе ещё про протестантов расскажу! — предложила Агата.
— А что протестанты? Жгли католиков? — съезжая с главной, поддержал разговор Ярослав.
— Ещё как! И не только католиков. У них был свой аналог инквизиции и зверствовал ещё почище католической! И прежде всего потому, что имущество признавшегося под пытками обвиняемого после казни «бескровным» методом делили между собой протестантский инквизитор, который, между прочем, не обязательно должен был быть священником, и доноситель, — воодушевлённо делилась знаниями Агата. — В общем, не могу сказать, что я воспылала любовью к католической инквизиции, но должна отметить, что её очернили англичане в XIX веке, сильно преувеличив жестокость и количество жертв для того, чтобы на её фоне то, что творили протестанты, к которым относится и англиканская церковь, с так называемыми еретиками или ведьмами, было менее ужасно. Кстати, тогда же они оболгали и историю испанской колонизации, в красках расписывая уничтожение инков, майя и ацтеков, потому что им надо было отвлечь мир от настоящего геноцида коренного населения Северной Америки. Ведь громогласные заявления в газетах прочли многие, а вот искать правду в документах того времени — удел единиц. Между прочим, англичане продолжают до сих пор обелять свою историю, отвлекая от неё внимание гипертрофированными фактами, выдернутыми из контекста истории других народов. Например, называют тираном Ивана Грозного, хотя в сравнении с их Генрихом VIII или Елизаветой I он просто невинный, как младенец!
